— Ну, вот мы и познакомились с герром Бунке, — сказал потом Калиновский. — Тупая лошадиная морда. Но, как все немцы, любит орднунг. Что ж, мы им устроим порядок, во славу фюрера. Порядочек. — И добавил тише — Наше дело — тянуть волынку… А когда все-таки поступят на ремонт танки и пушки, придумаем что-нибудь Другое.
Каждый день на завод приходили новые люди. Одних понуждал приказ и страх наказания, других — голод. В дальнем углу заводского двора обносили колючей проволокой приземистое помещение склада — там, как шепотом передавали из уст в уста, должны жить военнопленные, которые будут работать на заводе.
По распоряжению шефа Бунке Калиновский следил за расчисткой цехов и заводской территории, а Зубарю было приказано составить письменный доклад о производственно-экономических показателях предприятия с характеристикой ассортимента продукции, себестоимости и т. п. Дело нелегкое. Часть документов была вывезена, часть уничтожена. В большой комнате рядом с кабинетом Бунке столы и шкафы стояли пустые, но в углу высилась груда беспорядочно набросанных бумаг. Олекса с головой погрузился в эти бумаги, а непоседливый Калиновский бегал по всей территории завода.
Зубарь чувствовал, как возвращается к нему спокойствие и душевное равновесие. У него была работа, пусть противная и кропотливая, но он был занят весь день. Не нужно было сидеть в своей комнате, где каждая вещь резала глаз, напоминала про сына и Марьяну. Не нужно было выходить на улицу, где тебя на каждом шагу ждет опасность. Целый день напролет он копался в бумагах.
И даже Лиза не подстерегала на лестнице, — видно, махнула на него рукой. Правда, однажды он встретил ее у дома, она шла с мужем. Кузема поздоровался и с вызывающим видом взглянул на Зубаря, как смотрел теперь на всех соседей; его самодовольная физиономия говорила: «Что, завидно?! Завидно?» Лиза холодно и равнодушно кивнула головой. Пройдя несколько шагов, Зубарь обернулся. В это же мгновение обернулась и она и метнула на Зубаря такой лукавый, задорный заговорщицкий взгляд, что он еле сдержал усмешку: «Чертовка».
Вскоре Бунке привел к нему двух человек: один раньше работал в плановом отделе, другой был бухгалтером.
— Шнеллер, шнеллер! — сказал Бунке, выпятив нижнюю челюсть.
Они втроем стали копаться в бумагах, изредка перебрасываясь словом и недоверчиво поглядывая друг на друга.
Часом позже забежал Калиновский, смерил внимательным взглядом плановика и бухгалтера и прошел в кабинет шефа, бросив строго, начальнически: «Порядок должен быть! Орднунг!»
Зубарь чуть не рассмеялся, а его помощники испуганно переглянулись.
В конце дня Калиновский снова пришел к шефу, но на этот раз не один, а в сопровождении невысокого пожилого рабочего, небритое скуластое лицо которого расплывалось в глуповатой улыбке. Этот рабочий нашел под грудой лома завернутый в толь и хорошо смазанный мотор. Он сразу же подбежал к Калиновскому и, размахивая руками, закричал:
— Я нашел мотор. Совсем новый! Большевики спрятали, а я нашел…
— Хорошо, — коротко ответил Калиновский, и живой глаз его остро впился в заросшее щетиной плоское лицо. — Как ваша фамилия?
— Гребнев, — охотно ответил тот. — Это я его нашел… — Маленькие глазки Гребнева блестели, губы расплывались. — Большевики спрятали, а я…
— Слышал уже, — оборвал его Калиновский. — Идите работайте.
Но Гребнев не тронулся с места. Он смотрел на Калиновского наглым и хитрым взглядом.
— Нужно сказать ихнему… как его? Шефу. Я нашел…
— Скажу.
— А я хотел сам…
— Идем, — резко бросил Калиновский.
В кабинете Бунке Гребнев потерял самоуверенность. Он робко поклонился и промямлил:
— Так вот, смотрю, а оно…
Калиновский перебил его и громко доложил, что во время работ по очистке двора, которые проводятся под его, Калиновского, надзором и руководством, найден новый мотор. Он небрежно кивнул на Гребнева:
— Вот он…
Переводчик, спотыкаясь, произнес длинную деревянную фразу. Когда он умолк, Гребнев ткнул себя в грудь:
— Я нашел…
Но шеф и переводчик даже не взглянули на него.
Бунке встал, вышел из-за стола и пожал Калиновскому руку. А Гребневу лишь снисходительно кивнул головой. Потом сказал что-то по-немецки и, выдвинув нижнюю челюсть, прибавил по-русски: «Порьядок». Калиновский выпалил в ответ: «Орднунг!» Оба с довольным видом смотрели друг на друга. А Гребнев тщетно ловил взгляд Бунке, кланялся и бормотал:
— Я нашел…
Позднее, когда они с Зубарем шли домой, Калиновский прямо-таки кипел от ярости:
— Раб, презренный, жалкий раб. Раб, готовый ползать на коленях… Нашел мотор — и веди его к начальству. Чтоб фашист собственными глазами удостоверился в его собачьей преданности. Чтоб бросил ему какую-нибудь подачку. Кланяется, кланяется… А Бунке на него и не смотрит. Бунке не снизойдет до того, чтоб ему руку подать. Как же — простой рабочий, скот. А он, Бунке, — шеф!.. Нет, ты только подумай, какая душонка у этого Гребнева. Такой тип о чем мечтает? Во-первых, нажраться как свинья, а во-вторых, чтоб дали плетку и поставили старшим. Рабская и хищническая психология всегда живут бок о бок.
Он умолк. И долго шел, уставясь в землю.
— Мы такого навидались за эти дни, что пора уже и привыкнуть, — сказал Зубарь.
— Не привыкну и тебе не советую. Привыкнуть — значит примириться. К черту!
Они прошли еще немного.
— Слушай, Олекса, — Калиновский повернул голову так, чтобы живым глазом видеть Зубаря. — Ты знаешь: я тебе доверяю… Можешь сделать одно дело? Очень нужное.
Сердце Зубаря забилось чаще: тревожно и радостно. Начинается… начинается что-то большое.
— Сделаю!
— Подожди, — оборвал его Калиновский. — Ты ведь еще не знаешь, о чем речь. Не торопись и подумай. Надо, чтоб у тебя недели две, ну, три пожил один человек. Пока устроится… Понимаешь? Документы у него в порядке.
Как-нибудь пропишем, Ясно?.. Сам я его не знаю, никогда не видел. Но это человек, которого надо беречь. Подумай.
— Чего там думать! — торопливо ответил Зубарь, стараясь говорить как можно увереннее. — Все, что надо, сделаю.
Он спешил выразить согласие, ибо знал: если начнет раздумывать, непременно подкрадутся, проникнут в душу колебания и сомнения. Чего тут долго думать? Он ожидал дела более значительного, более опасного. Зубарь решительно повторил:
— Пусть приходит.
— Спасибо, Олекса. Я знал, что ты не откажешь. — Калиновский смотрел на него с таким неподдельным чувством, что даже его стеклянный глаз светился лаской. — Запомни: его зовут Матвей Кириллович. Или просто — дядя Матвей.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
Не с Олексой Зубарем начинал свою подпольную работу на заводе Калиновский. Они вместе учились в Политехническом институте, вместе работали. Это много значило. Однако Калиновский не забывал и о том, что до войны Зубарь всегда оказывался в стороне от кипения страстей. А когда же в институте или на заводе не кипят страсти!
Он сочувствовал Зубарю в его тяжелом горе, доверял ему, но не настолько, чтобы быть откровенным до конца. Зубаря следовало проверить, испытать его стойкость, выдержку. Первым таким испытанием, считал Калиновский, была трагедия сентябрьских дней, когда в Бабьем яру погибла семья Зубаря: мать, жена, сын. После такого несчастья человек должен обратиться в кремень. Может быть, не сразу, но должен. Калиновский приглядывался к Зубарю. Кремнем он пока еще не стал, но и не раскис, это уже хорошо.
Теперь он проверит Зубаря на другом деле. Пускай поживет у него неделю-другую человек, которому надо на время скрыться от чужих глаз. Калиновского порадовало, что Зубарь сразу же согласился взять к себе этого человека. Значит, все идет хорошо. А что дальше будет — посмотрим.
То нелегкое дело, для которого партия оставила Калиновского в Киеве, на заводе, он начинал вместе с электросварщиком Макаром Даниленко, тем самым рабочим, что разравнивал и утрамбовывал землю на месте, где был спрятан медный провод.
