Ларе передохнул и продолжал:
– Да, горячее было дело. Нестерпимая боль все более обессиливала Равино, а Шауб продолжал выкручивать его руку. Наконец Равино, корчась от боли, прохрипел: «Чего вы хотите?» – «Немедленной выдачи Артура Доуэля», – сказал я. «Разумеется, – скрипнув зубами, ответил Равино, – я узнал ваше лицо. Да отпустите же руку, черт возьми! Я проведу вас к нему…» Шауб отпустил руку ровно настолько, чтобы привести его в себя: он уже терял сознание. Равино провел нас к камере, в которой вы были заключены, и указал глазами на ключ. Я отпер двери и вошел в камеру в сопровождении Равино и Шауба. Глазам нашим представилось невеселое зрелище: спеленатый, как младенец, вы корчились в последних судорогах, подобно полу-раздавленному червю. В камере стоял удушливый запах хлора. Шауб, чтобы не возиться больше с Равино, нанес ему легонький удар снизу в челюсть, от которого доктор покатился на пол, как куль. Мы сами, задыхаясь, вытащили вас из камеры и захлопнули дверь.
– А Равино? Он…
– Если задохнется, то беда не велика, решили мы. Но его, вероятно, освободили и привели в чувство после нашего ухода… Выбрались мы из этого осиного гнезда довольно благополучно, если не считать, что нам пришлось расстрелять оставшиеся патроны в собак… И вот вы здесь.
– Долго я пролежал без сознания?
– Десять часов. Врач только недавно ушел, когда ваш пульс и дыхание восстановились и он убедился, что вы вне опасности. Да, дорогой мой, – потирая руки, продолжал Ларе, – предстоят громкие процессы. Равино сядет на скамью подсудимых вместе с профессором Керном. Я этого дела не оставлю.
– Но прежде надо найти – живую или мертвую – голову моего отца, – тихо произнес Артур.
Опять без тела
Профессор Керн был так обрадован неожиданным возвращением Брике, что даже забыл побранить ее. Впрочем, было и не до того. Джону пришлось внести Брике на руках, причем она стонала от боли.
– Доктор, простите меня, – сказала она, увидав Керна. – Я не послушалась вас…
– И сами себя наказали, – ответил Керн, помогая Джону укладывать беглянку на кровать.
– Боже, я не сняла даже пальто.
– Позвольте, я помогу вам сделать это.
Керн начал осторожно снимать с Брике пальто, в то же время наблюдая за ней опытным глазом. Лицо ее необычайно помолодело и посвежело. От морщинок не осталось следа.
«Работа желез внутренней секреции, – подумал он. – Молодое тело Анжелики Гай омолодило голову Брике».
Профессор Керн уже давно знал, чье тело похитил он в морге. Он внимательно следил за газетами и иронически посмеивался, читая о поисках «безвестно пропавшей» Анжелики Гай.
– Осторожнее… Нога болит, – поморщилась Брике, когда Керн повернул ее на другой бок.
– Допрыгались! Ведь я предупреждал вас.
Вошла сиделка, пожилая женщина с туповатым выражением лица.
– Разденьте ее, – кивнул Керн на Брике.
– А где же мадемуазель Лоран? – удивилась Брике.
– Ее здесь нет. Она больна.
Керн отвернулся, побарабанил пальцами по спинке кровати и вышел из комнаты.
– Вы давно служите у профессора Керна? – спросила Брике новую сиделку.
Та промычала что-то непонятное, показывая на свой рот.
«Немая, – догадалась Брике. – И поговорить не с кем будет…»
Сиделка молча убрала пальто и ушла. Вновь появился Керн.
– Покажите вашу ногу.
– Я много танцевала, – начала Брике свою покаянную исповедь. – Скоро открылась ранка на подошве ноги. Я не обратила внимания…
– И продолжали танцевать?
– Нет, танцевать было больно. Но несколько дней я еще играла в теннис. Это такая очаровательная игра!
Керн, слушая болтовню Брике, внимательно осматривал ногу и все более хмурился. Нога распухла до колена и почернела. Он нажал в нескольких местах.
– О, больно!.. – вскрикнула Брике.
– Лихорадит?
– Да, со вчерашнего вечера.
– Так… – Керн вынул сигару и закурил. – Положение очень серьезное. Вот до чего доводит непослушание. С кем это вы изволили играть в теннис?
Брике смутилась.
– С одним… знакомым молодым человеком.
– Не расскажете ли вы мне, что вообще произошло с вами с тех пор, как вы убежали от меня?
– Я была у своей подруги. Она очень удивилась, увидав меня живою. Я сказала ей, что рана моя оказалась не смертельной и что меня вылечили в больнице.
– Про меня и… головы вы ничего не говорили?
– Разумеется, нет, – убежденно ответила Брике. – Странно было бы говорить. Меня сочли бы сумасшедшей.
Керн вздохнул с облегчением. «Все обошлось лучше, чем я мог предполагать», – подумал он.
– Но что же с моей ногой, профессор?
– Боюсь, что ее придется отрезать.
Глаза Брике засветились ужасом.
– Отрезать ногу! Мою ногу? Сделать меня калекой?
Керну самому не хотелось уродовать тело, добытое и оживленное с таким трудом. Да и эффект демонстрации много потеряет, если придется показывать калеку. Хорошо было бы обойтись без ампутации ноги, но едва ли это возможно.
– Может быть, мне можно будет приделать новую ногу?
– Не волнуйтесь, подождем до завтра. Я еще навещу вас, – сказал Керн и вышел.
На смену ему вновь пришла безмолвная сиделка. Она принесла чашку с бульоном и гренки. У Брике не было аппетита. Ее лихорадило, и она, несмотря на настойчивые мимические уговаривания сиделки, не смогла съесть больше двух ложек.
– Унесите, я не могу.
Сиделка вышла.
– Надо было измерить сначала температуру, – услышала Брике голос Керна, доносившийся из другой комнаты. – Неужели вы не знаете таких простых вещей? Я же говорил вам.
Вновь вошла сиделка и протянула Брике термометр.
Больная безропотно поставила термометр. И когда вынула его и взглянула, он показывал тридцать девять.
Сиделка записала температуру и уселась возле больной.
Брике, чтобы не видеть тупого и безучастного лица сиделки, повернула голову к стене. Даже этот незначительный поворот вызвал боль в ноге и внизу живота. Брике глухо застонала и закрыла глаза. Она подумала о Ларе: «Милый, когда я увижу его?..»
В девять часов вечера лихорадка усилилась, начался бред. Брике казалось, что она находится в каюте яхты. Волнение усиливается, яхту качает, и от этого в груди поднимается тошнотворный клубок и подступает к горлу… Ларе бросается на нее и душит. Она вскрикивает, мечется по кровати… Что-то влажное и холодное прикасается к ее лбу и сердцу. Кошмары исчезают.
Она видит себя на теннисной площадке вместе с Ларе. Сквозь легкую заградительную сетку синеет море. Солнце палит немилосердно, голова болит и кружится. «Если бы не так болела голова… Это ужасное солнце!.. Я не могу пропустить мяч…» – и она с напряжением следит за движениями Ларе, поднимающего ракетку для удара. «Плей!» – кричит Ларе, сверкая зубами на ярком солнце, и, прежде чем она успела ответить, бросает мяч. «Аут», – громко отвечает Брике, радуясь ошибке Ларе…
– Продолжаете играть в теннис? – слышит она чей-то неприятный голос и открывает глаза. Перед нею, наклонившись, стоит Керн и держит ее за руку. Он считает пульс. Потом осматривает ее ногу и неодобрительно качает головой.
– Который час? – спрашивает Брике, с трудом ворочая языком.
– Второй час ночи. Вот что, милая попрыгунья, вам придется ампутировать ногу.
– Что это значит?
– Отрезать.
– Когда?
– Сейчас. Медлить больше нельзя ни одного часа, иначе начнется общее заражение.
Мысли Брике путаются. Она слышит голос Керна как во сне и с трудом понимает его слова.
– И высоко отрезать? – говорит она почти безучастно.
– Вот так, – Керн быстро проводит ребром ладони внизу живота. От этого жеста у Брике холодеет живот. Сознание ее все больше проясняется.
