Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович

— Это же кучка рвачей, храпов.

— Я не виноват, что в рабочем классе есть храпы. У меня срываются планы, дайте мне годную рабочую силу, а не дрянь! — Леднев вскочил и застучал длинными выхоленными ногтями в стол. — Дайте мне все условия. Я ехал сюда строить, а не воспитывать из рвачей бессребреников. Мне глубоко наплевать на все ваши боязни кого то окулачить, кому-то чуждому для вас переплатить, мне нужны здоровые, умелые, работящие руки. А то, чем вы приведете их в движение — рублем, уговором, страхом, меня решительно не интересует! Вы отыгрываетесь на специалистах, вы им не дали никаких прав, а рабочим говорите: «Он, он хозяин, зюк его!» Я не хочу быть этим куском, на котором недовольные отводят душу. Конечно, вам необходим этот подставной, фиктивный хозяин, связанный владыка, но со мной вам это не удастся! Придется вам и хозяйствовать, и угнетать, и защищать одному. Неприятное положенье, нечего сказать, но… — Леднев схватил пальто, шляпу и выбежал на песчаный раздол, отделявший разъезд от Храповки.

Адеев торопливо шел в свою фанерную будку и бормотал:

— Сукин сын, юрист… — Он видел, что Леднев, который и раньше старался замыкаться в круг узко технических дел, теперь спрятался окончательно и весь груз не улаженного рабочего вопроса сбросил на него.

Адеев вызвал из недовольных пять человек, верхних по списку, и объявил, что они, как элемент, разрушающий строительство и дисциплину, должны в двадцать четыре часа убраться за черту разъезда.

— Мы же, мы не хуже, не лучше. Мы согласны работать, — начали упрашивать люди.

— Знаю, знаю, все знаю! — многозначительно повторял Адеев и не отменял приказа. Все заслуживали метлы, но отпустить всех Адеев не мог и выбрасывал первых попавшихся — для острастки.

Пятеро уехали, остальные вышли на работу. Встретив предрабочкома, Леднев сказал, удовлетворенно потирая руки:

— Без меня устроились? Выходит — напрасно разговаривали.

Адеев взял инженера за воротник, притянул его высоконосимую голову к своему лицу и прохрипел в ухо:

— Ты… — выругался скверно, — главный мутило.

Леднев отпрянул, вытер ухо платком и, весь засиявший гневом и обидой, не так торжественно и недоступно, как всегда, ушел в юрту.

Ударили сильнейшие ливни и на неделю приостановили все работы. Закончились они в канун выходного дня. Усевич и предрабочкома, памятуя, что люди отдыхали достаточно долго, объявили выходной день рабочим.

Утром сотенная толпа окружила фанерную будку рабочкома и потребовала Адеева.

— Ну что, ребята? — миролюбиво спросил он.

— Жандарм ты! В выходной день разрешаешь работу. Администрация молчит, а ты собачишь! Хам, предатель, продал нас, в бутылку загнал! Унтером быть тебе, а не в рабочкоме. Перевернем твою будку!..

Адеев молча повернулся.

— Говорить не хочешь?! Фашист! — плеснулось за ним.

Недовольные весь день прогуляли в Храповке.

Вечером выбирая затененные места, Адеев шел домой. Ему повстречался распьяным-пьяный землекоп, узнав Адеева, выхватил из кармана бутылку и, спотыкаясь, подошел к нему.

— Я тебя, фашиста, угроблю, — бормотал он. — Угроблю! Очищу от тебя наш хрустальный пролетарьят, очищу!

Адеев отнял бутылку и посоветовал землекопу выспаться.

Ночью пьяный землекоп исполосовал ножом всю адеевскую юрту, сам пред еле успел выскочить. Землекопа отправили в милицию, но через день он вернулся: милиция не имела ни машин, чтобы отправлять всех пьяниц и хулиганов, ни барака, где бы они могли отбывать наказание, и задерживала только самых опасных.

Запросили прибавку тепловозные, экскаваторные и компрессорные машинисты.

— И вы туда же, за этим кулачьем! Вам-то, истовым пролетариям, не стыдно разграблять свое государство?! — встретил их Адеев. — Не дам грабить и вредить не дам!

— А кто грабит? — Машинисты оправдывали свои требования изменившимися к худшему условиями. Осенние песчаные ураганы сделали работу гораздо тяжелей. Постоянно осаждаемый затесавшимися на строительство рвачами, Адеев привык считать всех недовольных храпами и не захотел понять этих доводов.

Свою неудачу машинисты шумно отпраздновали в Храповке.

Ни с кем не переписывавшийся, Адеев вдруг получит сразу три письма со штемпелями ближайших участков.

Распечатал одно: «Если ты, жандарм, не уберешься с разъезда, мы тебе, держиморде, выпустим кишки». Распечатал другое: «Даем тебе сроку два дня — смотать манатки». Третье смял и неразорванным выбросил в корзину, но истопница принесла его разглаженным и положила поверх бумаг. Сердито раздернул и прочитал вслух сидевшему у него Усевичу: «Товарищ рабочком, тебя собираются искалечить. Берегись! Попадет ловко — и убить могут. Лучше тебе уехать, от души советую».

— Ты часто получаешь такие? — спросил Усевич.

— Сегодня первый раз. Как думаешь, кто писал это последнее? Друг, враг?

— Больше склонен думать, что друг. Сердечно написано: «От души» — и так далее. Не все ли равно кто, важно, насколько серьезны эти угрозы…

— Уходить, бежать? Дудки! — Адеев торопливо свернул и закурил громаднейшую цигарку. — Врагов у меня… Знают, что я затыкаю глотки. Леднев подначивает, потрафляет, вот на меня и прут. — Заплюнул не докуренную цигарку, кепкой разогнал волны дыма и опустил закружившуюся голову. — Ты построй-ка мне землянушку аршин шести с круглым накатом, дверь здоровую и пробой для замка.

Усевич записал в блокнотик и широко улыбнулся.

— А ты поддержи меня перед Ледневым, прошу прибавку.

Адеев сумрачно оглядел чистенького Усевича, как бы невзначай ткнул грязным сапогом в начищенный башмак и проворчал:

— Ладно. Бабу, што ли, заводишь?

— Да, да, скучно! — захлебнулся Усевич. — Что им зря пропадать.

Землянушка строилась в ударном порядке. Усевич и сам предрабочкома наблюдали за стройкой, выбирали бревна потолще, доски покрепче. Рабочие интересовались:

— Для чего такую грохаете? Для аммонала? Для рабочкома? Ну, знать, Адеев долго жить думает.

Заинтересовался землянушкой Леднев и официальным отношением запросил, для чего она строится. Адеев поперек отношения написал: «Заслужишь — и ты в нее попадешь». Он понимал инженера как злостного саботажника и постепенно суживал его полномочия. А Леднев охотно отдавал их. Он ждал еще больших осложнений, предполагал даже полную катастрофу и постепенно подготовлял для себя безопасную должность консультанта.

Писались новые заявления, подбрасывались еще более грозные письма, а предрабочкома не уходил с разъезда и не открывал дороги к турксибовским рублям. Его решили принудить иными средствами, — над головой пролетел камень и грохнулся в стенку барака в трех шагах от нагнувшегося Адеева. Обломок саксаула, пущенный кем-то, задел ногу и оставил бурый кровоподтек. Землекоп, однажды выходивший с ножом, вышел снова. Он был пойман и отведен в отстроенную землянушку.

На дверях землянушки появилась размашисто и торопливо сделанная кем-то на ходу надпись:

Работавшие некоторое время на Джунгарском, до поездки на саксаул, Грохотовы имели там друзей, знакомых, знали Адеева как человека властолюбивого, но в общем терпимого и вновь ехали на разъезд с той легкостью, с какой входят выдернутые гвозди на свои старые места. Трудное сообщение с Джунгарским, сплошь и рядом кончавшееся поломом машин, обыкновенно поручалось шоферу Сливкину. С ним ехали и Грохотовы на мягком грузе палаток.

Огуз Окюрген с вертлявой дорожкой по горному карнизу, подъем на Малый Сары, безымянное ущелье, еле пропускающее машину, крутой поворот «Пронеси, господи» и гулкая просека темно-коричневых гранитных столбов, — несколько часов непрерывного риска и незабываемых переживаний: страха, радости, сердечного замирания.

Шура испытывала полузабытое юношеское буйство — тянула руки к шершавым каменным стенам, на поворотах обнимала мужа крепко и с криком: «Полетим! Полетим!» — сильно склонялась к борту машины, пела, громко ухала, пытаясь вызвать отклик далеких, сияющих снегами горных вершин.