Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович

— Да, им… Если партия считает заготовительную кампанию важнейшей…

— Прекрасно, отдадим всех, но за смычку я тогда не ручаюсь.

— Другой сделает, не один ты гвоздь в мире!

— Пожалуйста, ищите. Прикажете сдать дела? Кому? Вам? Пожалуйста, будьте добры! — Елкин протягивал руки, будто подносил эти дела Козинову.

— Я заявляю: ты несешь ответственность.

— Простите, я считаю себя свободным от всяких ответственностей. Я жду заместителя. Поторопитесь! Если уж так, то я хочу быть в России до зимы.

— Я требую!.. — Козинов грохнул по столу кулаком. — Требую!

— Вон! Вон! — завизжал Елкин. — Проходимец, наглец! Во-он!..

Козинов плюнул и убежал к Фомину. Он застал секретаря за телефонным разговором с Елкиным. Трубка визжала надтреснутым, задыхающимся голосом старика:

— Сию же минуту заместителя. Я сажусь на первого верблюда, на первого скота и уезжаю. Я не позволю, чтобы стучали на меня кулаком. Заместителя, на первом скоте!..

Фомин кое-как успокоил старика, потом взял Козинова за плечо, сунул на табурет и сказал с злым подергиванием губ:

— Если старик уйдет, ты будешь рядом с Джаировым стоять на показательном процессе за травлю необходимого нам специалиста.

Серьезно о замене Елкина ни Козинов, никто другой не думал. Напротив, если бы его стали отнимать, люди схватились бы за него и не отпустили: участку в его положении был нужен именно такой, достаточно опытный волк. Партбюро на очередном заседании осудило выпад Козинова, а Фомин убедил Елкина, что предрабочкома разошелся от усталости и нервов и не следует принимать его слова за общественное или партийное мнение. Договорились они и по верблюжьему вопросу. Старик согласился, что драки погонщиков с заготовителями политически вредны, нет для них никакого оправдания.

Прорехи зияли в самых основных отраслях хозяйства. Лошади прибывали медленно и настолько ослабевшие, что их приходилось сначала откармливать и только потом ставить на работу. Саксаул продолжал лежать в Прибалхашье, на участке запасы его были нищенски малы. Пиломатериалов не доставало, мотор работал сносно, но покрыть всех нужд не мог. Было очевидно, что многие тысячи рабочих останутся на зиму в палатках, лошади будут стоять под открытым небом, ничем не защищенные от свирепости степных буранов. Недостаток теплой спецодежды и некоторых продуктов питания дорисовывал лишним безрадостным мазком картину участка. Заготовители увели последний верблюжий караваи. В строительной массе появились чадные дымки трусости и желания поскорей убежать с дороги, чтобы не сделаться участниками позорного провала. По юртам и палаткам поползли разговоры о неизбежной катастрофе.

Ваганову был отдан строжайший приказ закупить весь фураж по Закоксинскому району. Автомашины усиленно завозили продукты, одежду, стройматериалы. Но хребтом строительства в том районе были и могли быть в условиях дикого бездорожья только верблюды, и потери их для участка была почти равна разгрому.

11. Последняя зима

Последняя строительная зима началась бураном — на плоскогорье Дос у подножия хребта Малый Сары завился бойкий вихорек, обежал горные склоны, выступы, одинокие утесы, по пути сильно увеличился, начисто слизнул первый легкий снежок и белым гудящим клубом ворвался в трубу ущелья Огуз Окюрген. Ослепленные белым мороком, потерявшие в нем друг друга, люди кинулись под защиту палаток и землянушек. Вихрь с хохотом и хмельными посвистами промчался по опустелому ущелью, подмел песок, гальку, каменную дробь, оставленные машинами, и расплеснулся по строительному городку. Спугнутые палатки захлопали полостями, будто у них появилась птичья способность к полету. Камыш на кровлях бараков захорохорился и засвистал пронзительным свистом, точно на своей родине в низменных равнинах Прибалхашья. Вихрь собрал на площади всю щепу и, как нечто невесомое, сбросил в речку Биже, разгрыз утоптанный песок и растрепанной рыжей гривой поднял его от земли к небу. Людей, каждого, крепко обнял, пошатал, попробовал на них силу и подобно безудержному хулигану надавал подзатыльников, толчков, заскулин. Это был первый вал.

Второй пригнал с Джунгарских высот зольного цвета тучу, взорвал ей живот и начал забрасывать степь снегом. Ветер неистово крутился, хватал снег охапками и бросал в людей, осмелившихся или принужденных выйти из жилья, окатывал им верблюдов и лошадей, увешивал сосульками хвосты, гривы, щетки над копытами, из кормушек выметал начисто сено и овес, останавливал сугробами машины, не успевшие добежать до гаражей.

Трубы железных печурок, выведенные из бараков, юрт, палаток наружу, тревожно, как бы предсмертно звенели. Пламя в печурках ходило сказочным огненным змеем, многоглавым и многохвостым. И змей этот всеми мастями, всеми хвостами, всеми силами рвался из печурок сквозь тесные трубы в безграничные просторы степного ветра.

Елкин читал Уэллса: остановившаяся жизнь участка не нуждалась в его вмешательстве. Бороться с разгулом бурана было немыслимо, намечать какие-либо предприятия на будущее неразумно. Буран мог перепутать и разорвать все планы: искалечить, заморозить, разогнать по степи только что закупленных лошадей, создать непролазное бездорожье, оставить строительство без горючего, распугать рабочих и сбросить на участок новую беду — безлюдье. На повестку дня выдвигались непредвиденные грозные заботы.

Велась слишком крупная игра, и противник был слишком опасен, чтобы тратить силы на преждевременное бесполезное обдумыванье ходов, и Елкин спокойно ждал своей очереди. Но, как опытный игрок, внимательно регистрировал расстановку сил противника.

В первый день (известие по телефону) на Джунгарском разъезде с двух бараков сорвало крыши.

В Огуз Окюрген один из машинистов так струсил перед бураном, что убежал от своего компрессора, и в машине заморозило воду, а лед разорвал решетку.

На второй день позвонил Ваганов, что в реку, по которой плавили лес, свалилась невероятная масса, буквально лавина снегу, вода в реке обратилась в снежную кашу, движение бревен сначала замедлилось, а потом образовался большой затор.

Елкин учинил Ваганову строжайший допрос, чем грозит затор строительству. Едва он умолк, Оленька Глушанская продлила этот допрос:

— А что такое затор? Что-нибудь серьезное?

— Очень. Бедствие. Объясню потом, сейчас некогда. — И Ваганов умолк. Оленька несколько раз просила позвать его к телефону, пугала, что требует срочно Елкин, но ей всякий раз отвечали одинаково:

— У нас — затор.

И это звучало так же тревожно, как: у нас — пожар. За этим слышалось непроизнесенное: отстаньте, нам не до вас. Вскоре телефон замолчал — случилась авария.

Сдав, а вернее сбросив дежурство своей сменщице, Оленька кинулась в буран, к Елкину. Кругом был странный белый мрак, какой бывает только при большом снегопаде. И этот морозный, колючий белый мрак быстро мчался с шумом большой горной реки. Как ни отворачивалась Оленька, а летучий мрак находил ее лицо и сильно бил по нему. Сначала, гонимая этим мраком, Оленька быстро бежала. Давно бы пора быть юрте Елкина, а ее почему-то не было. Потом Оленька увязла в сугробе, — ни вперед, ни назад. Она принялась кричать: «Спасите! Спасите!» И опять странность — не слышала своего крика. Она старалась изо всех сил, до боли в глотке, но крика не получалось, как у немого, решительно неспособного даже мычать.

И вдруг из белого мрака протянулась к Оленьке рука, затем приблизилось еле видимое мужское лицо и спросило, почти прижавшись к уху Оленьки:

— Вам куда?

— К Елкину, — ответила девушка в ухо собеседника. — Вы — кто?

— Инженер Калинка. Держитесь за меня крепче!

И пошли, — он впереди, как буксир, пробивая грудью густой летучий снег, она, держась за него, вроде вертлявой баржонки.

Елкин сидел за «Машиной времени». Полость юрты неожиданно открылась, и в юрту влетел белобрысый косматый шар.

— Кто там? Закрывайте живей! — крикнул Елкин, ослепленный мокрыми, клейкими хлопьями.