Симона де Бовуар
Сломленная
Simone de Beauvoir
La femme rompue
© Éditions Gallimard, Paris, 1967
© Гришанова В., перевод на русский язык, 2025
© Оформление, издание на русском ООО «Издательство «Эксмо», 2025
* * *
Симона де Бовуар написала серию мемуаров, в которых рассказывает о своей жизни и творчестве. Четыре тома были опубликованы в период с 1958 по 1972 год: «Воспоминания благовоспитанной девицы», «Сила возраста», «Сила обстоятельств», «Все учтено» [1], а также в 1964 году была опубликована книга «Очень легкая смерть». Обширное эпистолярное наследие максимально полно отображает противоречивую натуру писательницы, которая любила простые женские радости, но в то же время не мыслила своей жизни без писательского труда. Она умела наслаждаться жизнью, но порой тяготела к аскетизму, видя в нем спасение своей души. Создание мемуаров стало своеобразной попыткой разрешения внутренних противоречий.
Симона де Бовуар родилась в Париже 9 января 1908 года, среднее образование получила в католической школе «Кур Дезир». В 1929 году писательница окончила философский факультет Сорбонны и до 1943 года преподавала в разных городах Франции: Марселе, Руане и Париже. Сборник рассказов «Главенство духа» [2] был завершен задолго до начала Второй мировой войны, но опубликован только в 1979 году. Книгу «Гостья» (1943) следует считать настоящим литературным дебютом Симоны де Бовуар. За ней последовали романы «Чужая кровь» [3] (1945), «Все люди смертны» (1946), «Мандарины», удостоившийся Гонкуровской премии в 1954 году, «Прелестные картинки» (1966) и «Сломленная» (1968).
Помимо знаменитой книги «Второй пол» (1949), ставшей настольной для феминисток всего мира, научные работы Симоны де Бовуар включают многочисленные философские и полемические эссе, такие как «Привилегии» (1955), позже переизданное под заглавием «Нужно ли сжечь маркиза де Сада?», и «Старость» (1970) [4]. Кроме того, писательница создала несколько произведений для театра – пьесы «Лишние рты» (1945), «Америка день за днем» (1948) и «Долгий путь» (1957) [5]. В основе последних двух лежат впечатления от собственных путешествий писательницы.
После смерти Сартра Симона де Бовуар опубликовала монографии «Церемония прощания» (1981) и «Письма к Кастору» [6] (1983), в которых собраны многочисленные письма, полученные ею от Сартра. До самой своей смерти 14 апреля 1986 года писательница активно сотрудничала с журналом «Новые времена» (Les Temps Modernes), основанным ею и Сартром, и активно поддерживала феминистическое движение.
Возраст благоразумия
Мои часы остановились? Нет. Но стрелки как будто замерли. Я не смотрю на них. Стараюсь думать о чем-нибудь другом – о чем угодно, лишь бы скорее остался позади этот день, спокойный и привычный, несмотря на суету ожидания.
Я просыпаюсь с умилением. Андре с завязанными глазами свернулся калачиком на кровати и совершенно по-детски уткнулся рукой в стену, как будто искал опору, испугавшись чего-то во сне. Я присела на край кровати и положила руку ему на плечо. Он отодвинул повязку, растерянно улыбаясь.
– Уже восемь часов.
Я отнесла поднос с завтраком в библиотеку и взяла книгу, которую получила накануне и успела прочесть уже наполовину. Все эти разговоры о необщительности – полный вздор. Если человек действительно хочет общаться, ему ничто не помешает. Разумеется, не со всеми, а с двумя-тремя близкими. Порой я скрываю от Андре свое настроение, свои печали и мелкие неприятности. Конечно, и у него есть маленькие секреты, но в целом мы хорошо знаем друг друга. Я налила в чашки очень горячий, очень черный китайский чай. Мы пили его, просматривая почту; июльское солнце заливало комнату. Сколько раз мы сидели лицом друг к другу за этим маленьким столиком, перед чашками с очень горячим, очень черным чаем? И еще будем сидеть завтра, и через год, и через десять лет. Тот миг соединил в себе сладость воспоминания и радость будущего. Сколько же нам было лет, тридцать или шестьдесят? Андре рано поседел, но его белые, как снег, волосы только подчеркивали красоту свежего, еще совсем юного лица. Он и сейчас не постарел. Кожа огрубела и потрескалась, но сияющие глаза и улыбка остались прежними. Годы идут, но Андре не меняется. Мне кажется, он будет вечно молодым. Мы прожили долгую жизнь, в которой было все – смех и слезы, гнев и жаркие объятия, обида и долгое молчание, откровенные признания. Но порой кажется, что все это было совсем недавно. Будущее бесконечно. А прошлое порой воскресает в нашей памяти.
– Хорошо тебе поработать, – сказал он мне.
– Тебе тоже.
Бывают периоды, когда человек топчется на месте; и он смиряется с этим не так легко, как раньше. Я открыла окно. В Париже пахло асфальтом и грозой, и этот запах немного разбавил прохладой томительный летний зной. Я проводила Андре взглядом. Наверное, именно в эти моменты, когда он уходит, я сильнее всего ощущаю его присутствие: высокая фигура постепенно тает вдали, но я знаю, что он вернется; и вот он исчезает из вида. Улица пустеет, но я знаю: он этой же дорогой вернется обратно. Здесь его дом, его стихия. Я абсолютно уверена в этом, и эта уверенность даже важнее его физического присутствия.
Я долго сидела на балконе. С высоты шестого этажа Париж был виден как на ладони. Я смотрела на голубей, парящих над шиферными крышами, и на дымовые трубы, которые напоминали цветочные горшки. Строительные краны красного и желтого цвета были похожи на молящихся людей, воздевших к небу свои железные руки. Пять, девять, десять – я насчитала десять штук. Вдруг мой взгляд наткнулся на высокую стену, сплошь покрытую крошечными отверстиями, – только что построенное здание. Видела я и башни в форме пирамид, и новенькие небоскребы. Когда же бульвар Эдгара Кине успел превратиться в автостоянку? Кажется, совсем недавно, но я уже не помню его другим. Конечно, можно открыть фотоальбом, чтобы сравнить старые снимки со случившимися переменами, и сильно удивиться, но мне не хочется этого делать. Мне нравится жить настоящим и смотреть, как меняется мир; я привыкаю к этим изменениям так быстро, что порой совсем не замечаю их.
На столе лежали папки и белая бумага, напоминающие о том, что пора браться за работу. Но хоровод мыслей в голове никак не давал сосредоточиться. Сегодня вечером должен прийти Филипп. Мы почти месяц не виделись. Я зашла в его комнату, где до сих пор оставались его вещи – книги, бумаги, старый серый свитер и пара фиолетовых пижам. Я так и не решилась сделать в ней ремонт. Во-первых, не было ни времени, ни денег. Во-вторых, мне не хотелось верить в то, что мы с Филиппом стали чужими друг другу людьми. Я вернулась в библиотеку. Там благоухал большой букет роз – ярких и юных, словно первая весенняя зелень. Теперь эта квартира уже не казалась мне пустынной. Все было как прежде. Я с любовью смотрела на знакомые подушки ярких и нежных цветов, разбросанные на диванах. Польские фарфоровые куклы, словацкие фигурки разбойников и португальские петушки сидели на своих местах. В голове мысли: «Филипп вернется сюда. Если мне вдруг станет грустно, можно и поплакать. Но как же непросто совладать с этим радостным нетерпением».
Мне захотелось вдохнуть запах лета. Выйдя на улицу, я увидела, как рослый негр – алжирец с кожей, по цвету напоминающей стену, – в синем макинтоше и серой фетровой шляпе спокойно подметает тротуар. На бульваре Эдгара Кине я смешалась с толпой гуляющих. Я редко выхожу на улицу по утрам, поэтому рынок – необычное зрелище для меня (в это время здесь всегда бойко идет торговля, в любую погоду). Маленькая старушка неспешно прохаживалась от прилавка к прилавку. Откинув голову назад, чтобы кудри не лезли в глаза, она крепко сжимала ручки своей пустой хозяйственной сумки. Раньше я никогда не обращала внимания на стариков. Они казались мне живыми трупами. Теперь я вижу в них мужчин или женщин чуть старше меня. На эту старушку я обратила внимание, когда она попросила у мясника немного обрезков для кошек. «Какие там кошки! – воскликнул мясник, когда она ушла. – Нет у нее никаких кошек. Она сварит эту похлебку себе». Мяснику это показалось забавным. Вскоре старушка уже выбирала отбросы под прилавками, пока рослый негр не смахнул их в ручей. Таких людей, живущих на сто восемьдесят франков в месяц, более миллиона. А еще три миллиона человек живет вообще за чертой бедности.
