Дар дождя - Энг Тан Тван

Генерал Артур Эрскин ступил на деревянную платформу, построенную солдатами взамен разрушенного причала. Я рассматривал его плотную фигуру, здоровые кожу и волосы и задавался вопросом, что он мог подумать о кучке тощих японцев, отнявших у британцев колонию.

Эндо-сан подошел к нему и через меня ради остальных японцев сказал:

– От лица императора Японии я, Хаято Эндо, сдаю вам себя, своих людей и остров Пенанг. Я также освобождаю японского военнопленного, господина Филипа Хаттона.

Когда я переводил его слова, из толпы японцев выбрался Горо. Он спокойно пошел к нам, а тем временем Эндо-сан наклонился, чтобы подписать документ о капитуляции. Я увидел, как Горо поднял пистолет и прицелился в Эндо-сана.

– Сдавшись, вы покрыли нас позором, – произнес он, гневно прищурив узкие глаза, отчего они практически исчезли в складках лица.

Я прыгнул к Горо, но тот уже выстрелил, и пули пробили землю, взметнув облачка пыли. Один выстрел попал в Эндо-сана, и тот замычал от боли. Врезавшись в Горо, я выкрутил ему руку, но он оказался быстрее. Бросив пистолет, он вытащил из голенища нож. Размахивая им, он шагнул вперед, и я почувствовал на животе легкое жжение. Рубашка оказалась разрезана, и на коже проступила тонкая красная полоса.

Генерал Эрскин оттолкнул солдат, сгрудившихся вокруг него, чтобы защитить. Я упреждающе поднял ладонь.

– Пожалуйста, прикажите своим людям не стрелять.

Следующий удар не дал мне договорить. Но я был готов: дав клинку войти в свой круг, я ударил по запястью Горо ребрами обеих ладоней, целясь в нервы, расположенные по бокам. Его рука тут же онемела, и нож упал, как сгнивший сучок с дерева. Я отпихнул его подальше и схватил Горо за запястье, готовый сломать его захватом «котэ-гаэси». Он бил ногами и задел меня за бедро. Сжав зубы, я постарался унять боль. Мои руки двинулись вверх по его рукам, словно змея по ветке за добычей, и схватили его за локоть, чтобы рывком подтянуть к себе для удара в лицо коленом.

Горо вырвался и нанес мне два метких удара. На несколько драгоценных секунд земля ушла у меня из-под ног, и я зашатался, как пьяный. Я понимал, что больше не мог позволить ему до себя дотронуться, но он не терял хватки. Мы переставляли ноги, меняли стойки, восстанавливали равновесие, наклонялись, ни на миг не останавливаясь, и вокруг нас клубилась пыль. Уголком глаза я заметил, что Эндо-сан закрыл глаза, и понял, что именно он пытался мне передать.

Я резко прекратил движение, отправив себя туда, где море сходится с землей. Я стал центром. Я открыл себя. Горо увидел представившуюся возможность и нанес мне удар кулаком в грудь, который должен был непременно разорвать мне сердце. Но он просчитался.

Когда Горо выбросил кулак, я уже обходил его сбоку, и моя ладонь врезалась ему в лицо снизу, сломав нос. Он упал на колени, и я закинул руки ему на шею, перекрыв доступ воздуха. Меня охватила осознанная ярость, обострив мои чувства, и я ощущал каждый толчок пульса на его шее. Мне хотелось схватить его еще сильнее, давить до тех пор, пока в него не смог бы проникнуть ни единый атом кислорода. Я усилил захват, и его тело забилось в предсмертных спазмах.

Мне послышался голос деда, повторявший слова, которые он сказал мне в нашу последнюю встречу: «Не позволяй ненависти управлять своей жизнью». Но порыв гнева был силен, как коварное морское течение, выносившее меня все дальше на глубину. Я сдавил сильнее. Я решил, что Горо должен умереть.

В эту секунду заговорил Эндо-сан, и его голос вернул меня в порт:

– Отпусти его.

Я отпустил Горо, и он тряпкой распластался на земле, захлопав глазами, когда воздух ринулся в вакуум его легких. Мне было тяжело дышать, все тело била дрожь, в глазах помутилось. Я почувствовал, как Эндо-сан взял меня за плечи, и распавшийся на части мир снова склеился в единое целое.

Из раны шла кровь, но – на краткий миг – улыбка вернула Эндо-сану молодость.

– Почему так долго?

– В следующий раз справлюсь быстрее, – ответил я, и на несколько секунд мы снова стали просто сэнсэем и учеником.

Глава 19

Эндо-сана увезли в центральный военный госпиталь, где армейский врач вынул пулю из его ноги. Впервые за долгое время он глубоко спал под щедрыми дозами морфина. Я сидел с ним каждый день и, чтобы скоротать время, рассматривал цветы в больничном саду за окном. Случались дни, когда шел дождь, и тогда мое внимание гипнотизировали капли воды, ползущие по стеклу.

Однажды вечером, когда на горе Пенанг начали зажигаться огни, нас навестил генерал Эрскин. Он был коренастым, с короткой стрижкой и лицом, на котором читалось, что он привык настаивать на своем. По плиткам пола заскрипели армейские ботинки, и часовой у двери встал навытяжку и отдал честь.

– Мы до сих пор не можем решить, арестовывать вас или нет. К нам поступает слишком много противоречивых сведений. Некоторые говорят, что вы помогали в массовых убийствах, а другие – что вы спасали целые деревни.

– Когда решите, вы знаете, где меня найти. Я никуда не собираюсь, – устало сказал я.

Я не знал, что думать. Годы, разделенные с Эндо-саном, казались целой жизнью. Мне не верилось, что эта жизнь скоро закончится.

Генерал Эрскин указал на спящего Эндо-сана.

– Кто он вам?

– Мой учитель и друг.

– Это он научил вас драться, как позавчера в порту?

– Да.

– Опасный тип. Мы позаботимся, чтобы он и его подчиненные за все заплатили. Создан трибунал по военным преступлениям. Его будут судить, как военного преступника.

– Я многим ему обязан. – Я посмотрел в окно, словно не слыша его, и это пробудило в нем раздражение.

– Он и его соплеменники убили всю вашу семью, – сказал он, и его голос стал тише, но не мягче. – Я люто их ненавижу. Мой брат сидел в тюрьме Чанги. Они пытали заключенных, развлекаясь от скуки. А теперь я слышу, что вы на них работали. Позор.

– Вы отправите его в Токио?

Генерал Эрскин покачал головой.

– Он не настолько важная птица. Трибунал пройдет здесь.

– И кто будет председателем? Вы?

Он довольно кивнул. Заглянув генералу в глаза, я понял, каким будет приговор.

Я отпер дверь и вошел в контору «Хаттон и сыновья». Урон, причиненный бомбежками, еще не был возмещен, и все внутри было испорчено японцами: стулья сломаны, картины порезаны. Канцелярские шкафы лежали опрокинутыми, бумаги рассыпались по полу. Я вошел в кабинет, где всегда сидел отец и который теперь стал моим. Меня утешили оставленные там безделушки, которые не украли и не сломали: нож для писем, запасной галстук с эмблемой Тринити-колледжа, который отец держал в ящике стола, блокнот, куда он записывал пришедшие в голову идеи. Я убрал все следы японского управляющего и навел порядок так тщательно, как только смог.

Прозвенел звонок, и я спустился вниз открыть дверь. На лестнице в нерешительности стояла бледная молодая девушка. Собравшись с духом, она сбивчиво заговорила:

– Я ищу работу. Я очень трудолюбивая и немного умею печатать.

– Как вас зовут?

– Адель.

– Можете приступить прямо сейчас?

Она с облегчением улыбнулась, а я принял первое решение в качестве хозяина отцовской компании.

Я пустил слух – и постепенно старые сотрудники вернулись, приводя с собой родственников или друзей, которые искали работу. О моей роли в войне никогда открыто не говорили, но я знал, что жители Пенанга никогда ничего не забудут. Некоторые видели во мне мужественного человека, который противостоял японцам, как только мог. К своему удивлению, я обнаружил в этой точке зрения много правды. Другие думали обо мне с презрением и ненавистью, рассказывая о смертях, причиной которых я стал. В этом тоже была звенящая правда, и я никогда ее не опровергал.

Я работал до изнеможения, совершая опасные путешествия на наши плантации и рудники. Стоя на песчаной, изрытой оловянными рудниками земле за Ипохом, я понял, что пока не могу полностью восстановить компанию. На подходе был новый шторм. И поэтому, когда коммунисты начали партизанскую войну против британского правительства, мы не особенно пострадали. У нас имелось достаточно средств, чтобы держаться на плаву, но не так много, чтобы потерпеть большие убытки, когда коммунисты нападали на рудники или каучуковые плантации. Я вспоминал, как Кон предупреждал меня, что эти террористы, которые во время войны союзничали с англичанами, в конце концов захотят перебить в Малайе всех европейцев. Удивительнее всего было то, что они стали называть «прихвостнями» местных жителей, которые отказывались им помогать, предпочитая англичан.