Время любить - Козлов Вильям Федорович

– Он грохнется и потом долго не решится пойти, – подает голос Мария.

– Иди, Ваня, – уговаривает Андрей. – Ты ведь из породы Абросимовых, а у них трусов не было!

– Мама, – произносит мальчик и, отпустив отцовский палец, сам идет к ней. На этот раз он не срывается на трусцу – подходит к матери и упирается светловолосой головой ей в живот.

Мария подхватывает сына на руки, кружится вместе с ним по комнате, смеется:

– Пошел! Надо же, Ваня пошел! Какой ты молодец, сынок!

– Иду… папе… – басисто заявляет мальчик.

И снова, иногда лишь хватая руками с растопыренными пальцами воздух, идет от матери к отцу, потом поворачивается и все повторяет сначала. Чувствуется, что ему нравится ходить, нравится радость родителей, он улыбается, что-то бормочет, взмахивает руками, притопывает, вертит большой головой с золотистыми, завивающимися волосами. В нем есть что-то от отца, скорее всего нос и глаза, и от матери – овальное лицо, густые брови, длинные ресницы и припухлый рот.

– Черт побери! – ликует Андрей. – Ванька пошел! Вот бы дед сейчас посмотрел на него!

– Ты заметил, Ваня называет его «дядя», – смеется Мария. – Такой моложавый у нас дед, что внук называет его дядей.

– Почему эта стюардесса ушла от него? – усевшись прямо на паркет, говорит Андрей. – Он ничего не говорил, но и ты, наверное, заметила, как он тяжело переживал ее уход.

– Я от тебя никогда не уйду. – Мария садится рядом с мужем. Тонкой рукой обхватывает его за шею, пригибает к себе и целует в губы.

– Он ведь молился на эту стюардессу. А какая у него героиня в романе?

– Может, женщины не хотят его делить с работой? – предполагает Мария. – Он ведь больше чем по полгода, живет в своей Андреевке. А молодая красивая женщина там долго не выдержит. Ей подавай общество, развлечения.

– И ты от меня сбежала бы, если бы я там поселился? – подозрительно смотрит сбоку на нее Андрей.

– Я – нет, – улыбается Мария.

– Я знаю, – привлекает ее к себе Андрей. – Я – иголка, а ты – нитка. Куда иголка, туда и нитка – так говорила моя прабабушка Ефимья Андреевна.

– Почему вы, Абросимовы – Казаковы, так чтите своих предков? Ты даже не помнишь свою прабабку, а вот цитируешь. И отец твой часто вспоминает своего деда Андрея. И тебя назвал в его честь.

– Я горжусь Андреем Ивановичем, хотя никогда его не видел, – очень серьезно произносит Андрей. – Может, когда-нибудь напишу про него роман. Это была яркая личность… Андреевский кавалер!

– Даже вашу любимую Андреевку назвали в честь него, – вставляет Мария – А я вот ничего не знаю про своих предков. Бабушку немного помню, а деда – нет. И родители их редко вспоминают. Что это – забывчивость или равнодушие?

– Твой отец – ученый, мать – тоже…

– А мой дед был всего-навсего начальником станции в Тихвине, – вставляет Мария. – А бабушка – домохозяйкой.

– Твой отец не равнодушный человек, – вступается за родителей Марии Андрей. – Сергей Анисимович не кичится своими званиями, и мать твоя, Алла Алексеевна, не ученый сухарь. И откуда ты знаешь, что они не чтут своих родителей?

– Конечно, они их не забыли, но дед и бабушка редко у нас бывали, а мы – у них. А ведь до Тихвина рукой подать.

– Твои родители – очень занятые люди…

– Раньше мать и отец ездили в отпуск в Тихвин, а теперь только в санаторий на юг, – упорствует Мария. – В прошлом году похоронили бабушку, отец звал деда в Ленинград, но тот отказался: дескать, всю жизнь прожил в Тихвине, там и умрет.

– Давай весной съездим к твоему деду? – предлагает Андрей. – Покажем ему правнука.

– Странно, что мне это в голову не пришло, – тихо произносит Мария, опуская темноволосую голову на широкое плечо мужа.

Из другой комнаты слышится грохот, затем басистый рев Вани. Они вскакивают с пола и бегут туда: сынишка сидит на полу рядом с опрокинутым стулом. На лбу зреет розоватая шишка. Мария хватает мальчика на руки, дует на красное пятно, уговаривает:

– Сам виноват, Ваня, зачем хватаешься за стул? Ты теперь ходить умеешь.

Ваня понемногу успокоился, слезы блестят в его серых с синью глазах, нижняя губа оттопыривается, маленький нос мокрый. Мария платком вытирает ему нос, целует в ушибленное место и опускает на пол. Малыш трет кулаками глаза, упрямо встает, держась за диван, делает несколько поспешных шагов и оказывается на руках у отца.

– Больно? – смеется тот. – Абросимовы – крепкий народ, подумаешь, шишка! Эх, Ваня, сколько еще шишек набьешь себе на лбу, пока не научишься твердо стоять на ногах!

– Ты же Абросимов, Ваня, – ехидно замечает Мария, – а Абросимовы не могут жить как все нормальные люди. Им подавай трудности, борьбу!

– Тебе не кажется, что Ванюшке одному скучно будет на свете жить?

– О чем ты? – не понимает Марий.

– Сестра ему нужна, вот что! – смеется Андрей. – Или пара братьев.

– Ты с ума сошел! – пугается Мария. – У всех наших знакомых по одному ребенку.

– Ты что же, хочешь, чтобы Россия выродилась? Надо ко всем чертям ломать это идиотское правило иметь одного-двух детей! У моей прабабки Ефимьи Андреевны было одиннадцать, тебе это ясно? Правда, выжили только четверо.

– Даже не верится, что на Руси были такие героини! – удивляется Мария.

– И никто их героинями не считал, – горячо продолжает Андрей. – Ваня, тебе нужен братик? – смотрит он на сына. – Кивает! Видишь, Маша, он требует братика или, на худой конец, сестричку!

– А как же моя учеба? – слабо сопротивляется Мария. – Университет? Если я каждый год буду рожать тебе по ребенку, то я никогда не закончу его, слышишь ты, эгоист несчастный! Тоже мне нашелся спаситель России!

– Дети – это важнее университетов. Да здравствуют дети!

Они хохочут, у Марии в глазах искрятся веселые брызги. Закинув руки, она обхватывает мужа за шею, целует, затем внезапно отталкивает.

– Я люблю детей, – посерьезнев, говорит она. – И наш Ваня не будет одиноким. Только дай мне, пожалуйста, университет закончить, а потом мы с тобой народим целую кучу, я тебе обещаю, Андрей… Не знаю, как другие, а мы с тобой внесем достойный вклад в спасение России!

Ваня доползает до порога, держась за дверь, встает на ноги и, вытянув вперед руки, делает мелкие шажки к ним. Шишка на лбу вспучилась, однако глаза блестят, губы расползаются в улыбку. Отец и мать, не двигаясь с места, смотрят на него. Марии хочется шагнуть к сыну, подхватить его на руки, но муж дотрагивается до ее руки: мол, не нужно, пусть сам идет. Не доходя до них каких-то два шага, мальчик останавливается, переводит взгляд с отца на мать, затем быстро делает два последних шажка к Марии.

– Меня выбрал! – радостно говорит она, принимая сына.

В этот момент раздается в прихожей звонок. Андрей идет открывать, по привычке он никогда не спрашивает, кто это. На пороге стоит Вадим Федорович Казаков. Он в синей куртке с вязаным воротником, серой клетчатой кепке, в руках большая коричневая сумка. Обветренное лицо улыбается, в серых глазах – радость.

– Не ждали? – хрипловато говорит он.

– Тебя внук ждал, – отвечает Андрей. – В честь твоего приезда он сегодня впервые пошел.

– Иван! – кричит с порога Казаков. – Иди сюда, я тебе что-то покажу! – вытаскивает из кармана куртки деревянного медведя. – Сам выстругал из березового полена…

Внук, поддерживаемый матерью, торопливо семенит к деду. Шишка на лбу уже немного посинела и напоминает рог молодого козленка.

– Отпусти! – командует Вадим Федорович. – Пусть сам, без поводырей.

– Он уже набил на лбу шишку, – говорит Мария.

– Подумаешь, беда! – гремит Казаков. – Абросимовых никакой шишкой не удивишь!

Мария отпускает сына и переводит взгляд на мужа. Они без слов понимают друг друга: дед почти в точности повторил слова Андрея.

2

Андрею позвонил незнакомый человек и, назвавшись кинорежиссером «Ленфильма», договорился о встрече. Пришел он минута в минуту, в прихожей снял черные ботинки, надел тапочки. В густых темных волосах пробивалась седина, лицо изборождено глубокими морщинами. На вид ему лет шестьдесят, довольно худощав, держится прямо, без намека на сутулость.