«Шестивесельный ял, — машинально определил Кирилл. — Как он сюда попал?»
У стены Кирилл увидел свежеоструганную мачту. Она была не шлюпочная. Двусоставная, со стеньгой и решётчатой марсовой площадкой, она была копией мачты с крупного парусника.
Над верстаком висел чертёж, сделанный на голубой миллиметровке: та же шлюпка, но с кормовой надстройкой, узорчатой приставкой на носу — княвдигедом, с бушпритом, большой грот-мачтой, маленькой бизанью, с треугольниками носовых парусов.
«Ясно…» — подумал Кирилл, и сердце его стукнуло. Ясно было ещё не всё, но главное он уже понял.
Пятеро мальчишек обступили Геннадия.
— Ура, Дед краску притащил! Живём!
— И хлебушек! Чай поставим!
— Дед, а лак тоже привёз?
Геннадий, охотно откликаясь на странное имя «Дед», сообщил:
— Всё привёз… Гостя привёз. Он мне помогал сумку тащить. Не то что некоторые лодыри.
Раздался негодующий вопль. Оказывается, пока Дед, никого не предупредив и не позвав на помощь (сам виноват), ездил за краской, «лодыри» провернули массу работы: выточили кофель-планки, подогнали к бортам руслени, а Митька в это время доблестно шпаклевал коварные щели у ахтеркницы.
— Сдаюсь, сдаюсь, — сказал Дед. — Вы герои. Знакомьтесь с гостем, его зовут Кирилл.
Высокий веснушчатый паренёк с серьёзными глазами первый протянул руку и сказал, что его зовут Алик. Смуглого, похожего на кавказца мальчишку звали Валеркой, рослого белобрысого паренька лет четырнадцати — Саней. А ещё было два Юры — Кнопов и Сергиенко. Они так и представились: по имени и фамилии. Видимо, чтобы Кирилл их отличил друг от друга. Отличить на первый взгляд было трудновато: оба коренастые, рыжеватые, улыбчивые и деловитые. Похожие, как братья. Кирилл сразу понял, что они крепкие друзья между собой.
В это время из шлюпки выбрался пацанёнок лет семи или восьми, курчавый, как Дед Геннадий. В большом не по росту вязаном жилете, к которому прилипли опилки и стружки, в мятых коротеньких штанах и продранных на коленях колготках. Вся одежда мальчишки была густо уляпана коричневой краской. Нос, уши и щёки тоже были перемазаны.
Дед сказал:
— Эту беспризорную личность зовут Митька.
Митька серьёзно протянул ладошку, но увидел, что она в краске, и вместо ладони подставил локоть. Все засмеялись, потому что локоть тоже был вымазан.
Только Кирилл не засмеялся. Он подержался за острый локоток мальчишки и поймал себя на мысли, что ему очень хочется набрать воздуху и дунуть на курчавую Митькину голову, чтобы застрявшие в волосах стружки разлетелись, как жёлтые бабочки.
Митька продолжал серьёзно смотреть на Кирилла и неожиданно спросил:
— Ты видел привидения?
— Что? — растерялся Кирилл. Но потом среагировал: — Конечно. У нас дома их два. Одно совсем ручное — белое и пушистое, вроде кошки. За холодильником живёт.
— Врёшь, — разочарованно сказал Митька.
— Не вру. У него скоро детёныши будут, могу одного принести.
— А ты ещё придёшь?
Кирилл опустил глаза. Он знал, что придёт. Он понял, что это судьба. Но, конечно, он не решился сразу спросить: «А можно мне с вами?»
На полу, под верстаком, сложены были кучкой деревянные, просверленные в трёх местах кружочки величиной с блюдце для варенья. Один откатился и лежал у самых ног Кирилла. Кирилл поднял его. И сказал, слегка смущаясь:
— А чего это у вас юферсы по полу раскиданы? Разве лишние?
На него посмотрели сначала удивлённо, а потом с улыбкой и пониманием. В сухопутном городе, где речки Ока и Туринка в самом глубоком месте были мальчишкам по пояс, едва ли нашлось бы десять человек, знающих, что деревянный блок для набивки стоячего такелажа называется «юферс».
Вечером Кирилл сказал отцу:
— Папа, я познакомился с твоим знакомым…
— Кто же это?
— Геннадий Кошкарёв. Он у вас на заводе фотолабораторией заведует. Он говорит, что знает тебя. Ты ведь его тоже знаешь?
— Ну как же… Знакомы, — отозвался отец без особого, впрочем, восторга.
— А что? — встревожился Кирилл. — У вас, что ли, это… служебные трения, да?
Отец усмехнулся:
— Да нет, пожалуй… Характер у него тяжеловатый.
— Почему? — удивился Кирилл.
— Кто же знает? У каждого свой характер… Может, из-за несчастья. Он киносъёмкой увлекается, хотел после школы на кинооператора учиться, да попал под машину, ногу ему повредило. Говорят, почти год в больнице пролежал, а хромота всё равно осталась… Впрочем, я это понаслышке знаю…
— Разве с хромотой нельзя быть оператором?
— Может, и нельзя. Оператор — профессия подвижная. А может быть, можно, да не сумел. Наверно, были причины… А снимает он хорошо. Талантливо.
— Сегодня меня на улице снял. Так и познакомились… Папа, он с ребятами парусник строит, под старину. Из шлюпки переделывает… Он меня в команду берёт…
Отец оживился:
— Кошкарёв судно строит? Вот не подумал бы! Я считал, что он весь в кинофотозаботах. Ай да Тамерлан!
— Почему Тамерлан?
— Так его иногда именуют. Помнишь, был хромой завоеватель — «Гроза Вселенной»?
— Помню. А Гена-то почему гроза?
— Он редактор «Комсомольского прожектора». И не приведи господь попасть под объектив с чем-нибудь таким… отрицательным. Недавно выпуск сделал про захламленность в цехах. Потом партком заседал…
— Ему попало? — встревожился Кирилл.
— Если бы ему… — с хмурой усмешкой сказал отец.
— Ну… значит, он справедливый выпуск сделал? — как можно деликатнее спросил Кирилл.
Отец вздохнул:
— Может, и справедливый… со своей точки зрения. Только ведь захламленность не от хорошей жизни была, есть масса причин… А впрочем, дело уже прошлое. Как говорится, всё к лучшему.
— Ты на него злишься? — прямо спросил Кирилл.
Отец засмеялся:
— Мало ли на кого разозлишься в горячке… Ты что, уже влюбился в него?
Кирилл ответил уклончиво:
— Я в «Капитана Гранта» влюбился. Так парусник называется.
Отец серьёзно сказал:
— Ты не сомневайся, Кошкарёв — парень честный. Только вспыльчивый чересчур, сердитый.
Кириллу Дед вовсе не казался вспыльчивым и сердитым. Даже если ребята вместо дела устраивали возню, Дед не ругался и не покрикивал, а, только укоризненно смотрел и брался за работу сам. Словно говорил: «Ну вы как хотите, а я считаю, что мы собрались не дурака валять». Иногда это помогало.
После работы, когда все расходились, Кирилл, бывало, оставался с Дедом. Они гасили печку, чтобы не случилось ночью пожара, подбирали с пола забытые инструменты. Потом садились на скамью перед недостроенным корпусом парусника и молчали. Кирилл мысленно дорисовывал корабль: узорную кормовую надстройку, белую рубку с точёными перильцами, поднявшиеся мачты, ванты, паруса… Гафельный кеч «Капитан Грант» обещал быть красивым, как хорошая песня. Может быть, это неточное сравнение, но другого Кирилл не мог придумать. И когда Кирилл представлял, как вырастает корабль, он словно сочинял эту песню.
У Деда, видимо, были похожие мысли. Однажды он сказал:
— Ещё зима, снег кругом, а ведь всё равно будет лето. И поплывём… Вот закрою глаза — и сразу вижу, как паруса отражаются в синей воде…
Кирилл придвинулся к Деду и кивнул.
— А ты немногословен, мой юный друг, — сказал Дед. — В первый день ты мне показался как-то… ну…
Кирилл улыбнулся:
— Нахальнее, да?
Дед виновато развёл руками. Кирилл сказал:
— Сам не знаю, что на меня тогда нашло… Вообще-то я довольно тихий и примерный, — добавил он с еле заметной насмешкой.
— Это в школе так говорят?
— Везде… Я до третьего класса вообще мало говорил, я заикался.
— Сейчас незаметно…
— Прошло… Я петь полюбил, тогда это и кончилось. Меня учительница Зоя Алексеевна к пению приучила.
— И сейчас поёшь?
— В школьном хоре. Только мне там не нравится. Туда многих без всякого согласия посылают, это плохо. Зачем, если не хочется петь?
