— Господи… Господи… — шептала она, — о мой Бог…
Их совместное движение, их соединение совпало по ритму, делаясь все более интенсивным, углубленным и делавшим их невесомыми…
Ее кулаки барабанили по его покрытой потом спине; он же, ничего не соображая, крепко, очень крепко стиснул ее.
— Дорогой, милый… — горячечно шептала она, — я кончаю…
И когда ее таз высоко приподнялся над смятой постелью, когда ее бедра крепко сомкнулись, сжимая его бедра, она простонала и содрогнулась в финальных конвульсиях полнейшего оргазма, он также растворился в ней, полностью, наполняя ее своей спермой, что все истекала и истекала внутри нее…
— Я люблю тебя, — шептал он ей на ухо. — Я люблю тебя, я люблю…
— О, Стив, никогда не покидай меня, никогда.
Опустошенные и одновременно переполненные они лежали, заключив друг друга в собственных объятиях.
А потом она чуть ли не сразу заснула, спрятав свое покрытое испариной лицо, такое милое в своем покое, у него на груди.
Преодолевая головокружение, он пытался мыслить, хотя до сих пор чувствовал в себе ее жар и отдающуюся плоть. До того женщин у него было много, но ни одна из них не могла сравниться с этой. И не Барбара, тем более не Барбара, которую сейчас он вспоминал с теплотой и нежностью, понимая теперь, что ее неумение заниматься сексом было ошибкой как с ее, так и с его собственной стороны. И не Дарлена, равно как и все Дарлены, что были до Дарлены, с их бездушным вместилищем псевдострастей, отпрактикованной акробатикой гейш. И не Наоми, равно как все остальные Наоми, что были у него до Наоми, с их ограниченными возможностями, их спазмами, выученными во время занятий мастурбацией.
Никогда еще, за столько ночей своей взрослой жизни, предлагаемых или принимаемых, отдаваемых или получаемых, у него не получался оргазм, рожденный исключительно любовью, никогда, вплоть до этой ночи, в этой самой постели, с этой юной женщиной в Амстердаме. Ему хотелось плакать. О чем? О напрасно растраченных годах? О наконец-то найденной радости? О миллионах иных людей, которые будут жить и умирать, так и не узнав столь полнейшего единения?
Он с любовью поцеловал Анжелу в щеку и опустил ее голову в ямку подушки, после чего позволил тяжелым векам закрыть собственные глаза и тоже заснул.
В себя его привел отдаленный звон. Ренделл изо всех сил попытался проснуться, увидал все еще забывшуюся во сне, лежащую рядом Анжелу, а сквозь занавеси на окнах сочилась серость раннего утра.
Теперь звон становился еще более настойчивым и громким, поэтому Ренделл перекатился к прикроватной тумбочке, увидал, что стрелки его дорожных часов показывают всего лишь двадцать минут седьмого утра, и только лишь после этого до него дошло, что непрерывный звон исходит от стоящего рядом с будильником телефона.
Преодолевая сон, он потянулся за трубкой, и ему даже удалось снять ее с аппарата, прижать к уху и губам.
— Да, кто это? — быстро спросил Ренделл.
— Стив? Это я, Джордж Уилер, — представился торопливый, но и полный уверенности голос на другом конце. — Извини, что бужу тебя таким вот образом, но надо. Ты уже не спишь? Слышишь меня?
— Я проснулся, Джордж.
— Слушай. Это крайне важно. Я хочу, чтобы ты немедленно приехал в Больницу Фрийе Университет — это главная больница Амстердама, Больница Свободного университета. Надо, чтобы ты приехал сюда через час, самое позднее — к половине восьмого. У тебя есть карандаш? Лучше запиши.
— Секундочку. — Ренделл нащупал на тумбочке карандаш и блокнот с эмблемой гостиницы. — Есть, — сказал он.
— Записывай. Больница Фрийе Университет. Боэлелаан, 1115. Она располагается в Буитенфельдерт, новом квартале, таксист должен знать. Попроси, чтобы тебе вызвали такси. Когда ты уже приедешь в больницу, скажи женщине за информационной стойкой, чтобы тебя направили в палату Лори Кук на пятом этаже. Я буду там, мы все там будем.
— Погоди, Джордж. Что там, черт побери, случилось?
— Узнаешь на месте. Я не могу обсуждать это по телефону. Скажу лишь то, что произошло нечто невероятное. И нам нужно, чтобы ты был здесь…
