Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149

— Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.

Это «пожалуйста» сбивает профессора с толку. Он впервые слышит такое из уст Тисона. Да и тот не вспомнит, когда в последний раз произносил это слово искренно и серьезно. Может быть, и никогда.

— Да нет, это не абсурд… — говорит Барруль. — Декарт утверждал, что вселенная состоит из постоянного сочетания вихрей, под воздействием коих и движется все, что находится в ней. Ньютон опровергал эту гипотезу, выдвинув теорию сил, действующих на расстоянии, через вакуум, однако не смог полностью доказать Декартову несостоятельность, потому, быть может, что был слишком хорошим ученым, чтобы слепо веровать в собственную теорию. Вслед за тем математик Эйлер, пытаясь в рамках физики Ньютона объяснить движения планет, частично реабилитировал Декарта, высказавшись в пользу его вихрей… Вы следите за моей мыслью?

— Да, хоть это мне и нелегко дается.

— Вы ведь читаете по-французски?

— С грехом пополам.

— Могу дать вам одну книгу… «Письма о разных физических и философических материях, написанные к некоторой немецкой принцессе…» Принцесса эта — племянница Фридриха Великого, весьма интересовавшаяся подобными вопросами. Там доступно для таких, как вы и я, излагается теория этих вихрей, о которых я вам толкую. Не хотите ли еще партийку, комиссар?

Тисон не понимает, о какой партии речь, пока профессор не указывает ему на шахматную доску.

— Нет, благодарю. Хватит на сегодня четвертований.

— Как угодно.

Комиссар смотрит, как поднимается вверх дым от сигары. Потом, чуть шевельнув пальцами, превращает прямую струю в плавные спирали. Прямые, кривые, параболы, думает он. Завитки воздуха, дыма, свинца, а Кадис — шахматная доска…

— Особые зоны, где происходит или не происходит нечто… — говорит он вслух.

— Именно так. — Барруль, собиравший фигуры в ящик, останавливается и быстро взглядывает на комиссара. — И воздействующие на все, что вокруг.

В тишине слышно, как тихо погромыхивают, соприкасаясь в ящике, самшит и черное дерево. Гул голосов, стук шаров, долетающий из бильярдной.

— Так или иначе, комиссар, я бы вам не советовал воспринимать все это буквально… Теория — это одно, реальная действительность — совсем другое. Говорю же — даже большие ученые сомневаются в истинности собственных умозаключений.

Тисон снова вытягивает ноги под столом. Откидывается на спинку стула, опертого о стену.

— Если даже и так, — вслух размышляет он, — это лишь половина проблемы. Остается понять, каким образом убийца мог узнавать и находить эти точки, зоны или вихри в земной атмосфере, угадывать их свойства и действовать в соответствии с ними, загодя предвидя результат… Заполняя пустоту собственной материей.

— Вы спрашиваете, можно ли счесть убийство или падение бомбы явлениями физического порядка? Столь же естественными, как дождь или торнадо?

— Или скотская, подлая человеческая природа.

— Помилуйте…

— Не вы ли сами говорили порой, что природа не терпит пустоты?

Профессор, который убрал наконец фигуры и закрыл ящик смотрит на Тисона едва ли не с удивлением. Потом, обмахнувшись шляпой, говорит:

— Уф… Не стоит невеждам вроде нас с вами забираться в такие дебри, друг мой. Мы слишком распустили воображение и, боюсь, снова уподобляемся сочинителям романов… А это уже почти за гранью здравого смысла.

— У нас имеется реальная основа.

— Это тоже — под вопросом. Я имею в виду — насколько она реальна, основа эта… Воображение, пришпоренное необходимостью, томлением или чем бы то ни было, способно сыграть с нами дурную шутку. И вам это известно не хуже моего.

Тисон бьет кулаком по столу. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы подпрыгнули, зазвенев, чашки, ложечки и стаканы. Академики за соседним столиком отрываются от газет, смотрят укоризненно.

— Я сам оказывался среди этих вихрей, профессор. Я на себе ощутил их. Есть такие точки… Не знаю, как сказать… Такие места в городе, что все изменяется почти неощутимо — свойства воздуха, звуки, запахи…

— И температура?

— Не могу сказать.

— Что ж, тогда надо бы организовать научную экспедицию по всем правилам, предварительно запасшись всем необходимым… Термометрами, барометрами. Сами понимаете. Ну представьте, что мы собрались измерить градус меридиана.

Он произносит это в шутку, с улыбкой. Или так лишь кажется? Тисон не произносит ни слова и не сводит с него глаз. И в них застыл немой вопрос. Оба какое-то время сидят, уставясь друг на друга, и наконец профессор поправляет очки и улыбается заговорщицки.

— Охотники за вихрями… Какой абсурд! Но почему бы и нет?

В доме на улице Балуарте меркнет и убывает свет. В этот час бухту, как душу — легкая печаль, окутывает золотистое сияние, воробьи улетают на ночлег под сторожевые башни города, а чайки — на пляжи Чикланы. Когда Лолита Пальма, покинув свой кабинет, поднимается по лестнице и идет по застекленной галерее, тускнеет уже и прямоугольник неба над патио, первый полумрак ложится на мраморную закраину колодца, сгущается под сводами арок, у кадок с папоротниками и цветами. Лолита весь день работала с управляющим конторой Молиной и письмоводителем, пытаясь по мере сил справиться с неприятностями — пришедшие из Балтимора 1100 фанег зерна, заявленного как чистая пшеница, оказались перемешаны с маисом. Утром она брала пробы — азотная кислота и углистый калий, образовав на образцах золотистые хлопья, выявили подмену, — а днем писала письма торговым агентам, в банки и своему североамериканскому партнеру. Все это и в самом деле очень неприятно. Сулит и экономический убыток, и ущерб для деловой репутации дома «Пальма и сыновья», ибо получатели груза вынуждены будут либо ждать, пока прибудет новая партия, либо довольствоваться тем, что есть.

Проходя мимо двери в гостиную, слабо озаренную последним светом дня, еще проникающим с улицы через оба окна, Лолита замечает огонек сигары и чей-то силуэт на турецком диване.

— Ты еще здесь?

— Захотелось спокойно покурить. Ты ведь знаешь — твоя матушка не выносит дыма.

Кузен Тоньо неподвижен. Фигура в темном фраке тонет в тусклом сумеречном свете. Выделяется лишь светлое пятно жилета и галстука под красноватым кончиком сигары. Раскаленные уголья маленькой жаровни, заполняя комнату теплым воздухом и ароматом лаванды, позволяют различить брошенные в кресло цилиндр, трость и плащ.

— Ты мог бы приказать, чтобы тебе разожгли камин.

— Да ни к чему это… Я скоро уйду. Мари-Пас принесла вот жаровню.

— Ужинать не останешься?

— Нет. Спасибо. Я в самом деле сейчас пойду. Вот только докурю…

Он слегка покачивается в такт своим словам. Красноватый отблеск углей дрожит на стеклах очков, играет на зажатом в руке бокале. Кузен Тоньо полдня провел в спальне доньи Мануэлы Угарте, как и всякий раз, когда мать Лолиты не расположена подниматься с постели. В таких случаях, поболтав немного с кузиной, он сидит у тетки, занимая ее разговором, играя с ней в карты или читая вслух.

— Она сегодня вполне ничего… даже рассмеялась раза два каким-то моим шуточкам… Еще я ей прочел двадцать пять страниц из «Хуаниты, или Благородства натуры». Какой роман, сестрица! Поверишь ли — я сам чуть не прослезился.

Лолита Пальма, подобрав юбки, садится с ним рядом. Кузен пододвигается, давая ей место. Она ощущает запах сигары и коньяка.

— Сколько же интересного я пропустила! Мать смеялась, ты плакал… Об этом в газету надо писать. В «Диарио Меркантиль».

— Да нет, в самом деле! Клянусь тебе таверной Педро Хименеса, что напротив моего дома! Чтоб мне никогда больше не увидеть ее, если вру!

— Кого? Мою мать?

— Таверну!

Лолита смеется. Потом легонько хлопает его по невидимой в полутьме руке:

— Дурень ты дурень. И пьяница.

— А ты — миленькая ведьмочка. Какой с детства была, такой и сейчас осталась.

— Миленькая? Глупости какие!

— Ведьмочка, ведьмочка…

Он хохочет. В темноте мелькает красный огонек его сигары. Семейство Пальма — единственная родня Тоньо. Ежедневные визиты в этот дом — давняя привычка, возникшая еще в ту пору, когда он приходил сюда с матерью. Та умерла уже довольно давно, но привычка осталась. Он здесь как у себя дома — в собственном трехэтажном особняке на улице Вероника, где обитает, если не считать слуги, один. Рента из Гаваны поступает бесперебойно. И позволяет ему не изменять вольготному однообразию своих привычек — спать до полудня, в половине первого бриться в цирюльне, обедать в кафе «Аполлон», читать газеты и предаваться сиесте там же, но на нижнем этаже, во второй половине дня посещать дом Пальма, завершать вечер легким ужином и долгим, до ночи, сидением с приятелями в кафе «Каденас», иногда поигрывать в карты. Время, остающееся от тех тринадцати часов, когда он спит, что называется, без задних ног, скрашивают ему две неукоснительно выпиваемые бутылки хереса или еще чего-нибудь подобного, что, впрочем, не оставляет на нем видимых следов: в шевелюре — несколько поредевшей, правда, — нет ни одного седого волоса, пуговицы двубортного жилета еще сдерживают напор очевидной, но не чрезмерной выпуклости, а счастливое свойство его натуры — неизменное благодушие — позволяет не обращать внимания на пошаливающую печень, которая временами дает себя знать и, как предполагает Лолита, размерами и консистенцией давно уже уподобилась двухфунтовому фуа-грав портвейне. Кузена Тоньо это не заботит ни в малейшей степени. Когда кузина ласково дерет его за уши, упрекая в беспутстве, он отвечает, что на тот свет гораздо лучше отправиться на своих ногах, со стаканом вина в руке, в окружении веселых собутыльников, нежели сварливым и унылым старикашкой уползти туда на карачках. Так что уж будь добра, сестрица, налей мне еще. Если тебя не затруднит.

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149