– И что? – спросила она.
– Этот конверт… Дал мне твой папа. Ну, как бы гонорар. Понимаешь, да? Я не хотел брать, но он меня убедил. Тогда. Давно. Я тебя очень прошу, передай его папе, или маме, неважно. Просто в сложившейся ситуации я, конечно, не могу взять этих денег, то есть я взял, но теперь хочу вернуть, понимаешь? Для меня это важно. Я считаю, что не имею права принимать гонорар за лечение, и вообще, и в частности, и тем более теперь. После того, что случилось. Я не единственный психотерапевт в Москве, так что, если тебе и необходимы консультации, эти деньги еще пригодятся. Я не могу их взять. Передашь?
– Конечно, – сказала она. – Причем прямо сейчас.
Катя подошла к окну, открыла форточку и выбросила конверт на улицу.
* * *
Она подошла к окну, открыла форточку и выбросила конверт на улицу. Лева успел заметить, как выпавшая оттуда стодолларовая купюра медленно порхает среди снежного глубокого сумрака.
«Вот повезло кому-то», – подумал он. И представил себе, как надевает куртку, шапку, ботинки и бежит на улицу собирать деньги. А как же? Он обязательно должен их собрать.
Катя будет смотреть ему вслед и смеяться. Ну и что? Какая разница?
Он тоже подошел к окну, посмотрел вниз.
И ударил ее по лицу.
Ему показалось, что это вялое, медленное, плохое движение.
Она смотрела на него радостно. Даже не пошевелилась. Но щека покраснела.
– Сука, – сказала она шепотом. – Сука ты… Скотина. Я тебя ненавижу. Продажная тварь. Козел.
И тогда он ударил ее по щеке еще раз. И еще.
Она вцепилась в руку зубами, он взял ее за шею и повалил на пол.
Он оказался сверху, и она ударила его между ног коленом.
Он охнул от боли, в глазах потемнело, и он опрокинулся на спину.
«Беги, дура», – подумал он.
Но она села на него сверху и стала лупить всем, чем попало – руками, ракеткой, которую тут же где-то нащупала, какой-то книжкой. Лупила по рукам, по лицу, по шее, по груди, он уже ничего не соображал, только пытался поймать ее руки.
А когда поймал, притянул к себе и поцеловал в губы.
Она укусила его и в губы.
– Гад, – захлебывалась она слезами. – Ненавижу. Всех вас ненавижу.
Она брыкалась, он снова оказался сверху, она отворачивалась, снова лупила его ногой, но боли он уже не чувствовал.
Ярость сменилась вдруг каким-то другим чувством. Если коротко и понятно – он чувствовал себя санитаром, который должен усмирить, погасить яркую вспышку безумия. Не для того чтобы победить, а чтобы спасти человека, который в таком состоянии может совершить что угодно.
«Сейчас она устанет, и я с нее слезу», – сказал он себе, пытаясь скрутить ей руки.
Она продолжала его бить и сопротивляться.
Тогда он снова поцеловал ее.
Но не в губы. В губы было опасно. Пока опасно. В шею. В плечо. В грудь.
– Какая же ты сволочь… – рыдала она.
– Подожди, – хрипел он. Или шептал? Или плакал тоже? Непонятно. – Ну подожди же. Ну успокойся. Это все неправильно. Это не так. Я так не хочу. Просто успокойся. Я сам не знаю, что делаю. Просто не бей меня, попробуй вдохнуть глубоко и успокоиться.
– Сволочь! – заорала она. – Подонок!
И вот тогда он обнял ее по-настоящему, и сжал крепко, и зажал рот поцелуем, и начал гладить левой рукой, везде, везде, везде…
Она хрипела тоже, и плевалась, и целовала его, целовала в руки, в нос, и опять кусала, и царапала ему лицо, и плевалась, и опять била, а он проникал глубже губами в ее рот, и она задыхалась, кричала, чтобы он ее отпустил, но кричала беззвучно, все крепче сжимая его ноги своими ногами.
«Какой кошмар», – подумал Лева и начал с большим трудом расстегивать пуговицу на ее джинсах. Уж очень крепкая была пуговица.
Почему-то он уже совершенно ничего не боялся.
* * *
А теперь короткая авторская ремарка.
Автор, приступая к этой сцене, долго думал над проблемой – способен ли его герой на настоящее изнасилование?
И понял, что нет, конечно, не способен.
Поэтому, долго думая над этой проблемой, он понял, что в какой-то момент Катя, видимо, перестала сопротивляться. Но с другой стороны, она своим поведением вовсе не хотела спровоцировать Леву на постыдные в такой ситуации действия. Лева, безусловно, сам несет ответственность за эти действия.
Итак, в какой-то момент Катя перестала сопротивляться и лежала неподвижно, отвернувшись к окну, закусив, видимо, губу, хотя Лева этого уже не видел.
* * *
Он уже ничего не видел и довольно плохо соображал, потому что раздел ее до конца и теперь пытался понять – не слишком ли ей холодно и не надо ли ее отнести куда-нибудь? От этих мыслей он совсем отупел и, пытаясь раздеться сам, совершал довольно нелепые и смешные движения.
Например, он запутался в своих брюках, пытаясь их снять, и неожиданно упал.
Катя в этот момент засмеялась.
– Ну просто цирк, – сказала она. – Нельзя ли проявить хотя бы некоторую ловкость и смекалку? А, Лев Симонович?
– Сейчас, – сказал он, тяжело дыша. – Сей секунд. Проявлю, можешь не сомневаться. Тебе не холодно, Кать?
– Конечно, холодно, – сказала она. – Еще как. И еще сейчас появится мама. Эти приступы у нее проходят довольно быстро, при желании. Так что если вы не поторопитесь, ваше дело швах.
В этот момент она посмотрела на него.
Глаза были совершенно мокрые.
Затем снова отвернулась и лежала так, отвернувшись, до самого конца, только вскрикнув, довольно громко, от боли один раз.
Она лежала тихо, совершенно равнодушно, спокойно. Как на операционном столе.
И вот тогда он впервые в жизни почувствовал себя врачом…
* * *
Потом, когда они наконец перебрались на кровать и накрылись пледом, он попытался рассмотреть ее получше. У нее была веснушчатая кожа, это были маленькие рыжие пятнышки по всему телу. Не родинки, а именно какие-то веснушки. Длинные-длинные руки. И худые ноги, с острыми коленками, совершенно замерзшие, до посинения, он долго их грел, дыханием, тер руками, но согреть так и не смог.
– Можно я носки надену? – спросила она. – Принесешь?
Она надела носки, присев, и он уставился на ее грудь – на торчащие соски, на те же веснушки.
И поцеловал ее туда.
– Не, хватит, – сказала она. – Можно, я от вас отдохну? Только не обижайся.
Она все время теперь переходила с ты на вы, и обратно.
Наверное, не могла понять, как ей себя вести.
– Могли бы и поаккуратней, – с вызовом сказала она. – Как-то очень грубо и негигиенично. К тому же, с нанесением телесных повреждений. Посадят вас теперь, Лев Симонович. И это правильно.
– Да ладно, – сказал он. – Теперь все равно. Главное, что курс лечения успешно завершен. А гонорар достался случайному прохожему. Приятно, черт! Сделать кому-то неожиданный подарок.
– Это вы про кого? – спросила она. – Если про меня, то вряд ли можно считать этот подарок неожиданным. Хотя…
Они помолчали.
– Ну извините, – сказала она вдруг, повернувшись к нему и погладив по груди. – За деньги. А вы их искать не будете? Хотите, я поищу? Вдруг они лежат где-нибудь в сугробе и никто их не заметил?
– Отстань, – сказал он. – Просто помолчи и дай подумать.
– Лев Симонович, – сказала Катя, – вы меня правда извините, что я вас избила, чуть не убила, а теперь тут лежу, хотя мне надо вас срочно покинуть, поехать домой, успокоить маму и все такое. Только я не могу сейчас. Я очень устала. Можно, я закрою глаза? Ну пожалуйста… Можно?
– Хватит причитать, – сказал он. – Конечно, можно.
Они проснулись в полной темноте от резкого звонка в дверь.
– Вот черт! – громко сказал Лева, и голова у него внезапно и сильно заболела.
– Я быстро, быстро, – зашептала Катя и стала одеваться.
– Зажги свет! – сказал Лева, на ходу натягивая джинсы.
Он перекрестился и открыл дверь.
За его спиной уже одетая Катя зажгла свет.
