Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Недавно учитель, который по-прежнему болтается без дела, вынес на обсуждение стариков, собравшихся по какому-то поводу, потрясающую идею.

— Нам дачи надо построить! — напрямую выложил он. — Чем мы хуже других, земляки? Сейчас власть намерена уничтожить разницу между городом и аулом. Поэтому нам правильнее не ждать указаний сверху, а взять инициативу в свои руки. В студенческую пору и мы какое-то время наслаждались городской жизнью. Скажу вам, сплошное блаженство там у них... В субботу всей семьей отправляются на дачу. Отдохнув, надышавшись чистым воздухом, в воскресенье к вечеру, свежие и бодрые, возвращаются в город. Вот это — настоящая жизнь! А если так, сородичи, чем мы хуже горожан? Неужели у нас нет права так же отдыхать? Или мы не сумеем дачи себе построить?

— «Даша», говорит... Он что, о бабе того тракториста из Мукура — Семёшки? — навострил ухо глухой Карим.

— Я говорю не о жене Семёна, а по поводу домика для отдыха, — пояснил учитель.

Кабден, позевывавший и скучавший, похоже, еле сидел на месте; поглаживая сморщенный лоб и сузив глаза, он с безразличным видом вставил свое мнение:

— Голубчик, разве чистый воздух к нам и так не поступает?

— Кабеке, видно, ты сегодня не выспался. Уж не шлялся ли где на стороне, забыв о сне? — поддел сверстника Касиман.

— Скажешь тоже! Когда это плешивому требовалась расческа?! — ответил беззлобно Кабден и снова зевнул. — Клопы в доме завелись — два дня, как покою нет, выспаться не дают.

— Ежели клопы тебе покою не дают, выходит, на «щекотанье» ты еще способен реагировать, а, шайтан?

— Сородичи, зачем же вы в такой важный разговор вплетаете несерьезную болтовню? — обиделся на старших учитель Мелс.

— Я вот про чистый воздух говорю, — снова вернулся к своей мысли Кабден. — Разве самый чистый воздух не у нас? Это ведь как-никак Алтай... Наш ненаглядный и благодатный Алтай, здесь и вода медовая, и воздух свежий, и зелень самая пышная!

— В чем-то вы правы, Кабеке. Невелика надобность ломать голову в поисках чистого воздуха. Поэтому нам просто следует построить уютное гнездышко, где мы могли бы отдохнуть, позагорать на солнышке, заняться спортом. То есть я имею в виду, что где-нибудь за аулом, подальше...

— «Уютное гнездышко» — дом, что ли?

— Комплекс... Там, кстати, можно будет выращивать фрукты, ягоды, развести сад.

— Значит, там и огород будет? — загорелся дед Метрей.

— Будет.

— И картошку можно выращивать?

— Еще какую!

— А на кого же мы бросим огород в ауле?

Учитель поначалу растерялся, но потом нашелся:

— Картошку можно посадить в ауле, а фрукты выращивать на даче.

— Значит, я останусь окучивать картошку дома, а Глаша будет жить на даче и выращивать фрукты?

— Ну и ну, Метрею только этого и нужно, прямо маслом по сердцу!

— А как же! — хитровато прищурив глаза, сказал довольный Метрей и, захватив всей пятерней, огладил окладистую бороду.

— Метрей пусть сам решает, а вот мне, дорогой Мелс, этот разговор что-то не по душе, — признался все это время безмолвно сидевший Байгоныс.

— Байеке, вы так говорите, потому что пока не совсем понимаете смысл того, что называют «дачей». А как только поймете, у меня нет сомнений, что вы решительно включитесь в дело.

— Суть-то я понял, а вот надобности дачи так и не уяснил.

— Надобности, говорите... Как же вы не можете понять ее надобности? — удивленно развел руками Мелс. — Мы здесь в качестве общественности обсуждаем самый удобный и наиболее короткий путь к тому, чтобы быстро уничтожить различие между городом и деревней. Ну а ликвидация разницы между городом и селом — это конструктивная политика, которую проводят партия и правительство. Неужели вы, Байеке, не понимаете и необходимость самой этой политики?

Байгоныс опешил. Воспользовавшись его замешательством, Касиман, как бы выражая крайнее сожаление, покачал головой:

— Вы что это, Байеке, совсем из ума выжили, выступаете против политики власти? Или тридцать седьмой забыли?

— Боже сохрани, как такое забыть... Я не против политики власти, только вот уразуметь до конца не могу.

— Не просто власти, разве Мелс не сказал, что это еще и политика партии?

— И не только, он еще сказал, что «конструктивная».

— А что это такое?

— Пес его знает...

Кабден, сидевший в дальнем углу и ковырявшийся в носу, прогудел:

— Я это дело тоже никак уразуметь не могу.

— Мелс, светик наш, ты и сам прекрасно знаешь, что мы не против такой политики, — сказал Байгоныс, обрадованный поддержкой Кабдена. — Сперва уж вы начните это доброе дело сами, вдвоем с Метреем, проложите нам путь. Наблюдая за вами, и мы бы следом зашевелились.

— Да ты, милок, и меня не загружай, лучше уж сам сначала построй себе дачу! — откликнулся и Метрей, подвинувшись ближе к Байгонысу.

Мелс исчерпал красноречие, затрудняясь найти поддержку у аксакалов своей «выдающейся» идее.

— Ладно, договорились, — сказал он, понимая, что иного выхода у него нет. — В таком случае я первым начну строить дачу и покажу вам пример. А вы приступите позже.

— Мелс, светоч наш, решишь позвать на асар* — мы всегда готовы помочь...

— Не-ет, у меня нет права даром использовать чью-то рабочую силу... сам построю.

— Как душа твоя пожелает, голубчик, — с этими словами старики, удовлетворенные принятым решением, встали с мест, поскрипывая старыми костями, и разошлись по домам.

* * *

Раньше, когда еще аул назывался «Четвертой бригадой», здесь имелся один-единственный на всех телефон, установленный в конторе. Правда, общаться по этому черному телефонному аппарату, если человек не мог достаточно громко кричать, казалось, вообще-то, делом сомнительным.

Связь была настолько отвратительна, что сквозь раздававшиеся в трубке шум, треск и сплошное шипение голоса разговаривающих то и дело прерывались и были едва слышны, словно из-под земли доносились. Человек на другом конце провода орал изо всех сил, на этой стороне отвечавший тоже надрывал связки, вкладывая в крик всю мощь своего голоса, словно пастух, собирающий в буранную ночь отбившийся скот. Но и в этом случае оба понимали друг друга лишь наполовину.

Порой, когда и вовсе невозможно было ничего разобрать, начальство даже снаряжало всадника в Мукур за разъяснениями...

Больше всех говорил по телефону управляющий отделением Какантай. После того как он дважды в день связывался с Мукуром, голос у него становился сиплым, в груди все хрипело и свистело, а разговаривать Какантай мог уже только шепотом.

Как-то, слоняясь без дела, Кабден зашел в контору в отсутствие управляющего. Вошел, а на столе безудержно трезвонит черный аппарат. Кабекен некоторое время удивленно наблюдал, дескать, что это с ним. Но, поскольку телефон продолжал дребезжать, не спеша, с необычайной осторожностью снял трубку.

— Алёу! Четвертая бригада? — прокричал голос с той стороны.

— Не Четвертая бригада, а я — Кабден, — тихонько ответил Кабекен.

— Алёу! Это Четвертая бригада? — усиливая крик, снова спросил голос с той стороны.

— Я же сказал, нет, это не Четвертая бригада, это — Кабден! — уже немного громче сказал Кабекен.

— Алёу! Я говорю, это Четвертая бригада? — надрывая горло, снова прокричал человек с той стороны.

— Не Четвертая бригада, а Кабден! Это же я — Кабден! — крикнул во весь голос и Кабекен.

— Алёу! Ты что, воды в рот набрал или язык проглотил, почему молчишь? — опять ничего не услышав, изо всех сил проорал голос с той стороны.

Тут в виски Кабекену ударила кровь. Он сорвал с себя борик, словно голова уже не умещалась в шапке, и с силой швырнул его на стол.

— Эй, да будь ты проклят, Оралгазы! — крикнул Кабден в телефонную трубку. — Ты ведь Оралгазы — старший сын Маута?

— Он самый, я это! — бойко отозвался с той стороны Оралгазы, обрадованный тем, что его наконец услышали.

— А если он самый... отца твоего растуды! — ругнулся Кабекен, помянув смачным словцом сверстника Маута, и сердито бросил телефонную трубку.