Андреевский кавалер - Козлов Вильям Федорович

Как и прежде, они уселись за небольшой стол в маленькой комнате, где Яков Ильич принимал личных гостей. Сам принес бутылку, закуски, минеральную воду. Но Карнаков был мрачен и чем-то сильно озабочен, даже коньяк не похвалил. Догадывался хитрый Супронович, какие мысли терзали его знакомца. Другом Ростислава Евгеньевича Яков Ильич и не пытался называть. Уж он-то знал цену их дружбы… Так ждал Карнаков германцев и не чаял, что проворонит жену. Подливая гостю в хрустальную рюмку и подкладывая закуски, Яков Ильич ждал, когда тот сам разговорится. И действительно, после третьей или четвертой рюмки Ростислав Евгеньевич заговорил:

– Бабка Сова жива?

– А что ей сделается? Эту ведьму ни черт, ни бог к себе не спешит забирать. Нас переживет.

– Полезная бабка, – туманно заметил Карнаков, выпил и, закусив шпротами, небрежно уронил: – Распорядитесь, чтобы немца накормили, моего шофера. Его зовут Вильгельмом. Кстати, пока посели его у себя…

Когда Яков Ильич возвратился в комнатку, бутылка была почти пуста, однако незаметно было, чтобы гость опьянел. Яков Ильич с завистью подумал, что, хотя они и ровесники, Карнаков еще молодец, а он совсем развалина: кроме желудка стала побаливать печень, и самое обидное – он почти в рот не берет, а по утрам в правом боку ноет, тянет. Вот он старается, добро наживает, дело разворачивает, а может быть, жить-то всего с гулькин нос осталось? Сыновья – как чужие. Ленька, тот еще сохранил в себе хозяйственную жилку, а Семену вроде бы ничего и не надо. И с Варварой у них начались ссоры после того, как он пошел работать на базу. До поздней ночи доносятся через перегородку их раздраженные голоса.

– Коньячок у тебя добрый, Яков Ильич, – наконец помягчел гость. – Ты уж его побереги для ценителей, а наши друзья – они привыкли к эрзацам… Не знаешь, что это такое? Разве их шнапс можно сравнить с водкой?

– Офицеры, те еще разбираются, а солдаты пьют, что дашь…

– Водичку-то им в водку не подбавляешь? – усмехнулся Карнаков.

– «Московская» скоро кончится, что на стол подавать? – сокрушенно заметил Супронович.

– А ты наладь самогонный аппарат и гони из картошки и зерна, – посоветовал Ростислав Евгеньевич. – Сам говоришь, в водке они ни уха ни рыла.

Яков Ильич понимал, что не водка и не его дела сейчас волнуют Карнакова, но сам начинать опасный разговор не захотел. В том, что про измену своей жены Карнаков уже знал, Яков Ильич и минуты не сомневался. Как только увидел его лицо – так и понял. Наверное, потому и прикатил в Андреевку. И не домой скорее, а к нему, Супроновичу, первым делом пожаловал.

– Пошли кого-нибудь за Ленькой, – распорядился Ростислав Евгеньевич.

И тогда Яков Ильич смекнул, что Леньке достанется на орехи! Ленька должен был присмотреть за Волоковой-Шмелевой…

– … И коньяка еще бутылку.

Пока Яков Ильич ходил в подвал за коньяком, Ленька сам заявился. Услышав за дверью громкий, гневный голос Карнакова, Супронович поставил бутылку в закуток, а сам спустился вниз, где в казино ужинал шофер. Понемногу здесь собирались солдаты, унтер-офицеры, занимали столики.

Вильгельм ел отбивную из свинины и запивал пивом. Яков Ильич знаками ему показал, что ночевать будет на втором этаже – так, мол, распорядился Карнаков. Немец облизал жирные пальцы, улыбнулся и на ломаном русском языке ответил:

– А там будет фрау? – И руками показал, какую бы он хотел иметь «фрау».

Нинка Корнилова никак не подходила под этот размер. Где он им найдет «фрау»? Пригласить в казино Яков Ильич намеревался не Корнилову, а пышнотелую вдову бывшего начальника станции Евдокию Веревкину, но Леонид отсоветовал: она каждую субботу топит на огороде Абросимова баню самому Бергеру, так что Дуня теперь важная птица…

Когда же Супронович вернулся в маленькую комнату, Леонид и Карнаков мирно чокались рюмками. Яков Ильич поставил на стол сразу запотевшую бутылку.

– Коньяк в холоде держать не следует, – наставительно заметил Ростислав Евгеньевич, разглядывая этикетку. – Это тебе не водка.

– Батя, выдь? – попросил сын.

Яков Ильич потоптался у стола: как-то унизительно было чувствовать себя лишним, но Карнаков тоже не стал его задерживать. Вздохнув, Супронович вышел, однако дверь притворил неплотно. И встал у щели.

– Как же ты, сукин сын, допустил это? – укорил Леньку Карнаков. – Сказал бы Бергеру…

– Чтобы Ганс мне шею свернул? – оправдывался Леонид. – Он два метра ростом, силен, как буйвол…

– Ах, Шурка, Шурка! – скрипнул зубами Карнаков. – А впрочем, все они суки… Под Тверью у меня была одна… Куда Шурке до нее… Что ноги, фигура! Афродита!

– Потому вы и не спешили в Андреевку? – ввернул Леонид.

– Надо было ее тогда взорвать ко всем чертям! – сказал Карнаков.

– Мы пленных отбираем на базу, – заговорил Леонид. – Там они подземные склады строят, чуть выдохнутся – в расход! Этого добра тут навалом.

– Я смотрю, тебе должность по душе?

– Я на жизнь не жалуюсь. А у вас-то какой чин теперь, Григорий Борисович? – полюбопытствовал Леонид.

– Чин-то большой, Леня, – ответил тот. – И денег в банке за границей достаточно… А вот тут… (Яков Ильич не видел, но понял, что Ростислав Евгеньевич постучал себя по груди) неспокойно… Пристрелить ее, суку? Или кнутом у комендатуры отстегать?

– Если разобраться, так она тут ни при чем, – помолчав, заговорил Леонид. – Ганс нахрапом влез к ней в дом. Попробуй с таким верзилой повоюй!

– Ну кто она мне, Шурка-то? – продолжал Карнаков. – В общем-то пройденный этап. И брак наш недействительный… Был Григорий Борисович Шмелев и весь вышел… Не возьму же я Александру Волокову в Париж или Палермо? Смешно…

– Она и не поедет, – ввернул Леонид. – Руками и ногами держится за свой дом, корову… Что ей Европа? Андреевка – вот и вся ее Европа.

– А мы с тобой, думаешь, нужны Европе? Побегут немцы из России, и мы за ними вприпрыжку… – хрипло рассмеялся Карнаков. – А вдруг не возьмут?

– Немцы побегут из России? – удивился Леонид.

– В нашей жизни все, Леня, может быть. Умный человек должен быть готовым к самому худшему.

– К нам-то надолго, Григорий Борисович?

– К черту Шмелева Григория Борисовича! – воскликнул тот. – Зови меня Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым, понял? И скажи отцу, чтобы дал мне с собой еще бутылку… И кнут ременный!

Яков Ильич отпрянул от двери и довольно проворно для его комплекции и возраста спустился по лестнице. То, что он услышал, оставило нехороший след в его душе.

2

Красная, с белой звездой на лбу лошадь неспешно шагала по заснеженному проселку. Легкие сани скрипели по мало наезженной колее. Снега в лесу еще немного, больше всего его в низинах, оврагах – там намело высокие сугробы. Андрей Иванович в овчинном полушубке и старой, с вытершимся мехом, шапке, самим им сшитой из заячьей шкурки, сидел на охапке сена и задумчиво смотрел на голый, далеко просвечивающий лес. За спиной – мешок с зимней поношенной одеждой, куль с перловой крупой, немецкие твердые, как камни, галеты – все это выдано ему Супроновичем для обмена на сало, масло, яйца, телятину. Перловка осталась еще с довоенных времен, когда Яков Ильич заправлял столовой, а одежду приносил в мешках Леонид. Как-то спьяну он признался, что заставляет людей перед расстрелом раздеваться, мол, им все одно в яму, а вещи еще могут пригодиться…

Кроме одежды Яков Ильич снабжал Абросимова постельным бельем, ношеной обувью, ситцем, бязью и тюлем. Хотя это и претило Андрею Ивановичу, но с некоторых пор новую должность при кабатчике он ни на какую другую не променял бы…

Верстах в трех от Леонтьева Андрей Иванович заметил человека в зеленом ватнике. Тот стоял на обочине, прислонившись спиной к стволу осины. Серая солдатская шапка была сдвинута на затылок, в зубах свернутая из газеты цигарка, тоненький сизоватый дымок вяло тянулся вверх. Когда сани поравнялись с осиной, откуда-то появился еще один человек с автоматом на шее. Так носили «шмайсеры» немцы. Человек широко заулыбался, приветственно взмахнул рукой.