Психолог, или ошибка доктора Левина - Минаев Борис Дорианович

– Любитель.

– Да нет, я не против… – Даша вдруг улыбнулась. – По правилам так по правилам… Любитель так любитель. Теперь уже все равно. Я могу рассказать. Не уверена, правда, что у меня получится.

– Я тебе помогу, – сказала Марина. И тут Лева заметил, что она резко побледнела.

– Марин, тебе нехорошо? – испуганно спросил он. – Тебе дать что-то? Воды? Таблетку какую-нибудь?

Марина отмахнулась досадливо: мол, помолчи.

И Даша начала свой рассказ, который мог и не получиться.

– Вы, наверное, думаете, что это как-то связано… ну, с нашими отношениями, да, Лев Симонович? Ну вот с этим – с любовью, с нелюбовью, с чувствами и так далее? Не правда ли?

– Неправда, Даш, – мягко сказал Лева. – Я не знаю, с чем это связано. Вот, пытаюсь узнать.

– Ну ладно. Значит, мне так показалось. Мне померещилось. Я ведь и в самом деле подумала, когда мы познакомились, что это самый лучший выход из положения. Спасение для меня. Понимаете? Потому что вы – единственный человек, который может Сереже помешать привести в исполнение его план. Что вы единственный человек, который может на него повлиять, или на ситуацию, я не знаю. И я старалась вам понравиться, ну просто так, чтобы перетащить вас как бы на свою сторону. А потом… Потом, когда я поняла, что вы…

– Говорите, Даш! – сказал Лева. – Говорите, не страшно.

– Потом, когда я поняла, что вы действительно берете меня к себе на работу, что вы приходите, смотрите, разговариваете со мной не просто так, не по обязанности, я испугалась сначала очень. Я не хотела, чтобы это было вот так – прямо. Как бы такой обмен. Ты мне, я тебе. Другая женщина на моем месте, может, и обрадовалась бы, не знаю. А я испугалась. Я не хотела, меня все это так смущало… Что я не могу ответить, что я не могу вас теперь ни о чем попросить, что из-за этого все так усложнилось. Потом прошло время. Я привыкла. Я к вам привыкла, понимаете? Ну вот к тому, как вы ходите, как разговариваете. Я начала вас ждать. И я подумала, что, если что-то будет, ничего страшного, значит, так мне на роду написано, значит, в этом есть какой-то смысл, какая-то логика. Если что-то будет. Но ничего не было. Ничего не прояснялось. Вы простите, что я об этом говорю, может, это вам очень тяжело… Просто мне нужно ничего не пропустить. Иначе я не смогу про главное вам рассказать. А это очень важно. Раз вы спросили, я действительно должна рассказать, тут девушка права. В смысле вот эта девушка, которая судья. Иначе это будет не по правилам.

– Даш, ради бога… – начал Лева.

– Нет, вы молчите. Вы сейчас помолчите, ладно? Я все расскажу сама. Это знаете когда началось? Вот помните, когда я вам все рассказала? Ну про то, как было у меня после родов, как я была в прострации какой-то, как боялась Сережу, как потом он меня выгнал, помните? Ну про медсестру вот эту, добрую… И когда я вам рассказала, я вдруг поняла, что больше не могу с этим ходить. Ну, как бы вам объяснить. Что вот есть план. Сережин план, да? По нему меня не должно быть. Ну, то есть он не против, чтобы я была как физическое тело. Чтобы я находилась в каком-то другом от него мире. Но в его мире меня быть не должно. Он меня исключил. И вот это не давало мне жить. С тех пор. Когда я вам рассказывала все это, я как будто заново все пережила, и мне все стало понятно. Абсолютно все. Я поняла, что по его плану я должна просто умереть. Ну, так бывает, вот, когда несчастная любовь… Наверное, так бывает, я просто не знаю. Вот этот человек, он тебе говорит: уходи. Все, я тебя больше не хочу. И что это значит? Это значит, что тебя больше не может быть в его мире. А у тебя нет своего мира. Весь твой мир – он связан с ним. С улицами, по которым вы ходили, с какими-то словами, да? И вот ты понимаешь, что мир-то единственный. Вот этот. А тебя из него выгоняют. То есть вроде как хотят, чтобы ты умер. И тут то же самое. Может, я неправильно все это… я же сказала, что не сумею все рассказать, как надо… но я поняла, что по этому плану, Сережиному, в принципе, лучше всего будет, если я умру. Всем будет лучше. Даже Петьке. И самое страшное, что и вы вроде как не против, чтобы я умерла. Ну, то есть понятно, что вам будет очень грустно, печально, но все равно вы не против.

– Как это? – спросила Катя.

– Ну как бы вам объяснить… – вдруг задумалась Даша. – Если бы это было не так, Лев Симонович, он, наверное, попытался как-то меня спасти, догадаться о том, что со мной происходит. Ну… он бы что-то сделал. Но он только говорил, чтобы я успокоилась. А я уже не могла успокоиться. Ну, то есть я пыталась. Я очень пыталась. Я даже рисовала. Я читала, гуляла. Но что-то было такое внутри, от чего я никак не могла избавиться.

– А потом? – спросил Лева.

– Потом… Вы знаете, Лев Симонович, я вам говорила об этом. Но вы как-то не поняли меня, что ли, или думали в этот момент о другом. Я говорила, что никогда не чувствовала себя настоящей матерью. Я никогда не могла представить, что я, например, выиграю суд, или как-то по-другому докажу свои права, и Петька останется со мной. Нет. Такого никогда не было. Я не могла представить себя в этой роли – что вот мы вместе живем, гуляем. Едим. Ходим в детский сад. Как они с Сережей. Я просто эту картинку не могла в голове нарисовать. Не знаю, почему. Просто я не могла понять, а как жить дальше-то, если тебя исключили? Если по плану ты должна уже умереть? Ну да, умереть. А что делать? Рожать другого? Так, вроде, уже один раз попробовала. Любить кого-то? Тоже странно – ведь я уже любила, ну или хотела любить, а меня использовали, как какую-то колбу, и все. Получается, моя любовь не нужна? Ну, то есть она такая, моя любовь, что ее всерьез воспринимать невозможно. Она мало стоит. Она низкого качества. Как китайские товары. Я думала, может, вы мне что-то объясните, что-то расскажете. Но вы не объяснили. Ну, мою ценность, так сказать, в этом мире. Мой смысл. Вы как-то прямо мне об этом ни разу не сказали. И я не поняла…

– Простите, Даш, – сказал Лева.

– Нет, ничего, – сказала она. – Главное, все кончилось хорошо. Вот это главное всегда – чтобы все хорошо кончилось, понимаете? И тогда никто ни у кого не должен просить прощения. А вы помните этот разговор, когда я вам сказала, что я никакая не мать? Просто мне жить незачем?

– Помню, – сказал Лева. – Как не помнить…

– А помните, я вам сказала, что не понимаю, что дальше делать – что, может быть, надо убить Сережу?

– Да.

– И вы мне ответили, что это не выход, потому что ребенок все равно не будет со мной. Что меня посадят. То есть вы ответили совершенно серьезно, не стали смеяться, ничего такого… Помните?

– Помню. А надо было смеяться?

– Нет. Не надо было. Не знаю. Просто я действительно много над этим думала и вдруг поняла, что надо сделать.

– И что же? – спросил Лева.

– Украсть. А если не получится, убить. Петьку.

– Кого?

В этот момент Лева второй раз за вечер отметил, что плывет, плывет неимоверно. Но берега все не было. Как-то он не прощупывался.

– Почему же убить? – медленно спросил он. – В чем же логика?

– Трудно объяснить, – сказала Даша. – Я говорила: у меня может не получиться. Дайте сигарету, пожалуйста. Но я попробую, – сказала она, затянувшись. – Сейчас.

– Даш, а вы ничего… не придумываете? – спросил Лева.

– Придумываю? – засмеялась она. – Я бы хотела, чтобы это была придуманная вещь. Но в том-то и дело, Лев Симонович. Что именно это я и придумала. Придумала, да. И уже все. Уже выбросить из головы не могла. Ну вот, после этих ваших слов, я поняла – да, Сережу убивать я не буду. Не смогу. Себя убивать – не выход. Это будет его план. Это по его плану. Но что-то сделать я должна. Чтобы нарушить план. Чтобы помешать. Тогда можно в тюрьму, куда угодно вообще. И все изменится, все станет на свои места. Я кем-то стану, понимаете? Я не позволю сделать из себя ничто.

– Продолжайте, Даш, – сказал Лева.

– Нет, ну конечно, я понимала, что это какой-то бред. Что это такая болезнь. Ну, бывают мысли о самоубийстве, а это такие же мысли, только в извращенной форме. Что от них надо лечиться. Что это не мои мысли.