Угол покоя - Стегнер Уоллес

– Да когда же ты все это сделал?!

Впервые после встречи на вокзале она увидела сейчас своего прежнего Оливера, развернувшего плечи, шутливо оправдывающегося.

– Да я тут мало что сделал сам. Через неделю после того, как у нас все завертелось с каналом, тут начали работать артели. Это будет показательная ферма. Губернатор дал мне на время казенное оборудование для бурения скважин, а ребята, занятые на канале, проложили дорогу.

Она закрыла воспаленные глаза, болезненно их зажмурила, вновь открыла.

– Господь не терпит тех, кто в каждой бочке затычка, и не терпит хлопотунов, – заметила она. Потом выпалила: – Но деньги! Как мы за это расплатимся?

Девочки на заднем сиденье подняли шум: “Это наше? Это наш дом?”, а Олли, перекрутившись, чтобы посмотреть отцу в лицо, спрашивал: “Мы что, не в каньоне будем жить?” Но Сюзан и Оливер не обращали на них внимания. Он сказал через голову Олли, не отпуская ее глаз:

– Для начала я пустил в ход деньги, которые компания заплатила тебе за дом в каньоне. Это был первый чек, что я подписал.

– Ты продал дом!

– За двойную цену. Ведь такой у нас был уговор. Я рискнул предположить, что ты согласишься с таким употреблением этих денег.

– Папа, каньон теперь что, не наш?

– Да, не то чтобы совсем наш. Но ты можешь там бывать, сколько хочешь.

– Даже двойной цены за дом в каньоне не могло на все это хватить, – сказала Сюзан.

– Я продал часть наших акций канала Джону и Бесси.

– Ох, Оливер, ну зачем ты их в это втянул! – ужаснулась она. – Ты не должен был их сажать в нашу лодку, привязывать их к каналу!

– Они сами захотели, – сказал Оливер. – У них были деньги от продажи вашего семейного дома. Я подал от их имени заявку на облесяемый участок и пустынный участок под каналом “Сюзан”. – Его взгляд был ровным, спокойным. – Разве тебе не хочется, чтобы Бесси тут обосновалась?

– Ох… – Она была в смятении. – Они не должны были рисковать своими скудными деньгами! А ты молчал. И Бесси тоже. Почему?

– Это я ее попросил не сообщать тебе, – сказал он со своей боковой, двойственной, испытующей улыбкой. – Хотел огорошить тебя новостью, что они сюда переедут. Заодно с этим домом, понимаешь? Букет сюрпризов.

– Да, конечно, это чудесно будет… но…

– Так что сейчас тебе надо решать, где ты хочешь поселиться: тут, на земле, в походных условиях, – или в пансионе в городе. Потому что я не успел все доделать к вашему приезду.

Под колесами скрипел песок, над коляской висела пыль, и она увидела, как сгусток крутящейся пыли, подхлестнутый ветром, вылетел из‑за нагого угла дома и, превратившись в недооформленный вихрь, двинулся на восток мимо штабеля древесины и примитивного отхожего места.

– Тут, я думаю, – сумела она выговорить. – Нет смысла тратиться на пансион, когда есть свое жилище.

– Довольно спартанское пока еще.

– В этом есть что‑нибудь новое для нас?

Прозвучало резче, чем ей хотелось. Он ничего не ответил – только пытливо поглядел на нее еще немного, а затем обернулся:

– Нелли! Как вам все это?

– Очень даже мило, – уютным, успокаивающим тоном сказала Нелли. – Мы все возьмемся помогать и быстро устроимся как следует.

– А Заплатка здесь? – спросил Олли, и тут же Бесси, забарабанив по отцовскому плечу, подхватила: – Можно мне тоже пони, папа? Мне почти восемь! – и тут же Агнес, которую придерживала Нелли, вскочила с криком: – И мне! Мне уже четыре!

– У вас у всех будут пони, – сказал Оливер и, взяв вожжи из рук Олли, остановил коляску в голом дворе.

Сюзан сидела, держа напряженные руки на коленях и зная, что надо проявить толику энтузиазма, каким бы притворным он ни был. Пока она жила в Виктории без мужа, он каждый свободный час тратил на то, чтобы готовить для нее это пристанище, которое они вместе в каньоне десятки раз в затворнические вечера вычерчивали, стирали и перерисовывали. Она с абсолютной точностью, до десятых долей, знала, чтó он надеялся тут устроить, и у нее наворачивались слезы из‑за незрелых саженцев и желтой пересаженной розы, которая впервые расцвела в то лето, когда родилась Агнес. Но при виде оголенного двора, лежащего проплешиной на полынном нагорье, ей хотелось плакать на иной лад. Когда накатывала тоска по дому, она мечтала о мягком сухом ветре этой долины, но в мечтах все было чисто, без этих пыльных вихрей, гуляющих по ободранной земле, и без висящей в воздухе пыли – видимо, от строительства канала вдоль подножия горы. Она мечтала о чистой и дикой долине, не обезображенной такими грубыми вторжениями. Сколько же лет должно пройти, прежде чем тут возникнет что‑то красивое или цивилизованное, сколько еще от их жизни уйдет на суровую подготовку к тому, чтобы жить? Дом в каньоне – это одно, временный лагерь. Но в этом доме ей предстояло обитать до конца дней.

Оливер соскочил на землю. Поверх колеса, немного сумрачно, проговорил:

– Учти худшее: в засуху тут будет пыль, а в дожди – грязь, и тут нет заслона от ветра. Но обрати внимание на панораму.

Она, однако, смотрела не на панораму, а ему в глаза.

– Да, – сказала она почти шепотом. Дети, чувствовала она, сидели в неуверенности – казалось, не очень‑то хотели выходить из коляски в этом совершенно незнакомом месте.

Виляя хвостом, из надворной постройки вышла собака, за ней – четверо упитанных щенков. Дети тут же попрыгали на землю, отправились к ней и присели на корточки; она жалась перед ними, виляла хвостом в пыли. Щенки атаковали их пальцы и катались на спине, подставляя для щекотки голые брюшка.

Агнес нерешительно протянула руку одному из щенков. Он схватил ее пальцы ртом, и она, хмурясь, отдернула руку. Щенок уцепился за пряжку ее туфельки и попробовал тащить, пятясь и яростно рыча. Агнес позволила ему это, по лицу ее пробегали улыбки, и вдруг, блаженно зажмурившись, всплеснув руками, она крутанулась и побежала, вскидывая юбку проворными ножками в черных чулках. Щенок пустился догонять, жирный и неистовый, тоже в полном блаженстве. Ее матросская шапчонка слетела с головы и болталась сзади на резинке. Она понеслась через двор, вокруг штабеля древесины, вокруг сарая, крутясь, как маленький пыльный вихрь, и радуясь чему‑то своему, такому же особенному, как ее серебристые волосы. Подслеповатый щенок потерял ее и остановился, стал озираться и поводить носом, и она, вращаясь, бросилась к нему обратно, но, приблизившись, заплела ноги и упала в пыль. Щенок метнулся к ее оголенным ушам, и она вскрикнула, прикрывая их. Пыль поднялась облачком.

– Боже мой, – сказала Сюзан. – Она вся извозится!

Олли и Бетси кинулись спасать Агнес и отгонять щенка. Оливер стоял у колеса и смеялся. Многие годы под летним солнцем и ветром изрезали морщинками, огрубили его кожу. Подбородок, казалось, потяжелел, усы прикрывали рот. На взгляд Сюзан, он был непроницаем, как скала, и старше своих тридцати девяти лет.

– Она, кажется, отлично себя чувствует, – сказал он.

– Да. Все они.

Нелли спустилась с коляски и пошла отряхивать Агнес. На какое‑то время они с Оливером остались вдвоем, ничто им не мешало смотреть друг на друга в упор. Она искала в его лице знаки попоек – как он жил без нее, когда некому было спасать его от его слабости? – но находила только загрубелую силу, какой набираются под открытым небом. У него, подумалось ей, такое же лицо, как у Джона. Посели его на ранчо на фронтире – и его нельзя будет отличить от ковбоев. И все же ей казалось – она имеет право на некую гарантию, что былая ссора не возобновится.

– Оливер…

Его взгляд, ярко-голубой, прямой, все сполна понимающий, предостерегал ее. Нет, он отказывается становиться в положение, когда надо защищаться, оправдываться, давать зароки. Его взгляд говорил: все, что делаю, я делаю в полную меру своих возможностей. Оливер был собой – к добру или к худу. Он не готов был предоставить ей контроль над своими привычками. “Ты вышла за меня, – говорил его взгляд. – Может быть, это была и ошибка. Но ты вышла не за то, во что могла бы меня превратить. От меня переделанного было бы мало проку”.