Цена свободы - Чубковец Валентина

— Ох, доченька, хлебнёшь ты, если останешься здесь и выйдешь из жалости замуж. Беспутная семья, да что я тебе говорю, сама всё видишь, а яблочко от яблоньки недалеко… Многого ты не знаешь про эту семью. Кто знает, чего можно ожидать… В город бы тебе надо. В город. А ты поезжай с Валенькой, поезжай. В Томск приедете, там и оставайся, и поступай на учительницу, как ты хотела. А мы с отцом помогать будем, деньги слать по возможности. Жаль, что Валя в другой город уедет, но что поделаешь, военные они такие — куда Родина приказала туда и едут.

Валентинин жених уехал неделей раньше намеченного срока. Телеграмма пришла. Засобиралась и Валентина, да не одна, вместе с ней поехали мать и Галина. Нет, они до Томска, это Валентина дальше поехать должна. Но… случилось непоправимое, страшное горе…

С вокзала до родственницы, у которой они хотели задержаться на день-другой, поехали на такси, тут и произошла авария. И поскольку Валентина сидела на первом сиденье рядом с водителем, а тогда никакого ремня безопасности в помине не было — смерть была мгновенной. Что испытали на тот момент Галина и мать, думаю, описывать не надо. Но когда об этом рассказывала тётя Галя, то моя кожа покрылась мурашками, изменилась в лице и она. Будто сегодня это было, вся картина перед глазами — говорила тётя Галя со слезами на глазах:

— А мама меня с этого момента стала Валей звать. Я думала, ну что вот с ней, наверное, помешательство какое. Нет, твердит «Валя» и всё. Мама, да что с тобой, что?! Валя разбилась, нет её, не-е-е-т.

Вдруг смотрит она на меня словно стеклянными глазами и говорит:

— Займи место её, теперь ты для всех будешь Валей. Сохрани тайну навсегда и поезжай к своему возлюбленному. Он ждёт тебя. Поезжай, доченька! Поезжай, — слёзно повторяла она. — Отец наш последние деньки доживает, я одна не потяну на свою пенсию. Видит Бог, ты любишь его и это вовсе не предательство сестры. А Валенька, она только будет рада за тебя, что хоть ты счастлива будешь. Её уже не воскресить.

— Мам, о чём ты говоришь, какое счастье?! Это чужое счастье — Валюшкино!

Но она снова взмолилась:

— Крестом Бога прошу, езжай, а я похоронами займусь. Похороним Галочку в нашем посёлке. Мы только имя твоё похороним, доченька. Только имя…

— Ма-а-ама-а, очнись, — кричала я. Но она меня не слышала, а всё плакала и молилась, что-то нашёптывая про себя.

— Я никуда не поехала, просто не могла оставить маму, да и как я могла не проводить в последний путь мою милую, единственную сестрёнку. Брат служил в армии, а у другого только сын родился, — рассказывала Галина в расстроенных чувствах.

«Вот это мы познакомились…» — подумала я. Мурашки по коже, даже представить не могла, что такое в жизни бывает. А самой не терпится продолжение услышать. Переживаю, конечно. Машины как назло снуют туда-сюда, но ухо держу востро, чтобы не проронить ни словечка. Подул лёгкий ветерок, залетали редкие снежинки.

— Вы, поди, спешите? — спросила она, поправляя свою сумку.

— Нет, некуда спешить, на улице хорошо, свежим воздухом подышу. А вы так и остались в той деревне? — не вытерпела я.

— Да нет же, я тебе ещё не всё рассказала. Наша родственница, что здесь жила, ну, к кому мы на денёк хотели заехать, договорилась с людьми, и мы на грузовой машине уже в гробу привезли Валеньку домой. Брат из армии приехал, на похороны к сестре опоздал, а вот к отцу успел, на девятый день после Валиной кончины отец помер. Вот говорят же, одно горе не бывает, и поверишь, — снова поправила сумку на плече.

— Приехал и Валентинин жених. Телеграмму от родственников получил, что разбилась Галина, а Валентина, сестра, то есть я, приехать не может. Вот и приехал забрать меня. Не догадался. Не догадался и парень, что бегал за мной, с соседней улицы. Я видела, как он скорбит. Скорбит по мне… А я и слова сказать ему не могу. Стою у гроба зарёванная и с сестрой прощаюсь, и с именем моим. С собой прощаюсь!.. Ох, не объяснить это словами, — глубоко вздохнула тётя Галя. — Не объяснить… Никто и из сельчан не догадался о нашем с мамой сговоре. Благословила она нас наскоро. Ни разу не спутала имя, как задумала, так и называла. Сильная была мама, но… вскоре отец её к себе зазвал, годиков через пять, однако.

— На протяжении всех лет хотела мужу правду рассказать, но поклялась маме у гроба сестрёнки — не выдавать тайну. Поклялась. Так и жила… Ты не представляешь, Валечка, как было тяжело жить с чужим именем, мучилась в душе, особенно первое время. Сильно мучилась, — покачала она головой. — Сколько раз думала признаться мужу, — снова повторила, — но не могла маму подвести. Да и вообще — махнула рукой. — Не понял бы люд в посёлке, если бы правда открылась, осуждали бы нас. И… — глубоко вздохнула. Повисло молчание, но громкий сигнал машины заставил нас обернуться, Валентина продолжила:

— Так и жила под чужим именем, с чужим счастьем. Оно и моё было, и любовь взаимная. Сильно его любила. Сильно. Третий год как помер, не хватает его. А когда уже вторые сутки как в коме был, я с ним и поделилась своей тайной, прощение просила, умоляла, чтобы простил. Нарыдалась… Говорят, порой они всё слышат, когда в коме. Он даже пальчиком шевельнул, а может, мне так показалось…

Думаю, простил. На душе полегчало. Словно от тяжёлого груза освободилась. Вот и сейчас как-то легче стало, когда с тобой поделилась. Есть что-то в тебе такое при-тя-га-а-тель-ное, — протянула она.

— Не знаю, — пожала я плечами. — Рада, что вам легче стало. Приобняв её на прощанье, пожелав здоровья, попросила разрешения написать об этом. Добро дала, но с условием — ни фамилию, ни адрес, где это всё происходило, не указывать.

Повалил густой снег, ветер набирал силу, похолодало. Тётя Галя свернула направо к своему дому, а я в глубоком раздумье пошла к своему.

Сиротинка…

Если бы у меня в детстве было столько игрушек, сколько сейчас у моей собачки Дашки, я была бы самым счастливым ребёнком на свете. Но у меня их просто не было. Да и в магазинах негусто было, а сейчас всяких навалом. Увидала как-то маленького из мягкого пластизоля жука, до того понравился. Купила. Он и стал любимой игрушкой у Дашки, да и не только у неё, нам интересно было подержать жука в руках. Сходство с настоящим поражало всех. Стоило к нему прикоснуться — весь начинал шевелиться словно живой, вот-вот поползёт.

Пришла как-то свекровь в гости, пообщались, чай попили, разговорились, затем она резко соскочила с кресла, сняла тапочек и к углу ринулась. Я её приостановила:

— Вы что? — спрашиваю.

— А во-о-он жук ползёт, — в недоумении протягивает она.

— Ну и пусть ползёт. — Я-то уже поняла, про какого жука она говорит.

— Да ты что, здоровенный такой, откуда он взялся у вас?

— Откуда, откуда… Приполз откуда-то, пусть живёт, он нам не мешает, — взглянув на жука, рассказываю ей что-то своё.

— Ну, тебе не мешает, а мне мешает, — снова пытается соскочить с кресла, но… Не успела договорить, как прибежала Дашка, жука в зубы и понесла восвояси. Жук, естественно, весь зашевелился, а мне пришлось признаться, что это игрушка. Посмеялись.

Посмеялась я и тогда, когда целенаправленно принесла этого жука к Вадиму Николаевичу. Пройдя в его комнату, незаметно подкинула насекомое на краешек дивана. Усы и лапы жука задёргались.

— Ой, — притворно вскрикнула, отпрянула от дивана, заметив с каким удивлением Вадим Николаевич вытаращил глаза на жука.

— И откуда это он? — удивляется ещё больше, разводя руками.

— Да, поди, дохлый, — прикидываюсь, словно не заметила, что жук шевельнулся.

— Нет, нет, Валечка, он живой!

Тут Вадим Николаевич для полного убеждения берёт со стола очки и возвращается к дивану. А я, опять же крадучись, задела жука, жук снова задрыгал лапками и усами.

— Да живой он, Валечка, живой! — радуется жуку.

— Ну и что ты с ним будешь делать? — задаю вопрос, сдерживая улыбку. Хочу добавить, что на тот момент Вадиму Николаевичу было без году девяносто.