На улице Дыбенко - Маиловская Кристина

—  Видишь, окна без стекол?

На втором этаже одно окно было прикрыто картонкой, а другое занавешено одеялом.

—  Пошли, — скомандовала Наташа, ловким движением запульнув сигарету в сугроб. * * *

Они долго стучали в дверь. Вместе и по очереди. Ногами и руками. Из соседней квартиры выглянул мужчина в тельняшке и, оглядев девушек, сказал:

—  Девчули, вы че там забыли? Это же бичовская хата. Я вчера сюда ментовку вызывал. Хоть бы уж они перерезали друг друга.

Послышался звук проворачиваемого замка, и дверь очень медленно стала открываться. Из-за нее высунулось существо с опухшим багровым лицом. Оно стояло на карачках, и голова у него покачивалась, как у кивающей собачки с панели автомобиля.

Наташа решительно прошла вперед, Кира последовала за ней.

—  Говна сколько, — ужаснулась Наташа, — ступай осторожно.

—  Пытаюсь.

Существо медленно ползло за ними.

В одной из комнат на захламленном полу, подперев голые колени к подбородку, сидел мужчина. Наташа подошла к нему и, подобрав полы шубы, присела на корточки.

—  Мать где? — спросила она.

Мужчина вглядывался в Наташу, будто силясь узнать.

—  Спит вон там, — показал он рукой, — три дня уже. Я ей: «Таня, Таня». А она, блядь, все спит.

Кира заглянула во вторую комнату. На полу, на голом матрасе лежала женщина. Она была укрыта старым пальто и, казалось, крепко спала.

Наташа подошла и наклонилась над ней. Приподняла пальто. Женщина оказалась абсолютно голой.

—  Гляди, в синяках вся. Ее тут, похоже, всем районом отымели.

Наташа сняла шубу и дала Кире.

—  Подержи. Иначе засру.

Она присела на корточки возле матери и пальцем приподняла ей одно веко.

—  Смотри, — сказала она, — это кома.

—  Думаешь?

—  Знаю. Печеночная.

Кира вгляделась в зрачок.

—  Видела? Зрачки на свет не реагируют.

—  Давай я к соседям схожу. Скорую вызову, — предложила Кира.

Наташа встала, подошла к занавешенному окну и отвернула угол одеяла. В комнату проник дневной свет, который, казалось, должен был разогнать всю нечисть, спрятавшуюся по углам.

—  А я вот думаю, — сказала она, выглядывая во двор, — на хрена ее спасать?

—  Не бросим же мы ее здесь…

—  Два года назад я ее в похожем бомжатнике нашла. И тоже в коме.

Наташа пыталась занавесить окно одеялом как было, но у нее не получалось.

—  Прикинь, у меня летняя сессия, а она в больнице. А там знаешь как к таким относятся? Бомжиху притащили, которая ссытся и срется. Будь добра, доченька, сама ухаживать за мамашей своей. Нам за ней дерьмо выгребать не с руки. У нас зарплата маленькая.

Наконец она зацепила верхний угол одеяла за торчащий в раме гвоздь, расправила нижние углы и, удовлетворившись результатом, принялась прохаживаться по пустой комнате.

—  Я там и шоколадки нянечкам носила. Денежки им в карман подсовывала. Не могла ж я там с утра до вечера сидеть. А эта, прикинь, — Наташа указала на лежащую мать, — в себя пришла и недовольная такая. «Где ходишь? Почему я с утра в говне лежу?» Нормально?

Наташа, прохаживаясь по комнате, натыкалась на пустые бутылки и загоняла их в углы, как будто играла в бильярд.

—  Она меня не растила.

В угол, громыхая, покатилась бутылка.

—  Молоком не кормила.

Покатилась другая.

—  Бывало, к бабке с дедом придет. Намоется. Пожрет. Белье грязное оставит. Сама в чистое оденется, и будь здоров. А я знаешь, о чем тогда мечтала?

Наташа поймала ногой очередную бутылку и стала катать ее сапогом туда-сюда, словно раскатывала тесто.

—  Мечтала, чтоб не сразу она домой уходила. Чтоб побыла еще. А уж если мы выходили с ней куда-нибудь. В магазин или в парк. Я громко так говорила, чтоб все слышали: «Мама, купи мне мороженое!», «Мама, поедем домой!» Жутко мне хотелось, чтоб все знали, что она моя мама. Любила я ее, понимаешь? Не за что ее любить, а я любила. После комы она завязала. И вот за эти год-полтора, пока она не пила, я с ней хоть пообщалась по-человечески. Я и забыла, какая она — нормальная. А может, и не знала никогда. А тут полгода назад, смотрю, опять прибухивать начала. Потихоньку. Звонит мне, а я ж голос ее сразу слышу, когда она датая. У меня сердце в пятки. «Сволочь, — думаю. — Ниче в жизни, сука, не понимаешь! Ниче не ценишь!»

Наташа со злостью загнала последнюю бутылку в самый дальний угол и подошла к лежащей матери.

—  Нет больше сил ее спасать. Пусть сдохнет тут в дерьме.

Послышались шаги, и в дверном проеме показался Санек в шортах и в майке. У него была спортивная фигура. Казалось, между запоями он ходит на пробежки.

—  Проснулась, что ли? — поинтересовался он и нетвердой походкой подошел к лежащей сестре. — Горазда ты спать, Танюха. Просыпайся давай, — сказал он с некоторой укоризной.

Так и не дождавшись ответа, потормошил ее рукой.

—  Слышь, щас Ольга придет. Пожрать принесет. Опохмелимся. Ну че ты, в самом деле, разоспалась?

Раздался шорох, и в комнату вползло бесполое существо с багровым лицом.

—  Ленка, — обратился Санек к существу, — не пойму я, а че у нас бардак такой? Племяшка в кои-то веки в гости пришла, а у нас не убрано. Нехорошо! 19

—  Ты кого мне привел? — возмутился Тофик.

Он держал ларек на остановке «Нефтяной техникум», и ему нужна была ночная продавщица. Предыдущая, Маринка, оказалась нечиста на руку, и ему надоело прощать постоянные недостачи. К тому же раз в три месяца она уходила в недельный запой.

С продавщицами непросто. Работа тяжелая, мало кто выдерживает. А ночью вообще могут работать единицы. И это должны быть не женщины, а комиссары. Чтобы никого не боялись и могли дать отпор любому забулдыге. Не надо ему красивых! Он уже с ними нахлебался. Потом стоит тут очередь из пьяных ухажеров. Стучатся в окошко. Пусть будет страшная. Пусть крокодил. Но смелая. Пусть химичит по-тихому, но не наглеет.

Тофик знал, что продавщицы подкладывают свой товар, и относился к этому с пониманием. Если продавщица не наглеет, пусть продаст свои пять сникерсов. А все остальное в кассу. Это он допускает. Он же не тиран какой-то. Жить все хотят. Все равно не уследишь, что она в своей сумке принесла. Обыскивать же не будешь. Она с утра съездила на базу и купила там по мелочи — шоколадок, сигарет. Много не увезет. Машины же нет. Ну и ладно. Наглеть только не надо. Если за весь день выручки нет, значит, обнаглела и не по правилам живет.

А это кто? Тофик снял кепку и почесал затылок. Кого этот безрукий ему привел? Что за чебурашка? Ты посмотри на нее — ребенок совсем. Метр с кепкой. Как она ночью работать будет? Нет, он не хочет быть детоубийцей. Деньги деньгами, но у него свои принципы.

—  Ты куда собралась, э-э-э? Тэбэ еще в кукла играт надо.

—  Мне деньги очень нужны.

—  На нее посмотри, э-э-э… дэньги ей нужны. Тэбэ кто сюда пустит? У тэбэ мама с папой есть?

Кира стояла в куцей куртешке и сильно мерзла.

—  Нет, — ответила она в надежде, что этот человек даст ей работу.

—  Azərbaycanca bilirsən? [4]

—  Я немного понимаю, но почти не говорю.

—  Армянка?

—  На четверть.

—  А остальные четверт какие? — спросил Тофик с улыбкой.

—  Много всего.

—  Слущай, мине не жалко тэбэ взять. Мине вот так нужна продавщица, — Тофик взял ладонью себя за горло. — Но я же знаю, ты убежищ через пару дней.

—  Мне деньги нужны, — глухо повторила Кира, — мне жить не на что.

—  Откуда ты?

—  Из Сумгаита.

И тут пузатому Тофику стало жаль эту девчонку. Ведь такого же возраста теперь, наверное, дочка его соседа Альберта. Они жили десятилетиями бок о бок. Дружили. Помогали друг другу. Две нации. И кухни у них похожи: долма, плов, лобио… И многое другое. А теперь? Где родители этой чебурашки? А вдруг погибли в той страшной резне? Кому это было нужно? Почему простые люди должны страдать?

—  Ладно, — сказал Тофик, задумчиво покручивая ус, — работай. Попрошу Абульфаза, чтобы присматривал за тобой. У него тут три ларька. Он обход ночью дэлает. 20