ХТОНЬ. История одной общаги - ЧеширКо Евгений

Ко второму способу атаки Лужицкий переходит, если жертва не понимает, о чем идет речь, и заявляет об этом вслух. В этом случае он натягивает на лицо маску снисходительного учителя истории и начинает таинство просвещения, рассказывая о предпосылках наступления обсуждаемых событий, начиная от строительства египетских пирамид. Жертва, опять же, обречена на потерю времени и настроения.

И третий сценарий активируется тогда, когда жертва прямо заявляет, что не интересуется политикой. Именно так и состоялось наше знакомство.

– Новенький? – спросил Лужицкий, разглядывая меня, набирающего в чайник воду из-под крана.

– Да, позавчера заселился в двести вторую.

– Как звать?

– Филипп.

– Болгарин, что ли? – дернул за паутинку Лужицкий.

– Почему болгарин? Русский, – простодушно улыбнулся я.

– А-а-а… Болгары же, кстати, за Гитлера воевали, знаешь? А сейчас что?

– Что? – я поставил чайник на огонь и повернулся к Лужицкому.

– А ничего! Продались Западу, легли под НАТО и сидят там. А ты думаешь, они нужны американцам? Да они знать не знают, где эта Болгария находится! Им нужен был доступ к Черному морю, они его получили, а случись что, никто им помогать не будет.

Ошалев от хлынувшего на меня потока информации, я пожалел о том, что налил в чайник много воды, ведь теперь придется слушать все это, пока она не закипит.

– Будет война, будет… – не успокаивался Лужицкий. – Они думают, что им все можно. Демократия! Хех… Да пусть себе в задницу свою демократию засунут, пиндосы херовы. Вот взять, к примеру, Прибалтику…

Следующие десять минут Лужицкий, не замолкая ни на секунду, посвящал меня в историческое прошлое Латвии, Литвы и Эстонии, в виде бонуса разбавив рассказ и несколькими упоминаниями Польши. Затем он перешел к аналитике современных международных отношений стран Восточной Европы и влияния на них США. В тот момент, когда закипел чайник, Лужицкий перешел к разбору военно-политической обстановки в акватории Балтийского моря.

– Честно говоря, я не особо интересуюсь политикой, – как можно доброжелательнее прервал я поток мыслей Лужицкого, наливая в кружку кипяток.

– А потому что мозгов у вас нет!

– У кого?

– У молодежи современной. Одни тиктоки на уме. Историю нужно знать! – он поднял вверх указательный палец.

– Да я вроде знаю историю, – пожал я плечами, – в школе учили.

– Ледовое побоище!

Указательный палец Лужицкого метнулся вниз и зачем-то постучал по столу.

– Что – Ледовое побоище?

– Когда было?

– В тринадцатом веке.

– Ты мне дату, дату назови.

Напор и бестактность этого человека стали понемногу раздражать, но я все еще не хотел ссориться ни с кем из своих соседей.

– В тысяча двести…

– Ну?

Я знал, когда произошла эта битва, но в тот момент, как назло, дата вылетела из головы.

– В тысяча двести двадцать четвертом, кажется.

– В тысяча двести сорок втором. Это знать нужно, молодой человек!

Лужицкий скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула с победоносным видом и презрением в глазах. Это стало последней каплей.

– А в тысяча двести двадцать четвертом что произошло? – спросил я, опершись руками на столешницу и прислонившись к ее краю спиной.

– Ничего не произошло, а вот до Ледового побоища…

– Что, вообще ничего? – перебил я Лужицкого. – А в тысяча двести двадцать пятом?

Тот смотрел на меня своими маленькими глазенками и часто моргал.

– Причем тут тысяча двести двадцать пятый? Я спрашивал про Ледовое побоище.

– С побоищем мы уже разобрались. Просто вы сказали, что историю нужно знать. Я так понимаю, вы – большой специалист в этом. Вот я вас и спрашиваю – что происходило в тысяча двести двадцать четвертом и двадцать пятом годах? А в тридцатом? Тридцать седьмом? Может, в пятьдесят четвертом? Не помните?

Щеки Лужицкого покраснели, а в глазах появился недобрый отблеск.

– Причем тут это? Как это связано вообще? – зашипел Лужицкий.

– А просто вы сами ничего не знаете, – не выдержал я, – выучили пару дат из учебника истории и думаете, что умнее других. Ледовое побоище… Следующая какая дата? Куликовская битва? Так она через полтора века случилась. А между ними что-нибудь происходило? Чего вы молчите? Я вам сразу сказал – я не интересуюсь политикой. Нет же, сами прицепились ко мне со своими Эстониями, а в итоге оказалось, что у молодежи мозгов нет. Я зашел сюда кипятка налить, а меня уже безмозглым назвали. У вас-то самого мозги есть?

Лужицкий встал из-за стола и вышел из кухни, хлопнув дверью, уже в коридоре выкрикнув: «Поколение идиотов!»

Наверное, мне не следовало говорить того, что я сказал, но в тот момент меня задело за живое его высокомерие. Он мог так нагло разговаривать с кем угодно из своих знакомых и перед ними козырять своими знаниями, но для этого точно не подходил я – новенький, которого он знал всего несколько минут. Несколько месяцев после этого инцидента мы даже не здоровались, а после, когда эмоции подутихли, стали молча кивать друг другу при встрече. Кстати, прозвище Геббельс придумал не я. Когда я заселился в общежитие, оно уже было плотно приклеено к Лужицкому. Сомневаюсь, что он знает о своем втором имени, и думаю, что он предпочел бы в качестве позывного фамилию какого-нибудь современного ведущего политического ток-шоу.

На удивление, Александр Иванович женат. Как это часто бывает, его супруга Елизавета Петровна представляет полную противоположность своему мужу – его ровесница, женщина лет шестидесяти с очень добрыми глазами и вкрадчивым голосом. Ни разу я не видел, чтобы она ссорилась с Лужицким или с кем-нибудь еще. Мужа она называет исключительно Сашенькой, и, кажется, одного только имени, произнесенного ею вслух, достаточно, чтобы утихомирить запал Геббельса. Рядом с нею он превращается в заботливого старичка, смотрящего на жену влюбленными глазами. Однажды Коля Романов предположил, что Елизавета Петровна специально заставляет своего мужа смотреть политические передачи, чтобы он не надоедал ей своим дурацким характером и выплескивал накопившуюся негативную энергию на своих соседей. Возможно, что так оно и есть. Иначе зачем он ошивается на кухне вместо того, чтобы сидеть в комнате?

Этот вопрос тут же возник в моей голове, когда я увидел его за столом с телефоном в руках. Почему-то мне показалось, что молча закрыть дверь и уйти будет не самым лучшим решением. Геббельсу может показаться, что я его опасаюсь.

– Кто там? Не знаете? – махнул я головой в сторону душевой.

– Очевидно, что какой-то человек, – даже не посмотрев в мою сторону и не отрываясь от телефона, произнес Лужицкий.

– А почему заперто?

– Очевидно, что человек заперся изнутри.

– Давно?

– Очевидно, что какое-то время назад.

Я решил прервать этот парад очевидности и молча подошел к окну. Кухня располагалась на той же стороне здания, что и моя комната, поэтому вид из окна был примерно тот же, что и у меня. Никаких достопримечательностей перед нашим общежитием не было, поэтому я несколько минут наблюдал за Колей и Наташей Романовыми, прогуливающимися с коляской по тротуару. Николай что-то увлеченно рассказывал жене, а Наташа смотрела на спящую дочь и иногда невпопад кивала. Судя по всему, рассказ мужа интересовал ее в самую последнюю очередь.

За моей спиной раздавались удивленные, иногда гневные, но чаще пренебрежительные возгласы, прерываемые шумным выдуванием воздуха из носа и похлопываниями ладонью по столу. Я обернулся. Лужицкий все так же сидел за столом, уткнувшись в телефон. Видимо, читал какие-то новости.

– Во дают! – хмыкнул он и посмотрел на меня.

Мне почему-то стало жалко этого человека. Было видно, как он искренне хочет поделиться чем-то, что его удивило, как он хочет обсудить какую-то, конечно же, политическую новость, но в то же время понимает, что его окружают люди, которым, в большинстве своем, все это безразлично. Вот и приходится выдумывать всякие методы для привлечения собеседников. Но в то же время я понимал, что с такими людьми нельзя давать слабину – стоит на секунду потерять бдительность, и он тут же вцепится в тебя как клещ. Я отвернулся.