Музей суицида - Дорфман Ариэль

Умерить боль человека, который стал мне кем-то вроде брата, – вот что я выбрал, вот какой урок усвоил у Альенде, у Пачи, у Адриана: присоединился к ним как еще одно мелкое звено в цепи сострадания. Именно этому учила меня Анхелика с нашей первой чудесной встречи.

Я солгал Орте, чтобы его спасти.

Или хотя бы дать ему шанс спастись.

Теперь, естественно, мне придется до конца жизни поддерживать ту версию смерти Альенде, в которую я не верил – или верил не совсем. Но, может, я себя переоцениваю? Будучи в итоге неважным для нашей национальной истории, я могу говорить правду или лгать: народ Чили в свое время решит, чему он хочет верить в отношении того, что Альенде хотел ему сказать своей смертью. Ему не нужно, чтобы кто-то вроде меня – и уж, конечно, не вроде Орты – делал за них выбор. Преданность народа радикальной справедливости не даст ему умереть, подтвердит его предсказание: историю творит народ. Или же его снова похоронят, приняв систему эгоизма, конкуренции, страха, эксплуатации. Или, может быть, оба варианта не одержат безусловной победы, что приведет к той бесконечной битве этих двух разновидностей человечества, которая идет с незапамятных времен.

Я не сумел величественно определить одну-единственную неопровержимую истину, которой все обязаны придерживаться, но я хотя бы не подвел Джозефа Орту. Я не призван спасать мой народ от катастрофы, как это было с Альенде, или спасать все человечество от еще худшего бедствия, как намеревался – и, возможно, все еще намерен – Орта. Чего мне удалось достичь своим расследованием (и еще неясно было, удалось ли) – это спасти жизнь одному человеку. Может, к большему и не следует стремиться обычным мужчинам и женщинам – просто надеяться хотя бы один раз стать такими, как Пачи Кихон, Адриан Балмаседа и Анхелика, и спасать людей по одному. И вот теперь, на эту короткую ночь, я присоединился к ним, помог исцелить одинокого человека.

Возможно, Орта предвидел это, поручая мне эту задачу. Может быть, он почувствовал, что ему нужен не умелый следователь, а человек, который никогда его не предаст. Не исключено, что он всегда знал, что я напортачу, и потому прилетел в Чили, чтобы меня стимулировать, – и потому же отправил Пилар проверять мою работу. Но при этом он не сомневался в том, что в итоге я буду блюсти его интересы, сыграю роль посланника огромного, живого сердца Вселенной, которая подарила нам такого человека, как Сальвадор Альенде, чтобы мы жили с ним на одной Земле.

Мне подумалось, что Чичо сейчас мне улыбается.

И, уже погружаясь в дремоту, я предположил, что мой сегодняшний поступок мог бы стать примером для будущего, гораздо лучше какого-то музея, потому что он доступен любому жителю планеты: разве не непрестанное сострадание станет способом спасти наш вид, которому грозит вымирание?

А потом я крепко заснул и утром во вторник проснулся только благодаря тому, что забыл закрыть жалюзи и меня разбудил великолепный луч позднеосеннего солнца. Ароматы кофе и жарящегося бекона доносились снизу. Я поспешно принял душ и вскоре присоединился к Орте за обильным завтраком. Старого Карла нигде не видно было. Пилар с нами за стол не села: то заходила, то снова исчезала, работая на кухне.

Единственное, что удивляло в этом завтраке, – это его полная нормальность. Настроение у Орты было приподнятое: мне вспомнилась та энергичность и уверенность в себе, какие он демонстрировал в отеле «Хей-Адамс». Он явно миновал свою темную ночь души. Я провел его через ад и чистилище, а остальное сделала Пилар: помогла ему понять, что два разоблачения – самого себя в темном лесу с мертвыми птицами и отцовской лжи, легшей в основу его успеха, – несмотря на всю их болезненность, могут стать благотворными, если заставят его признать собственную слабость, столь схожую со слабостями других людей. И эта благая истина позволит начать приземленную и увлекательную работу, которая позволит понять, кто он на самом деле.

Я не имел желания делиться с ним этой метафизической интерпретацией его состояния – да он и не дал мне возможности это сделать, сосредоточив разговор на моих собственных планах на будущее. Он сказал, что понимает, почему я решил уехать из Чили и беречь свою семью, выразил надежду, что Хоакин будет рад вернуться в Штаты, что Анхелика справится с грустью, вызванной переменами в стране, и что близость Родриго компенсирует эту потерю. Он порадовался тому, что мои родители и родня Анхелики с пониманием отнеслись к нашему скорому отъезду из Чили. Он посетовал на то, что я бросил свой детективный роман, и шутливо отметил, что отправится туда, куда попадают все незаконченные проекты и творения, – в страну Незавершенного. Но, может быть, когда-нибудь Антонио Колома воскреснет? Он пожелал процветания занявшей его место пьесе. А тем временем, сказал он, его банк перевел на мой американский счет остаток денег, которые мне причитаются по завершении расследования: это поможет мне продержаться. Что до отчета – пусть я не утруждаюсь. Детали случившегося не важны. Эта глава его жизни завершена. Вместе с Музеем суицида.

– Вы не собираетесь его создавать?

– После того, что вы сказали мне этой ночью, мы с Пилар усомнились в том, что Альенде есть место в музее, посвященном самоубийствам. Но дело не только в этом. После того, как Пилар вернулась из Чили, она стала говорить, что, возможно, мои силы и деньги следует направить не на этот колоссальный проект, который теперь представляется мне монументом моему собственному эго… наверное, так это следует назвать. И вывод, к которому вы пришли, – он помог мне: мне показалось символичным, что именно сейчас, когда Ханна умерла, а мы с отцом начали новые отношения… именно сейчас вы оказались в Лондоне с новостями об Альенде, сказали мне в этот самый момент, что он сражался до конца. Возможно, именно это я исходно и надеялся услышать. Так что я могу…

– Следовать его примеру, – предположил я.

– Да, – подтвердил Орта. – Чтобы мы смогли избежать коллективного самоубийства.

Я спросил, решил ли он, что будет дальше.

– Не считая покупки новой пижамы?

Отлично: он может шутить. Я указал на свой рюкзак, куда упаковал его пижаму:

– Может, она сама прибежит обратно, отращивая ноги на бегу.

– Ах, вы, как всегда, поэтичны, – сказал он. – Уж эта ваша фантазия! Уже создает мир, в котором одежда – потерянная, или украденная, или отданная поносить – внезапно решает, вся сразу, беспорядочно вернуться к владельцу.

Пилар прислушалась к этой последней части нашего разговора.

– Используя те же навигационные способности, что и у животных. И у птиц. Верно, Джозеф? Ты всегда восхищался тем, как они возвращаются домой, пролетают тысячи километров через океаны и континенты, через климатические зоны, чтобы попасть именно в то место, откуда пустились в путь.

Она вот так спокойно заговорила о дикой природе, зная, насколько болезненным подобное упоминание будет для Орты, – и это демонстрировало ее уверенность в том, что он выправляется. Может быть, она сказала это намеренно, показывая мне, что все и правда хорошо, что я могу уезжать, не беспокоясь о душевном здоровье своего друга.

И Орта пошел ей навстречу.

– Да, – подхватил он, – они – удивительные существа.

– Ваши дети, – добавил я, чтобы еще раз проверить. – Как и деревья.

– Мои дети, – согласился Орта немного грустно, – если они от меня не отвернутся. От обычного человека. Еще одного путника на нашей Земле.

Я раньше не слышал, чтобы Орта называл себя обычным. Я и сам пришел к такому выводу относительно собственной уязвимости и несовершенства во время недавней поездки на юг Чили, когда решил уехать из страны и перестать считать себя особенным изгнанником, который торжественно вернется ее спасать. Возможно, он готовится отправиться по такому же или параллельному пути. Продолжая сражаться, подобно тому – как теперь он верит, – как продолжал сражаться Альенде, но больше не считая себя Спасителем, одним из мессианских Великих Людей Истории, Заратустрой, с вершины горы призывающим людей следовать за ним, если они желают найти свет своей истинной личности. Возможно, Орта наконец понял, что если наша общая судьба и изменится, то это изменение не будет зависеть от такого просвещенного филантропа, как он, а станет результатом действий миллионов подлинно анонимных людей, и что он должен удовлетвориться вкладом в меру своих возможностей. Джозеф Орта. Больше не самозваный гуру и пророк. Просто еще один путник на нашей Земле. Возможно, еще один урок, который ему, как и его другу Ариэлю, было необходимо усвоить.