Лида и Василь отправлялись на связь в город; таких городов, один чуть больше, другой чуть меньше, в радиусе действий отряда было несколько, похожих друг на друга – с костелом, с черепичными крышами, с домиками, окруженными садами, с улочками, где мощеными, где нет; чем они существенно разнились, на глаз Скворцова, так тем, есть ли в них немецкие гарнизоны и есть ли явки его отряда – имени Ленина; хотя, возможно, там, где таковых явок не было, были явки других отрядов. В этот городок связных нужно было послать обязательно: стало известно, что там квартируют немецкие летчики, штаб авиасоединения, а аэродром вблизи города и что там есть патриоты, желающие помогать партизанам в сборе и передаче информации, в проведении актов саботажа и диверсий; об этом доложил связной, побывавший уже в городке, но, к несчастью, подстреленный полицаями на обратном пути; до отряда он кое-как добрался, но из строя выбыл, отлеживался в санчасти. И тогда к Скворцову пришли Лида и Василь, и это было для него сюрпризом. Во-первых, Василь. Молоко на губах не обсохло, на физиономии написано все, что испытывает к немцам, с ним, со Скворцовым, предварительно не посоветовался, вот гусь лапчатый. И Лида, во-вторых. Ориентируется ли она в этих местах достаточно хорошо, по плечу ли ей роль связной? Есть ли у нее для этого данные? Советчики-то у нее наверняка имеются. С Лободой советовалась? И когда они сдружились, Лида и Василь? Обо всем договорились, все продумали: идут вместе, под видом сестры и брата, он ей – как прикрытие, были б выправлены документы надежные.
Скворцов поначалу воспротивился: в Лиду не верил, Василя жалел, несмышленыша, – но, к удивлению, Новожилов, Емельянов и Лобода не поддержали его. А Лида и Василь напирали на то, что хотят воевать, а не коптить небо. Других связных под рукой не оказалось, да и взрослым мужикам все труднее проходить вражеские посты, и Скворцов скрепя сердце согласился. Лобода принялся за инструктаж вновь испеченных связных. Все понимали, какому риску подвергнутся Лида и Василь, но словно надеялись на слепую удачу, один Скворцов оценивал все трезво, без прикрас, так ему казалось. А впрочем, может быть, и пронесет, может, везение будет. Не женское, не детское это занятие – война, вот в чем штука.
Лида и Василь уходили на задание с рассветом. В землянке, где сидели перед выходом, было так тепло, так уютно, что Скворцов, подбрасывая в сработанную из железной бочки печурку березовые полешки, некстати подумал: «И куда они, в непогоду, в холод?» Как будто это наихудшее. Кроме непогоды, их еще кое-что ожидает в пути. Он подавил вздох и, поскольку связным ничего записывать было нельзя, спросил, помнит ли она пароль и явки. Лида поспешно кивнула.
– Ну, присядем на дорожку, – сказал Скворцов. Все и так сидели за столом, но после слов Скворцова замерли. Он первый встал:
– Пора.
Поднялись, задвигались Новожилов, Емельянов, Лобода, пропуская связных вперед к двери, вслед за Скворцовым. Погода была премерзкая: ветер, дождь, промозглость. Грязь по колено, сапоги не выдерешь. Восток над лесом немощно желтел, словно рассвет не мог пробить тучи, многослойно обложившие небо; в урочище, в овраге, выл то ли волк, то ли бездомный одичавший пес, и от этого злобно-тоскливого, обреченного воя становилось жутковато. На ходу непроизвольно перестроились: с Лидой рядом пошел Лобода, за ними Василь и Скворцов, сзади Емельянов с Новожиловым. Никто не разговаривал, Лобода не отпускал Лидин локоть, и Скворцов держал Василя за руку. У опушки остановились. Скворцов привлек к себе худенького, невесомого Василя, думая: «У меня нет никого ближе этого сироты». Лиде сказал:
– Счастливо!
Лобода обнял Лиду, не таясь, крепко поцеловал в губы:
– Возвращайся, Лидуша!
Она прижалась к нему и отпрянула. Новожилов и Емельянов пожали связным руки, похлопали по спинам.
– Удачи вам, хлопцы! – сказал Емельянов и засмеялся своей обмолвке. Смех прозвучал одиноко, загас, будто запутавшись в дожде и тумане.
Туман стлался гуще и гуще, и пелена его, прибитая дождем, отделила оставшихся на опушке от тех, кто ступил с нее в чащу, бывшую уже за боевым охранением, вне партизанской территории. Это как раз ощущение и было у Лиды: территория отряда, свободная земля, осталась за нами, мы идем по земле, где враг, опасность и несвобода. Чувство этой несвободы, охватившее ее, было тягостным, ноющим и вызвало запоздалое желание попрощаться с той землей, что была под партизанами. И сразу возникло только что бывшее: Павлик наклоняется, чтобы обнять и поцеловать ее… Она идет с Васильком в предрассветном лесу, а Павлик стоит, не уходит с опушки, неотрывно глядит ей вслед, на сомкнувшиеся за ее спиной ветки. Неправдоподобно это, все ушли с опушки, и Павлик тоже, чего там стоять?
Туман, как поземка, переметал тропку и, казалось, как поземка, студил ноги. Капли шлепались, трещали сучья – звуки, это обычно в лесу, были громкие, резкие, не такие, как на открытой местности; Лиду поражало, как слышатся взрывы и стрельба в лесу – раза в два-три громче, чем в поле. Лида шла первой, низко нагнув голову, загребая свободной рукою, через другую перекинута корзина: яйца, сало, сливочное масло в мокрой тряпице; продукты не столько для себя, сколько для подмазывания , для патрульных немцев и полицаев и прочих охотников поживиться на дармовщинку. Туговато в отряде с едой, однако связным наскребли: вовремя подмажешь – избежишь крупных неприятностей. Корзину поменьше несет и Василь.
«Мужичок с ноготок», – подумала Лида. В овчинном кожушке, в драной шапке-ушанке, наползающей на брови, он отбрасывает ее назад большим пальцем, шагает бодро, бодростью подчеркнутой этой, когда Лида оборачивается, демонстрируя ей: порядок! «Актер», – сказал о нем Игорь Петрович и осуждающе и с некоторым, как уловилось, одобрением; командир отряда все отговаривал мальчугана – не ходи, ты же выдашь себя, у тебя на лбу написано, что ненавидишь немцев, Василек слушал его, сопел, надувался, а надувшись, у Скворцова на виду подбежал к проходившему мимо землянки Арцту, пожал опешившему немцу руку: «Здравствуйте, доктор», – широчайше, радостно при этом улыбаясь. «Актер ты! Изобразил!» – сказал Игорь Петрович, покачивая головой. «Что прикажете – изображу, – сказал мальчуган. – Не маленький, задание не провалю…» Провалить нельзя. Если что – не пощадят. Партизанских связных расстреливают, вешают, живьем закапывают в землю, что делают с женщинами – лучше не говорить. Лучше сразу выстрелить себе в висок. Но оружие брать запрещено, чтоб при обыске не подвело. Уповай на свою находчивость, бойкость, а может, и смазливость. Не доводя до большого греха, и это можно использовать. Как ни противно. Она думала уже об этом, ни словечком не обмолвясь Павлику.
