Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович

В день переэкзаменовки в спортивном зале было всего несколько человек. Сам мастер спорта международного класса Зыкин, двое самых сильных его учеников с третьего курса, проректор Нечаев и генерал-майор Овцын – ректор училища, а также майор Гоголадзе.

Все были готовы, и млеющий от жары ректор приказал начинать.

Собственно, все действо продолжалось не более чем пятнадцать минут. Сначала Протасов выступил против первого третьекурсника, где за девять секунд уложил соперника на маты – и опять, как в случае с отцом, притянув жопу к носу. Зыкин поднял красный флаг:

– Прием не засчитывается, так как такового не существует! Боец дисквалифицируется.

Третьекурсник с помощью тренера развязался и недобро поглядел в сторону Протасова.

– Знаешь, что это было, дорогой? – радовался Гоголадзе, ткнув железным пальцем в сочный бок друга. – Это джиу-джитсу. Такой стиль есть, редкий! Откуда этот мальчик владеет таким приемом? А этому видишь, как не нравится! А потому ,что жопа мыть надо!

– Ленинский, значит? – заулыбался Нечаев.

– Поглядим дальше.

Второй третьекурсник был крупнее первого. По свистку он мгновенно ринулся в атаку, провалился в пустоту и кубарем вылетел с татами, крепко ударившись всем телом о стену.

Зыкин поднял красный флаг и прокомментировал присутствующим, что такого приема в самбо также нет. Дисквал.

Здесь встал Гоголадзе и сказал с грузинским акцентом:

– Товарищ Зыкин, в этой ситуации прием вообще не проводился. Дорогой, мальчик просто вовремя отошел в сторону!.. ჯანდაბა, სულელო!.. – выругался пылкий грузин.

– В боевом самбо такие приемы не практикуются. У нас дисциплина точная, все прописано в учебниках, как у артиллеристов!

Улыбка сползла с лица проректора.

– Какая такая дисциплина?! – вспылил Гоголадзе. – Мальчиков готовят к войне. По вашей дисциплине мы уже потеряли двух бойцов!

– Такая дисциплина! – держал себя в руках Зыкин. – Одобренная Министерством образования СССР. Все мы люди военные и соблюдаем как приказы, так и дисциплину. Тем более что мы не готовимся к войне: советская доктрина – «миру – мир»!

Потеющий ректор генерал-майор Овцын кивнул в знак согласия. Министерству необходимо подчиняться. И вообще надо заканчивать весь этот балаган! Дома окрошка и внуки.

– И это у вас мастер международного класса?! – не унимался кавказец. – Во время боевого столкновения будет кричать, что такого приема нет?! Если, конечно, сможет кричать со сломанной трахеей! Ишь, Харлампиев нашелся! Встань сам против мальчика! Без всяких стилей!

– Не имею права!

Гоголадзе что-то горячо зашептал Нечаеву, тот в свою очередь согрел теплом ухо ректора.

– Под мою ответственность! – разрешил Овцын. – Свободный стиль!

И здесь все закончилось в несколько секунд. По свистку Зыкин молниеносно выбросил ногу и мыском попал Протасову в пах. Первокурсник упал как подкошенный, корчась на матах, но тихо, без криков.

– Ты что, маму твою?! – заорал Гоголадзе. – Ты куда мальчику бьешь? Западло!

– Западло быть убитым в боевой обстановке! – ответил Зыкин, стараясь помочь мучающемуся первокурснику. Он сильно бил Протасова кулаком по пяткам, пока тот не сел на корточки, пытаясь смириться с остатками боли. – Не я придумываю программу физподготовки в училище. Я преподаю самбо, у меня есть учебник, от уроков которого я не откланяюсь.

– А бой? – продолжал Гоголадзе. – Реальный? Кто будет ему учить?

– Курсанты, на выход! – скомандовал ректор Овцын и представил себе роскошную ледяную окрошку. В ней колбаска плавает, мелко нашинкованные огурчики, чуть яичного белка, и тут еще Васька, младший внук, любимый, лезет к деду на колени, пытаясь карандашом попасть генералмайору в волосатый нос.

– И кто выиграл реальный бой? – почти грозно спросил ректор.

– Я его выиграл, – ответил Зыкин.

Гоголадзе что-то долго говорил по-грузински в потолок зала, вскидывал руки, а потом, помолчав минуту, сказал:

– Зыкин прав. Система говно!

Совсем упревший ректор, вытирая лицо платком, на автомате покачал головой, соглашаясь, что система говно, и скомандовал курсанту, что тот завтра может получить документы в учебной части, и в его личном деле будет записано, что уволен по болезни. На жизни такая запись не скажется…

– Все свободны! – скомандовал ректор и быстро вышел из-зала.

Гоголадзе почти горевал и шептал Нечаеву, что из-за него парня отчислили.

– Могу с тобой белого сухенького попить? – предложил Нечаев.

– А холецистит?

– Немного можно. Знаю где польские шпекачки жарят!

Грузин обрадовался, произнес сакральное «эээээ, брат», и оба скорым шагом направились к выходу.

В раздевалке третьекурсники хрюкали, гогоча над бледным Протасовым. Все радовало их. И предстоящие последние каникулы перед лейтенантскими погонами, по четыре нашивки на гимнастерках, девчонки, сухенькое винцо в Планерском из автомата по двадцать копеек стакан и… В общем, жизнь предстояла чудесная!

– Мудак ты, Протасов! – резюмировал будущий лейтенант.

– Как есть мудак! – подтвердил второй. – Езжай обратно в свой Мухосранск!

В этот раз он связал обоих в единый узел, переплел руки и ноги словно проволочные. Их было двое, и оба нюхали не свою жопу, а чужую. Как бы сказал Гоголадзе: «жопу мыть надо»!

Гоголадзе и Нечаев пили кислейший «Ркацители» в стекляшке неподалеку, ели жирные шпекачки и разговаривали. Конечно, первоочередной темой был мальчик Протасов. Гоголадзе опять посетовал на систему образования, когда не нюхавшие пороха пидарасы пишут учебники для профессиональных военных.

– Возьму к себе в «Вымпел»! – сказал, как отрезал, грузин. – Чувствую – мой парень!

– Салам алейкум, чурка! – обрадовался Нечаев такой хорошей развязке.

– Э, брат! Пьяный уже? Я грузин, не мусульманин! И уж точно не чурка!

– За интернационал! –разлил вторую бутылку по стаканам проректор. – Кстати, Зыкин участвовал в четырнадцати боевых операциях. Тоже майор…

Из всей этой истории Протасов пытался сделать правильные выводы. Первое, что он четко осознал: что все несовершенно под луной. Сила, мастерство, знания – все хорошо, но без оплодотворения всего этого мозговым веществом в единое целое – просто набор разрозненных умений, и только. А воспитывать, сплавлять в себе надо цельное. Так ему наказывал в Суворовском училище старый мастер казах Аяк. Но суть обучения молодой человек понял только сейчас…

Когда он подписывал обходной лист, ему была вручена повестка с отбытием на Кавказ для прохождения срочной военной службы сроком на два года.

Через неделю он прибыл в город Сочи, где его встретил уазик, а в народе – «козлик», забитый под крышу продуктами. На сиденье рядом с водителем возвышался огромный мешок с картошкой. Машина долго и натужно поднималась в горы практически по бездорожью, а рядовой Протасов был почти раздавлен мешком весом центнер, подпрыгивающим у него на коленях.

А потом был разговор с майором Гоголадзе, объяснение новобранцу ситуации, недельное вживание в небольшой коллектив взрослых бородатых мужиков, одетых в неуставную форму, с суровыми глазами и вместе с тем безмятежностью в них, приходящей к людям, когда они долго и профессионально занимаются любимым делом.

Никто не потешался над новичком при беге на двадцать километров с полной выкладкой. И бежать с шестьюдесятью килограммами амуниции в гору не самое тяжелое, а вот когда под нее, без тропинок, через валуны и камни несешься со скоростью электрички, бьешься о деревья, блюешь на ходу – а тут новый подъем в гору… Но Протасов всегда добегал, хоть и последним, через пару часов, почти мертвый, когда уже все спали, а его ждал лишь караульный и холодная каша.

Никакой дедовщины. На новобранца почти не обращали внимания, учили стрелять из номенклатурного оружия, но иногда приходилось пробовать экспериментальное, типа пистолета «Калибр м 76» весом 1570 грамм, когда «глок» с полным магазином весил всего 870 граммов. Отдача от пистолета была как от противотанкового ружья. Стрелять советская школа учила только с одной руки, поэтому при каждом нажатии курка руку будто вырывало из плеча. Надо сказать, что если пуля из «Калибра» попадала в двадцатисантиметровый ствол сосны, то его разрывало начисто, что производило нешуточное впечатление… Но Гоголадзе отказался от «Калибра», аргументируя это в письме командованию тем, что ствол настолько тяжел, что прицельная стрельба невозможна – только по площадям, а на то есть помповик: хочешь с картечью, хочешь с пулей. Опять же, все системы автоматов подходили под такие характеристики… Да и спрятать оружие за спиной под ремень было невозможно по причине больших габаритов пистолета.