Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович

Проснулся от гнетущего озноба в промокших ногах. Солнышко давно ушло и свой пушистый клетчатый плед унесло с собою. Ранние ледяные сумерки стояли в окошке. Судя по всему, занятый делами в большом доме хозяин в сторожку еще не наведывался: с наступленьем стужи на сторожа возлагались обязанности истопника. Хотя наряду с прочими удобствами вроде бесплатного освещения и безлюдной уборки за счет чуда, дача была оборудована кондиционным отоплением, владелица на всякий случай предусмотрела вполне современную при ней кочегарку с многолетним запасом жидкого топлива, как более емкого на калории при меньших габаритах. И верно, едва вышел наружу с тем же, не покидавшим его чувством запоздания, то при первом же глотке воздуха за порогом сразу различил в промозглой лесной сырости горелую, такую явственную на природе, только бензиновую почему-то вонь. Догадку как будто подтверждала и незапертая входная дверь. Однако и в сверкающих кафелем и никелем подсобных подвалах с мазутными форсунками, нигде не обнаружилось и следов желанного земляка, кем бы он теперь ни оказался на поверку. Оставалось заключить, что и тот по выполнении своей тайной миссии отбыл восвояси для доклада о подопечном в запредельных инстанциях. И конечно, в минуты самого крайнего упадка он еще не испытывал такого безнадежного, уже покорного отчаянья.

– Есть кто-нибудь в доме? – спросил он совсем негромко, ни для кого, единственно ради собственного примиренья с наступающей неизбежностью.

Гасла последняя воля к сопротивленью, но как у всех погибающих, тем острее напрягался слух, чтобы сквозь стелющийся шум мира различить чьи-то спасительные шаги. Ничего не было, однако в чуть звенящей тишине ровное сиянье лилось из многочисленных, во всех направлениях, светильников и люстр, рассчитанных светить до скончания веков. Так он стоял посреди вестибюля с круговой оглядкой и для лучшей восприимчивости – приоткрытым ртом, и терпение его было вознаграждено знаменательной находкой. На нижней ступеньке парадной лестницы вверх, в почти не посещаемые апартаменты валялась замшевая женская перчатка – Дымков опознал ее раньше, чем поднял, по узорной мозаичной манжетке. А так как музейные коллекции пополнялись непрерывно от одной поездки к другой, и всякий раз Юлия по какой-нибудь текущей надобности забирала его с собою, избегая ездить в одиночку в этот каменный мешок чудес, то и возникало законное недоумение, как могла вещь попасть сюда помимо своей владелицы. Путаная и пустячная в общем-то загадка на время заслонила прочие его тревоги, и так психологически захлестнулось, что еще до разрешения ее, для пущего спокойствия, что ли, непременно потребовалось найти парную к найденной где-то тут. Тиская в ладони душистый кожаный комок, отправился он вверх на розыск другого такого же, вскоре увенчавшийся успехом – ступенчато простеленная ковровая дорожка скрадывала его шаги. Однако несколько раньше на поворотной лестничной площадке обнаружился сперва любимый Юлии, с золотцем, индийский шарф, недавний подарок дяди, прославленного йога из Бомбея, вслед за тем не менее знакомая Дымкову, уже в холле второго этажа, лаковая сумочка с раскатившейся по полу дамской мелочью, потом одинокая туфелька и, под конец, на самом пороге спальни, вторая недостающая рукавичка. Похоже, какая-то срочная потребность совсем недавно гнала здесь Юлию куда-то вглубь, заставляя в алогичном беспорядке ронять вещи, как бы раздеваться на бегу.

Нет, далеко не все вымерло в доме, и кажется, хозяйка его находилась у себя, в подтверждение чего тотчас послышался не только ее собственный голос, но и собеседника. Притом оба явно не стереглись, как будто там, где имеется гарантия от воров, можно не опасаться и подслушиванья.

Беседа велась в довольно ровном темпе и позволяла предположить давние, дружеские отношения сторон.

– ... Скрытный, никогда не рассказываешь о себе, – странным тоном, словно потягиваясь, говорила Юлия. – Говорят, у тебя уйма фифок. Современному режиссеру для общенья с коллективом мало одного лишь общенья душ. Но, судя по той мизерашке, в Химках, ты утоляешь творческую жажду, где подвернется...

– Мне кажется, в данную минуту у пани Юлии нет оснований ревновать меня... тем более к призракам ее воображения.

– О, мне просто жаль этих премьерш при нищих гениях. Они штопают им носки и раньше времени сохнут от обожания, чтобы по выходе их на орбиту уступить постель дарованиям помоложе. Правда, что ты рано женился и бедняжка старше тебя?

– По счастью, ваши тревоги за нее неуместны, дорогая. У моей жены прочное, на всю жизнь обеспеченное место. Она уже третий год вовсе не подымается с кровати.

Несмотря на силу ответного удара, ему удалось ненадолго отсрочить очередную атаку.

– И что удерживает тебя при ней? – после несколько виноватой заминки смягченно спросила Юлия. – Привязанность детства, благодарная совесть... любовь, наконец?

– Простите... но, сама-то пани Юлия смогла бы объяснить содержание произнесенного ею слова? Природа не случайно совместила органы любви с органами пищеварения. Вспомните, что паучиха после акта совокупления загрызает своего партнера.

Как всегда в таких случаях, собеседники понимали друг друга с полуслова и потому перескакивали через пару реплик порой, благодаря чему значительно сокращался их диалог.

– Вот откуда вы почерпнули свой цинизм – из мира природы. Тогда... что же соединило вас без любви?

– Ну, видимо, оба любили нечто третье, но... вам очень хочется во что бы то ни стало испортить мне настроение?

Дама замолкла, и потянувшуюся паузу Дымков истолковал в том разрезе, как сам он в пору наиболее деятельного сотрудничества по изготовлению шедевров проводил с нею время, оставаясь наедине. И так как в творческих перерывах они обычно развлекались любимыми дымковскими лакомствами, которые Юлия всякий раз предусмотрительно привозила с собой, то ангел и сделал простодушное заключенье, что и они там в настоящую минуту дружественно жуют свой изюм.

– Ведь ты, наверно, решил давеча... – снова, тревожным огоньком возгораясь, заговорила Юлия, – решил, наверно, что я из мести затеяла разговор о твоей несчастной жене, на деле же давно и думать перестала о той глупейшей истории с фильмом. Слишком поздно мне помышлять о подобных... да и вообще о романтических авантюрах на рубеже старости!

По правде, Юлия и сама не верила в сказанное, но партнер все еще не произнес обязательной в данных условиях, пускай затрепанной тирады обожания, которая смягчила бы ее довольно жалостную ситуацию, и вот ей срочно потребовалось хотя бы формальное опроверженье сказанного. И она тотчас получила его в виде снисходительной подачки:

– О, насколько я разбираюсь в этой области, пани Юлия шибко преувеличивает свое бедственное состоянье.

Суждение свое он усилил фамильярным мужским акцентом, пожалуй, даже несколько обидным для собеседницы, потому что с перечисления кое-каких очевидных показателей ее цветущего состояния и мгновение спустя отметил якобы появившийся у ней неприятный привкус соли на губах, что могло означать и слезы, совсем уж неуместные в сложившихся обстоятельствах.

– Знаешь ли, Сорокин... – еще полминуточки спустя усмиренно сказала Юлия, – не будем винить бедного парализованного старика за его деспотическое напутствие первопопавшемуся нищему мальчишке прославить на экране его внучку... Плебей понять не может, как он и посмертно, оттуда, до сих пор обожает меня. Не виню я и провинциальных теток, вспомнивших его пророчество, когда оно уже сбылось наполовину и голодный, щелкающий зубами мальчик превратился в знаменитого деятеля кино. Здесь самое оскорбительное, что и я тоже поверила в собственный миф, а детям дороже всегда бывает та игрушка, в которой им было отказано. Теперь скажи, могу ли я простить тому, кто лучшие мои годы поощрял во мне, поддерживал мое жестокое заблужденье? Ну, открыть тебе, почему ты так гадко поступал со мною?

– Намекните слегка, если это доставит удовольствие пани Юлии... Так почему же?