Кафка на пляже - Мураками Харуки

– Мне тоже из всех его рассказов этот больше всего нравится.

– Правда?

Я снова кивнул.

– А какое место?

Я надолго задумался.

– Кафка вместо того, чтобы наше состояние описывать, больше объясняет, как эта сложная машина устроена. Чисто механически. То есть… – Я снова подумал несколько секунд. – Короче, за счет этого ему так натурально удалось изобразить состояние людей, как никому другому. Хотя он не об этом пишет, а о всяких технических деталях.

– Все верно, – сказал Осима и положил мне руку на плечо. В этом жесте чувствовалось естественное расположение. – Думаю, с твоим мнением и сам Кафка бы согласился.

Он ушел обратно в дом и унес с собой телефон. А я остался один на веранде и снова принялся за обед, запивая еду минералкой и наблюдая за птичками – может, теми же самыми, которых видел здесь вчера. Небо затянули тучи – неплотные, но без единого просвета.

Похоже, мой ответ о Кафке более или менее убедил Осиму. Но то, что я хотел сказать на самом деле, до него наверняка не дошло. Я ведь не просто говорил о рассказе Кафки – не в общем, а об очень конкретной вещи. Этот изощренный, непонятно зачем придуманный аппарат для казни существует на самом деле – в действительности, которая меня окружает. Это не метафора, не притча какая-нибудь. Однако вряд ли Осима или кто другой понял бы меня, сколько бы я ни старался это объяснить.

Вернувшись в читальню, я устроился на диване и вернулся в мир «Тысячи и одной ночи». Окружающая реальность постепенно исчезала, теряя очертания, словно гаснущий экран в кино. Я остался один и погрузился в мир, затаившийся между страниц. Больше всего на свете я любил это чувство.

Когда в пять я уходил из библиотеки, Осима сидел за стойкой и читал все ту же книгу. Как всегда, рубашка на нем была без единой складочки, а на лоб свешивалась непослушная челка. Стрелки электрических часов на стене у него за спиной беззвучно скользили по циферблату. Все вокруг Осимы было тихо, безмятежно, аккуратно. Невозможно представить, что такой человек может вспотеть или вдруг начнет икать. Осима поднял голову и передал мне рюкзак. Поднимая его, сморщился: тяжело…

– Ты сюда из города на электричке добираешься?

Я кивнул.

– Вот, держи. Если каждый день собираешься сюда ездить – пригодится. – С этими словами он протянул мне сделанную на половинке листа А4 ксерокопию расписания электричек от Такамацу до станции, где находилась библиотека Комура.

– Спасибо, – сказал я, забирая листок.

– Послушай, я не знаю, откуда ты приехал и зачем. Только что же теперь, всю жизнь в гостинице жить собираешься? – спросил Осима, осторожно подбирая слова, и пощупал пальцем острие карандаша. Мог бы и не проверять – карандаш был заточен безупречно.

Я молчал.

– Я нос в чужие дела совать не хочу, это так, к слову. Просто нелегко тебе придется. В чужом-то месте… Да и мал ты еще.

Я кивнул.

– Ты отсюда еще куда-нибудь собираешься? Или пока здесь будешь?

– Еще не знаю. Здесь, наверное, пока поживу. Ехать больше некуда, – признался я.

Мне казалось, что с Осимой можно быть откровенным. Он, во всяком случае, старался войти в мое положение, не читал нравоучений, не навязывался с рассуждениями насчет здравого смысла. Но лишнего болтать я не собирался. Раскрывать перед кем-нибудь душу – не в моем характере.

– Как ты? Выдержишь один-то? – спросил Осима.

Я резко мотнул головой:

– Надеюсь, повезет.

После этого моя жизнь еще семь дней протекала без изменений. Если не считать мелочей. В половине седьмого меня будило радио. Затем – символический завтрак в кафе гостиницы. По ходу дела не забывал махнуть рукой моей знакомой, если она дежурила за стойкой. Девушка, кстати, перекрасилась в каштановый цвет. Она улыбалась, едва заметно наклонив голову, – отвечала на приветствие. Похоже, у нее ко мне возникла симпатия. Впрочем, у меня к ней тоже. А вдруг она моей сестрой окажется, думал я.

После легкой зарядки в номере я отправлялся в спортзал на «круговую тренировку». Тот же вес, то же количество подходов. Ни больше, ни меньше. Потом душ, где я старательно отмывался до блеска, и на весы – убедиться, что все в норме. Незадолго до полудня садился в электричку и ехал в библиотеку Комура. Когда сдавал там рюкзак и получал его обратно, перекидывался несколькими словами с Осимой. Обед на веранде, чтение: закончив «Тысячу и одну ночь», я взялся за полное собрание сочинений Нацумэ Сосэки [18]. Оставались кое-какие его вещи, которые я еще у него не читал. Уходил из библиотеки в пять. Получалось, что я проводил в спортзале и библиотеке почти целый день, и никто там на меня не обращал внимания, потому что прогуливающие школу мальчишки в такие места не ходят. Ужинал в забегаловке у вокзала. Старался есть побольше овощей. Изредка брал в зеленной лавке какие-нибудь фрукты и ел, очистив кожуру ножом, который стянул из отцовского кабинета. Купленные огурцы и сельдерей мыл в раковине у себя в номере и грыз целиком, макая в майонез. Еще покупал в ближайшем магазине молоко – любил его с разными хлопьями.

Вернувшись с гостиницу, я садился за стол, делал записи в дневнике, слушал в плейере «Рэдиохед» и, почитав немного, в одиннадцать ложился спать. Иногда перед сном мастурбировал, представляя ту самую девушку у стойки портье. При этом, понятное дело, мысль, что она, быть может, моя сестра, я загонял как можно дальше. Телевизор почти не смотрел, газет не читал.

Этой жизни – правильной, неприхотливой, обращенной вглубь себя – пришел конец на восьмой день, поздно вечером. Хотя, конечно, рано или поздно это должно было случиться.

Глава 8

Беседа с Сигэнори Цукаяма (52 года), профессором лаборатории психиатрии медицинского факультета Токийского императорского университета, проходила в ставке Верховного главнокомандующего войсками союзников в Токио и длилась около трех часов. Беседа записывалась на магнитофонную ленту. Дополнительный регистрационный номер хранения: PTYX-722-SQ, стр. 267-291. (Примечание: отсутствуют стр. 271 и 278).

Впечатления младшего лейтенанта Роберта О'Коннора, проводившего беседу:

«Профессор Цукаяма держится с подобающим специалисту спокойствием. В Японии он считается авторитетом в области психиатрии. Опубликовал целый ряд превосходных научных работ. В отличие от многих японцев, избегает туманных выражений. Проводит четкое различие между фактами и предположениями. До войны по профессорскому обмену работал в Стэнфордском университете, довольно свободно говорит по-английски. Видимо, пользуется у людей доверием и расположением».

Мы занимались обследованием этих детей и беседовали с ними по приказу военного командования. Это было в середине ноября 1944 года. Такого рода просьбы или распоряжения поступали к нам от военных только в исключительных случаях. Как вы знаете, у них имелась собственная медицинская служба, довольно крупная. Это вообще самодостаточная организация, для которой главное изначально заключалось в охране секретов. Почти всегда они обходились своими силами и к частнопрактикующим врачам и ученым из негосударственных учреждений не обращались. За исключением тех случаев, когда требовались специальные знания и подготовка.

Поэтому, услышав об этой истории, я, естественно, предположил, что мы имеем дело именно с таким «особым случаем». Сказать по правде, я не любил работать на военных. Обычно они требовали либо какого-то заключения, которое соответствовало бы их представлениям о той или иной проблеме, либо элементарной эффективности. В логике они слабо разбирались. Однако шла война, и прекословить генералам было невозможно. Ничего не оставалось, как молча делать то, что скажут.