Мой любимый sputnik - Мураками Харуки

— Со следующего месяца буду работать пять дней в неделю, — сказала Сумирэ. — Три дня — все-таки ни то ни сё. Каждый день гораздо лучше. Мне за квартиру нужно платить сейчас чуть больше, и Мюу считает, что со всех сторон мне будет полезно побыть “правильным служащим”. В конце концов, сколько бы я ни просидела дома, сейчас все равно не напишу ни строчки.

— Наверно, это мудро, — согласился я.

— Если я буду каждый день работать, моя жизнь волей-неволей станет нормальной, “правильной”, и, скорее всего, я перестану названивать тебе в полчетвертого утра. Вот еще один явный плюс.

— Это огромный плюс, — сказал я. — Только немного жаль, что ты теперь живешь так далеко от моего Кунитати<Кунитати — небольшой университетский городок к западу от столицы, сами жители считают его “интеллектуальным центром”. >.

— Правда? Ты так думаешь?

— Конечно. Даже готов вырвать из груди свою девственную душу, чтобы ты, заглянув в нее, сама в этом убедилась.

Я сидел в новой квартире Сумирэ на голом дощатом полу, прислонившись к стене. Вещей у Сумирэ было катастрофически мало, комната выглядела пустой и необитаемой. Окна без занавесок, масса книг, не поместившихся на полках, грудой свалены на пол — просто какой-то лагерь интеллектуальных беженцев. Единственный предмет в комнате привлекал внимание — на стене висело новенькое зеркало в полный рост. Подарок Мюу по случаю переезда. В вечерних сумерках дул ветер, неся с собою вороний грай из парка. Сумирэ опустилась на пол рядом со мной.

— Я вот думаю… — начала она. — Что?

— Если я такая законченная, никчемная лесбиянка, ты останешься моим другом, как и прежде?

— Если даже ты превратишься в никчемную лесбиянку, что с того? При чем здесь наша дружба? Моя жизнь без тебя — как сборник хитов Бобби Дарина без “Мэкки-Ножа”.

Сумирэ прищурилась и посмотрела на меня.

— Что-то я не совсем поняла твою очередную метафору. То есть тебе было бы очень одиноко без меня?

— Ну, в общем, да, — сказал я.

Сумирэ положила голову мне на плечо. Ее волосы были зачесаны назад и собраны на затылке заколкой. Открывшиеся уши были маленькими, прелестными. Столь прекрасными, что, казалось, они только что появились на свет. Нежные, легкоранимые уши. Я чувствовал кожей ее дыхание. На Сумирэ были маленькие розовые шорты и выцветшая синяя майка, сквозь которую чуть виднелись соски. Едва уловимо пахло потом. Это запах ее пота, запах моего пота, два запаха, тонкими струйками сплетенные в один.

Мне хотелось стиснуть Сумирэ, потом — я еле себя сдерживал — взять и повалить ее здесь же на пол. Полная безнадёга, даже мне это было понятно. Ну повалю, а дальше-то что? Все равно ничего не получится.

Я начал задыхаться — показалось, что у меня внезапно сузилось поле зрения. Время не могло найти выхода и принялось топтаться на одном месте, круг за кругом. Нестерпимое желание восставало и твердело в моих штанах. Я страшно растерялся и смутился. Постарался хоть как-то собраться: впустил в легкие новую струю воздуха, закрыл глаза и в этой бесконечной темноте принялся медленно считать. В этот момент желание захлестнуло меня с такой силой, что на глазах выступили слезы.

— Я тоже тебя люблю, — сказала Сумирэ. — Больше всех в этом огромном мире.

— После Мюу, да?

— С Мюу все немного иначе.

— Как именно?

— Мое чувство к ней и то, как я отношусь к тебе, — все-таки разные вещи. То есть… м-м, как бы это лучше сказать?

— У нас — безнадежных, посредственных гетеросексуалов — есть очень удобное выражение, — сказал я. — В таких случаях мы обычно говорим: “У меня стоит”.

Сумирэ рассмеялась.

— Знаешь, я раньше от жизни ничего особо не просила. Конечно, хотелось бы стать писателем, но и все. Я всегда жила и была вполне довольна тем, что имела. Ничего большего и нужно не было. Но сейчас, да, вот именно сейчас, я хочу Мюу. Страшно хочу. Обладать ею. Чтобы она была моей. Не могу не хотеть. И у меня — ни малейшего шанса поступать как-то иначе. Почему это случилось — сама не пойму. Что, так в жизни бывает?

Я кивнул. Мой член был все так же вызывающе тверд. “Только бы Сумирэ не заметила”, — молился я про себя.

— У Граучо Маркса есть классные слова, — произнес я. — “Она страшно меня любит и потому больше ничего не понимает. Потому и любит меня”.

Сумирэ улыбнулась.

— Надеюсь, все у тебя получится, — сказал я. — Только будь внимательнее, осторожнее — насколько сможешь. Ведь ты совершенно беззащитна. Помни об этом, ладно?

Не говоря ни слова, Сумирэ взяла мою руку и легонько сжала ее. Нежная, маленькая рука, чуть влажная от пота. Я представил, как эта рука прикасается к моему твердому члену, ласкает его. “Перестань об этом думать”, — сказал я себе. Бесполезно. Я не мог об этом не думать. У меня — “ни малейшего шанса поступать как-то иначе”, как сказала бы Сумирэ. И я снова поплыл за своим воображением: мои руки стягивают с нее майку, снимают шорты, трусики. Кончиком языка я провожу по ее упругим напряженным соскам. Раздвигаю ей ноги и погружаюсь в ее влажное лоно. Медленно, в самую глубину этой тьмы. Она увлекает меня внутрь себя, обволакивает со всех сторон, затем стремится вытолкнуть наружу… И никак не удавалось остановить этот поток бредовых фантазий. Я снова крепко закрыл глаза, пропуская мимо себя плотный сгусток времени. Опустив голову, я ждал, пока раскаленный воздух вокруг меня не поднимется вверх, над головой, и его не унесет прочь.

— Может, вместе поужинаем? — предложила Сумирэ. Но мне нужно было вернуть “хайэйс” в тот же день, то есть отогнать его в Хино. И потом, я очень хотел как можно скорее остаться один на один со своим неуемным желанием, не втягивать больше Сумирэ — живого человека с плотью и кровью — во все это. Никакой уверенности, что я смогу все время контролировать себя, оставаясь рядом с нею, у меня не было. Я даже чувствовал, что есть некая критическая грань, за которой — все, я уже перестану быть собой.

— Ну ладно. Тогда приглашаю тебя в самое ближайшее время. Нормальный, достойный ужин — скатерть, вино. Давай на следующей неделе? — будто мы уже прощались, предложила Сумирэ. — Ты освободи для меня время где-то в конце недели.

Я ответил, что так и сделаю.

Проходя мимо зеркала, я невольно бросил взгляд и увидел свое отражение. Оно было несколько странным. То есть само лицо, разумеется, было моим, но вот его выражение — не мое. Однако желания вернуться назад, чтобы лучше с этим разобраться, у меня не возникло.

Сумирэ стояла у порога своего нового жилища, провожая меня. Даже — большая редкость! — помахала мне на прощание. А ужину — подобно множеству прекрасных обещаний в нашей жизни — так и не суждено было сбыться. В начале августа я получил от Сумирэ длинное письмо.

6

На конверте была наклеена большая, красочная итальянская марка. По штемпелю я понял, что письмо из Рима, но дату отправления разобрать не смог.

В ют день, когда пришло письмо, я сначала отправился в Синдзюку, где не был довольно давно, купил несколько новых книг в “Кинокуния”<Синдзюку — район Токио, фактически является административным центром столичной префектуры. “Кинокуния” — один из крупнейших в Токио книжных магазинов. >, сходил в кино и посмотрел фильм Люка Бессона. Потом в пивной съел пиццу с анчоусами и выпил среднюю кружку темного пива. После чего сел в вагон на линии Тюо, успев проскочить до часа пик, и до своей станции читал одну из только что купленных книг. Я собирался приготовить себе какой-нибудь простой ужин и посмотреть по телевизору футбол. Идеальный способ проводить летний отпуск. Жара, одиночество, свобода. Никому не мешаешь, и никто не мешает тебе.

Вернувшись домой, в почтовом ящике у входной двери я как раз и обнаружил это письмо. Имени отправителя не значилось, но, взглянув на почерк, я тут же понял, что оно от Сумирэ. Убористые пиктограммы, написанные твердой, бескомпромиссной рукой. Напоминали маленьких древних жуков, которых часто находят в египетских пирамидах. Словно выползли эти иероглифы-жуки один за другим на свет божий, однако норовят точно так же вернуться обратно во тьму истории. Рим?