Тринадцать подвигов Шишкина - Петров Олег Георгиевич

Завхоз порылся в карманах видавшей виды телогрейки, забренчал ключами, отпирая висячий замок на довольно лебезной двери. Вошли на просторную, светлую от огромных окон-стен веранду. Непосредственно в дом путь преградила уже более прочная, толстая дверь, с врезанным замком. Изнутри дверь была обита толстым серым войлоком. «Тепло держать», – догадался напрочь городской Шишкин.

Квартира пахнула свежим запахом краски. На полу она ничем не отличалась от той, которой сверкало школьное крыльцо. Зато оконные переплеты пронзительно синели вместе с подоконниками и наведённой на кухне до уровня глаз панелью. Краска явно была из той же банки, что использовалась для покраски так называемых футбольных ворот на заднем дворе школы.

Собственно, с кухни квартира и начиналась. Прямо напротив входной двери белела боками и ржавилась чугунной плитой с конфорками здоровенная печь, с распахнутой сейчас, такой же чугунно-ржавой, дверцей. Под большим кухонным окном стояли видавший виды стол и подходящие ему по возрасту две табуретки, без затей выкрашенные той же синей краской. Слева от входной двери возвышался Мойдодыр-умывальник, справа всю стену занимала вешалка для одежды: сверху – полка для шапок, пониже – доска с дюжиной или поболе крючков для одежды, а у самого пола – доска, видимо, для обуви. Так оценил невиданный им прежде предмет мебели Шишкин-младший.

Завхоз, оставляя на свежевыкрашенном полу жирные грязные отпечатки, гулко протопал прямо.

– Вот, тут зала, а тама, – он ткнул левой рукой от себя, – тама, жеж, ещё одна. Туды я кровать занёс и пару постельную с матрасом.

Он развернулся на каблуках и вышел снова на кухню. Теперь уже ткнул правой рукой.

– Тута третья комната.

Бросил на стол замок от входной двери и ключи.

– Давай, устраивайся. Ежели, жеж, пока кастрюля́ми и прочей кухонной утварью не обзавелся, – то имей в виду: колхозная столовка коло сельпо, только, жеж, до пяти работает. А сельпо, жеж, – до семи. Давай…

Завхоз вышел, а Шишкин вдруг поймал себя на мысли, что завхоз Иван Терентьевич напоминает ему… Маленький, тщедушный, в круглых очочках… Ба!.. Если переодеть завхоза из телогрейки в кожаную куртку… «Да это ж на редкость удачная помесь! Кабы к карликовой худобе Николая Ивановича – так вроде звали бериевского предшественника Ежова? – да приставить очкастую круглую физиономию Лаврентия Палыча… То-то у него и взгляд железного Феликса! Да уж… Чекист! Вот такой соцреализм! Гоголю и не снился», – усмехнулся про себя Шишкин.

Он поставил на пол сумку и прошёлся по выделенным хоромам. Метражом, конечно, они впечатляли. Кровать в «ещё одной зале» оказалась стандартной армейской койкой с панцирной сеткой, а «постельная пара» – двумя простынями и суконным одеялом казённо-сиротского образца и цвета: хоть в солдатскую казарму, хоть в пионерский лагерь, хоть на «зону». Поверх одеяла валялась тощая ватная подушка.

Шишкин вышел на веранду. По правую руку дощатая стенка, когда-то оклеенная каким-то обоями, отрезала кусок веранды под чулан. Александр потянул на себя, тоже дощатую, дверцу. Так и есть, кладовка. Пара проржавелых вёдер, две лопаты, штыковая и совковая, метла, ржавый топор и такой же ржавый здоровенный совок. Вдоль боковой стены громоздились сложенные друг на друга узкие деревянные ящики-корытца. Задняя стена кладовки граничила со второй половиной дома.

Притворив дверь кладовки, Александр шагнул на крыльцо. Оглядел окрестности. Прямо, метрах в десяти, его половинка двора заканчивалась покосившимся серым заборчиком, подпиравшим такую же серую дощатую уборную. Далее простирался заросший бурьяном, как и половинка двора перед Александром, пустырь, полого переходивший в овраг, на крутом противоположном склоне которого влево и вправо разворачивались нескончаемой лентой разномастные, прилегающие друг к другу встык заборы – тылы подворий, относящихся уже к соседней улице.

А вот слева, за аккуратным, но тоже невысоким, от силу в три четверти среднего человеческого роста, забором, высился тот самый, выделяющийся на улице солидностью дом, вблизи больше похожий на особняк – блестящая цинком крыша, белого кирпича с красным стены, утопающие в побуревшей по сезону зелени черёмух и ранеток. Ни дать ни взять – огромный шмат сала с прожилками в укропе и петрушке. Для Гулливера, например…

– Председательские хоромы!

Шишкин вздрогнул и обернулся на голос.

С соседского крыльца его с любопытством разглядывала миловидная, улыбчивая женщина лет тридцати. Невысокая, крепко сложенная, с пышной высокой грудью, прямо-таки взрывающей пёстрое домашнее платье. Оголённые до плеч сильно загорелые руки, такое же загорелое, круглое лицо с приятными ямочками на щеках, пшеничные, пышные волосы, выбившиеся прядкой из-под лёгкой ситцевой косынки, завязанной назад. Женщина упирала в левое бедро большой эмалированный таз, доверху наполненный мокрым бельём. Весёленький яркий передник завершал картину.

– А вы наш новый сосед? Здравствуйте!

И голос приятный, грудной.

– Добрый день, – улыбнулся Шишкин. – Получается, так, – развёл он руками.

– Очень приятно. Значит, будем соседствовать. Тут до вас наш агроном проживали, в прошлом году уехали в райцентр, сельхозотделом в райисполкоме заведует. А квартира так и стояла пустая. Вы к нам в школу учительствовать? Наверное, русский с литературой преподавать? Или вы военруком? Он у нас в прошлый Новый год замерз – с местными военными выпил лишку, а до дому три шага не дошёл, заснул в сугробе… – Соседка оказалась разговорчивой.

– Нет, я – первое. Литературу и русский язык.

– Как у нас в этом году мужчин в школе прибавилось! Трудовик приехал, теперь вы. Трудовик – из Армавира! Представляете! Его сначала сюда хотели поселить, а он отказался.

– Что так?

– А мне, говорит, такие хоромы ни к чему. У бабы Матрёны поселился. Очень ему бабматрёнины куры приглянулись! – залилась колокольчиком соседка.

– Куры? – недоумённо переспросил Шишкин.

– Ага! А вы ещё с ним не перезнакомились? Ой, он какой-то чудно́й!. Про курей Матрёне так и сказал! Буду, говорит, вам, баба Матрёна, помогать их ро́стить, а вы меня за это – яичками кормить. Больше всего на свете, говорит, яички люблю! Ха-ха-ха!

Соседка снова громко и так заразительно засмеялась, что не мог сдержаться и Шишкин.

– Вот как, – отсмеявшись, сказал он, – уже нахохотались, а познакомиться, уж простите, не удосужился. Меня Александром зовут.

– А по батюшке как? Неудобно, ведь вы учитель.

– Да что вы. Не на уроке же…

Шишкин-младший старался отвести взгляд от выреза платья-сарафана. Получалось плохо.

– Учитель есть учитель, – убрав со щек ямочки, серьёзно сказала соседка. – А вы наш педагогический закончили?

– Наш. Вы, так понимаю, тоже?

– Да, только естественно-географический факультет. Ах, кажется, это было так давно… Ой, извините… Таня.

– А по батюшке?

– Татьяна Сергеевна, – ямочки на щеках соседки возникли теперь довольно кокетливо.

– Ну, да мы почти тёзки, – улыбнулся Шишкин, – Александр Сергеевич.

Соседка снова залилась смехом.

– Если у вас ещё и фамилия Пушкин!..

– Тут уж извините. Шишкин.

– Ха-ха-ха! Почти угадала! Шишкин, Пушкин – какая разница! Да вы и похожи! Ха-ха-ха!

«Вот, действительно, стандарт мышления», – с раздражением подумал Александр. Это обыгрывание фамилий тянулось за ним ещё с института. Шишкин-Пушкин, Пушкин-Шишкин!

– Ой, извините, извините меня! – Соседка слегка покраснела. – А я в сельсовете секретарствую. А мой Николай на «Кировце» тракторит. Остапчуки мы. У нас с Колей – погодки, Кирюшка с Валюшкой. Кирюшке девять, нынче, вот, в третий класс пойдёт, а Валюшка – во второй. Кирюшка весь в отца – молчун, а Валюшка в меня – весёлая! Вот погодите, послезавтра отец их привезёт – шуму будет! Поехал за ними к бабушке. Они целый месяц у Колиной мамы гостили, на Украине. Коля-то мой не из местных. В армии здесь служил – вот тогда мы с ним и познакомились. Тут у нас и прикипел… А вам – самое время желания загадывать! Да-да! У председателя нашего, Потапа Потаповича, дочка младшая – тоже Татьяна, как я. Меж двух Татьян поселились! Знаете, что такие желания сбываются?