Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Это тот же самый зеркальный комод “Уильям и Мари”. Согласно надписи на картонной карточке: черная лакированная сосна с инкрустацией и виде персидских сцен, выполненной серебряной позолотой, круглые конусообразные ножки и фронтон, отделанный резьбой в виде ракушек и завитков. Наверняка тот же самый. Мы повернули направо, прошли по узкому коридору, плотно заставленному разнообразными креслами, потом опять повернули направо рядом с буфетом эпохи Регентства, потом — налево у кровати эпохи Гражданской войны, но опять вышли к тому же комоду.
Элен Гувер Бойль проводит рукой по серебряной позолоте, по тусклым придворным персидского шаха и говорит:
— Не понимаю, о чем вы.
Она убила Бейкера и Пенни Стюартов. Она им звонила на сотовые телефоны за день до того, как они оба умерли. Она прочитала обоим баюльную песню.
— Вы утверждаете, что я убила этих людей, спев им песенку? - говорит она. Сегодня она во всем желтом, по волосы у нее по-прежнему розовые. У нее желтые туфли, но на шее по-прежнему — золотые цепочки и яркие бусы. Она, по-моему, переборщила с пудрой. Щеки кажутся слишком румяными.
Я очень быстро выяснил, что это именно Стюарты приобрели дом на Эксетер-драйв. Красивый исторический дом. Семь спален и панели из вишневого дерева на первом этаже. Дом, который они собирались сносить и строить на его месте новый. Планы, которые так разозлили Элен Гувер Бойль.
— О господи, мистер Стрейтор, — говорит она, — вы бы себя послушали!
Мы стоим как раз посреди узкого коридора из громоздящейся мебели, который тянется на несколько ярдов в обе стороны. Дальше, за поворотом, он разветвляется на новые коридоры: кресла впритык друг к другу, притиснутые друг к другу буфеты. За рядами невысоких предметов — кресел, диванов или столов — виднеются ряды бюро и комодов, стены из напольных часов, покрытых глазурью каминных экранов и ширм, секретеров эпохи короля Георга.
Она предложила нам встретиться здесь, где нам никто не помешает, — в огромном, складского типа магазине антиквариата. В этом лабиринте из мебели мы ходим кругами, вновь и вновь натыкаясь на тот же зеркальный комод “Уильям и Мари” и на тот же буфет эпохи Регентства. Мы ходим кругами. Мы заблудились.
И Элен Гувер Бойль говорит:
— А вы еще кому-нибудь говорили про свою песню-убийцу?
Только моему редактору.
— И что на это сказал редактор?
Я думаю, что он мертв.
И она говорит:
— Вот тебе на. — Она говорит: — Вы, наверное, очень расстроены.
Наверху, на разной высоте, висят хрустальные люстры — мутные и серые, как напудренные парики. Растрепанные провода обвивают тусклые подвесные крюки.
Обрезанные провода, пыльные мертвые лампочки. Каждая люстра — еще одна отрубленная аристократическая голова, подвешенная “вверх ногами” к потолочной балке. Потолок выгибается сводом, шпренгельные балки поддерживают рифленую сталь.
— Идите за мной, — говорит Элен Бойль. — Тут легко потеряться. Я забыла, с какой стороны растет мох на креслах: с северной или южной?
Она слюнявит два пальца и поднимает их над головой.
Изящные горки рококо, якобинские книжные шкафы, комоды в неоготическом стиле, все — резьба и лакировка, французские платяные шкафы обступают нас со всех сторон. Застекленные шкафчики орехового дерева эпохи какого-то из Эдуардов, викторианские трюмо с высокими зеркалами, шифоньеры в стиле ренессанс. Красное дерево и орех, дуб и черное дерево. Круглые ножки, продолговатые ножки, ножки-кабриолет. За поворотом — новый коридор. Шифоньерки времен королевы Анны. Снова клен серебристый. Перламутровая отделка и золоченая бронза.
Наши шаги отдаются эхом по бетонному полу. Дождь барабанит по стальной крыше.
И она говорит:
— У вас нет ощущения, что вы похоронены под грузом истории?
Она достает связку ключей — рукой с ярко-розовыми ногтями, из белой с желтым сумочки. Она сжимает ключи в кулаке, и только самый длинный и острый торчит наружу между пальцами.
— Вы никогда не задумывались, что все, что вы делаете и что можете сделать в жизни, уже через сотню лет станет бессмысленным и никому не нужным? — спрашивает она. — Думаете, лет через сто кто-нибудь вспомнит о Стюартах?
Она переводит взгляд с одной отполированной поверхности на другую. Столы, шкафы, двери — ее отражение проплывает по ним.
— Люди умирают, — говорит она. — Люди сносят дома. Но мебель — красивая, стильная мебель, — она остается. Мебель переживет всех и вся.
Она говорит:
— Предметы мебели — это тараканы нашей культуры. Не замедляя шагов, она проводит стальным ключом по отполированной стенке орехового буфета. Звук получается очень тихий, как бывает всегда, когда что-то твердое царапает что-то мягкое. Царапина получилась глубокая. Теперь видно, что за пафосной облицовкой скрывается дешевенькая сосна.
Она останавливается перед гардеробом с зеркальными дверцами.
— Подумать только, сколько поколений женщин смотрелись в это зеркало, — говорит она. — Привозили его домой. Старились в этом зеркале. Они все мертвы, все эти юные красивые женщины, а гардероб — вот он, пожалуйста. И стоит гораздо дороже, чем когда он был новым. Паразит, переживший хозяина. Большой отожравшийся хищник, который выискивает следующую добычу.
В этом лабиринте антиквариата, говорит она, живут духи давно уже мертвых людей — всех, кто когда-то владел этой мебелью. Всех, кто мог себе это позволить. Где теперь их таланты, ум и красота? Их пережил этот декоративный мусор. Богатство, успех, положение в обществе — все, что олицетворяла собой эта мебель, — где все это теперь?
Она говорит:
— Если смотреть с точки зрения веков, разве это действительно важно, от чего умерли Стюарты?
Я спрашиваю, как она поняла про баюльные чары. Она поняла, в чем тут дело, когда умер ее сын Патрик?
Но она просто идет вперед, ведя рукой по резным краям, по полированным дверцам и зеркалам. На зеркалах остаются следы.
Я очень быстро выяснил, как умер ее муж. Через год после смерти Патрика его нашли мертвым в постели — без каких-либо видимых повреждений, без предсмертной записки, без очевидной причины.
