Живые картины (сборник) - Барскова Полина Юрьевна

Тотя: А, ну это пожалуйста, сколько угодно – а то я подумала, папиросы станешь требовать или там сладкое, не дай Бог… Сахарочки мои… Карамельки мои… А поцелуй – пожалуйста, только мне придётся каждый раз тебя разматывать… а потом заматывать. Так и буду разматывать и заматывать…

Моисей: Да, да, буду требовать! А то мы в этом аду совсем очерствеем, совсем озвереем! Мы же звери станем… (В возбуждении/огорчении подпрыгивает, теряет равновесие и валится/скатывается со стола.)

Тотя: Моисей!

Пауза. Тишина.

Муся!.. Где ты? Ты где? Ты упал? Ты закатился? Тебе больно? Я не вижу тебя!

Моисей то ли посмеивается, то ли поскуливает снизу.

Тотя: Моисей, что с тобой? Где ты? (Закашливается.)

Моисей: Да… я подумал, я же катился завёрнутый, я теперь как наша милая мумия в Египетском зале – мумия жреца! Десятый век до нашей эры, сохранность удовлетворительная.

Тотя: Я когда молодая была, к нему приходила и всё повторяла имя – Па-ди-ист… Никак не могла запомнить. Я сначала, когда смотрела на него, всё думала, почему у него так губа закушена, такая усмешка блядская, – мне всё казалось, он надо мной смеётся… И когда Машу арестовали и выпустили… И когда Ираклия арестовали… и выпустили… И когда папу арестовали, и выпустили, и снова арестовали… А теперь он над нами всеми смеётся… Он мумия и мы все… стали… как он… станем… (Неожиданно тяжело замолкает.)

Моисей: Тотя? Ты молчишь? Не молчи! Мне страшно, когда тихо… Ну что ж такое, то молчит она, то бранится она…

Тотя: Па-ди-ист… Их там сейчас так и зовут…

Моисей: Кого зовут? Где? Как?

Тотя: Мне рассказывал один такой, ну, управдом наш… весьма гнусная рожа, надо отметить… гнуснейшая рожа! Вот такую наел! Они их, кого находят, называют – пеленашки, и мумии называют, и вот, знаешь, ещё – вот это совсем замечательно – цветы… называют… и подснежники…

Моисей: Цветы? А почему цветы?

Тотя: Ну их оставляют… у больниц там… в парадных… у фонарей – в цветных тряпочках, одеяльцах, чтобы находить легче… Вот те, которые находят их, называют – цветы… Говорят: цветы собирать…

Моисей: О Господи! А подснежники здесь причём?

Тотя: Да ты лишён воображения… Ну, когда оттепель: из-под снега всё это вылазит, всё видно… Хотя откуда оттепель – с октября снег лежит.

Моисей: Удивительно, Тотя, слова новые, как будто у этой блокады свой язык…

Тотя: И язык свой, и нравы свои, и цены свои, и законы свои…

Моисей: Ну да, и наряды свои!

Моисею наконец удаётся сесть торчком в одеяле, он несколько разматывается/высвобождается, и мы видим, что он завёрнут во всё, что можно было найти: платки, какую-то верхнюю одежду, странный дамский старомодный чепец; на руках муфта – он её внимательно, удивлённо разглядывает…

Моисей: Да… если бы мне кто-нибудь год назад сказал, что рядом со своей Возлюбленной, с Возлюбленной своей я окажусь в чепце и муфте… Я был бы… да я был бы крайне удивлён! Детишкин, слышишь?! Не часто мне доводилось ходить на свидание в муфте и чепчике.

Тотя: Вам вообще не часто приходилось ходить на свидания вообще-то… Моисей, вот откуда у Вас, а вот откуда у Вас эта муфта?

Моисей: Вы ревнуете, Тотя… Меня? В этом даже есть что-то чертовски приятное!

Тотя: Ох нет… Ревную… Нет… Я вспоминаю… откуда я впервые узнала слово «муфта», откуда оно вот у меня в голове взялось. Мама читала нам про Снежную королеву – мне и Маше… Ты помнишь эту книгу?

Моисей: Жёлтую, в переводе Ганзен? О, я даже запах её помню! Книги так вкусно пахнут…

Тотя (декламирует «детским», но грозным голосом): Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и по кочкам в чащу леса. Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире в плечах и гораздо смуглее. Глаза у нее были совсем черные, но какие-то печальные. Она обняла Герду и сказала:

– Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя! Ты, верно, принцесса?

– Нет! – отвечала девочка и рассказала, что пришлось ей испытать и как она любит Кая.

Маленькая разбойница серьезно поглядела на нее, слегка кивнула головой и сказала:

– Они тебя не убьют, даже если я рассержусь на тебя, – я лучше сама убью тебя!

И она отерла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в ее хорошенькую, мягкую и теплую муфточку.

Моисей: Вот и я прячу свои оглобли в эту хорошенькую муфточку… Драную совершенно, кстати… Довольно мерзкую… А почему ты это всё помнишь так хорошо? Почему наизусть?

Тотя: О! Так это была наша любимая с Машей игра! Мы всё время представляли сказки… Ну и конечно… «Снежную королеву»… Наша любимая: всегда так жутко становилось от всей этой красоты мёртвой. Мы разыгрывали – это называлось – живые картины из Андерсена… Tableaux vivants… Все вечера так проводили… Вот я только не знала, кого выбрать, я вот всеми ими хотела быть: и разбойницей, и Гердой, и Снежной королевой. (По очереди пытается их изобразить.) Я их всех понимала, понимаешь? Я как-то думала девочкой, что они все – я, и я – они все… А Маша тогда петь начала… И придумала… И всё пела песню Королевы. (Напевает мелодию, сбивается; Моисей пытается подпевать, очень невпопад.)

Моисей: Да нет, Тотя, ты сейчас именно разбойница и есть!.. Вот ругаешься ты всё время на меня, сердишься, сейчас прямо драться начнёшь…

Тотя (как будто размышляет вслух, говорит сама с собой): Нет, мне тогда казалось всё же… Снежная королева: она плохая или хорошая? Злая или добрая? Она его губит или спасает? (Ледяным голосом изображает Снежную королеву.) Больше я не буду целовать тебя! А не то зацелую до смерти!

Моисей: Тотя, ну целуй меня! Мы ведь здесь на сви-да-нии!.. У нас же свидание с тобой, милая, нету же никого кругом, Тотя. Все эти тени несчастные – они в бомбоубежище сидят…

Тотя: Бедный мой, что ж мы делать будем на свидании таком?

Моисей: Я тебе из дневника читать хочу, я с тобой покурить хочу, я вообще много чего хочу… если ты мне немного поможешь… ну… размотаться…

Тотя: Муся, у нас нет света, но зато есть экзема, цинга и кровавый понос… Ну какое такое свидание?

Моисей: У нас зато есть немного дуранды, жжённого сахара и кофейной гущи… И да ведь и нет никого, Антонина Николаевна моя, мы ж одни наконец! Так хорошо – ни живых нет, ни мёртвых нет!

Тотя: Да разница-то невелика! И, Муся, пожалуйста, не говори таким восторженным тоном… Уже ведь и не всегда ясно, мы-то – в какой категории…

Моисей: Тоня, Вы не правы!

Тотя (в раздражённом недоумении): Кто мы? Да почему ж ты со мною на Вы опять?!.

Моисей: У меня есть Тотя-ты и Тотя-Вы… Ну, когда мне кажется, что ты маленькая, и близкая, и сердитая, то ты – ты, а когда опять огромная и холодная, то ты – Вы…

Тотя: Да всё равно, никакой разницы… уже всё равно…

Моисей: Тоня, ты не права! Мы живы, мы в категории живых, а карточки у нас – вообще рабочей категории! И будем надеяться, что эти сволочи не посмеют нас уволить из-за карточек… Мы сейчас живые… Вот я думаю, разве мы вообще можем умереть?

Тотя: Да ведь все вокруг… Они тоже были живые, тоже так говорили… Ты когда на улице был? Ты видел? Ты их там на снегу видел? Везде!

Моисей: Молчи! Я вижу тебя, я слышу тебя… как ты дышишь… как ходишь! Когда слышу, я знаю – всё только начинается! Это только начало…

Тотя (снижая его пафос): Ну, дышу я, кстати, неважно: вот послушай… насморк этот дурацкий! Вот послушай. (Дышит.)

Моисей: Ты так хорошо дышишь, Тотя… Ты дышишь хорошо – ты дышишь лучше всех! Вот именно – всё только начинается, я знаю!

Тотя: Это раньше мы на кофейной гуще гадали, Муся, а теперь мы её едим… и за честь почитаем! А всё почему? Потому что мы больше ничего не смеем загадывать… Мы вообще не смеем думать о будущем…

Моисей (грозно, упрямо): Всё только начинается – я тебе говорю!

Тотя: Это для тебя всё начинается, а мне тридцать семь… Ты же рядом со мной совсем ребёнок… Мальчик мой… Художник…