Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107

Как давно это было – два или даже три года назад? Не имеет значения, ведь теперь Вера мечтала о дочке.

С Герой они встречались уже несколько месяцев, он даже снимал её ню. «А где у тебя эта ню?» – веселилась Копипаста. Гера долго колдовал над снимком, вмонтировал в спину два больших крыла – к сожалению, чёрных.

Раньше Вера пренебрежительно относилась к фотографии и не считала её искусством. Фотограф не создаёт сюжет, а присваивает его. Да, нужен взгляд. Да, надо заполнить кадр по максимуму. Но это – техника или, так уж и быть, ремесло. Так считала Вера прежних времён, но теперь она думала по-другому. Странные работы Геры, которые она бегло смотрела тем утром, при тщательном изучении увиделись иначе – он дарил каждой женщине новую судьбу и другую историю. А это уже искусство.

Естественно, Стенину интересовало, кем были Герины модели – брюнетка с локоном на шее и худышка неопределённой масти? Но фотограф не стал рассказывать, отмахнулся. По утрам он бывал всё так же раздражителен, часами лежал в кровати под мрачным, похожим на ружейное дуло, взглядом Шварценеггера. А потом оттаивал, принимал жизнь заново – каждый день.

– У тебя одна рука всегда холодная, а другая – горячая, – заметил однажды Гера. Была сладкая, как халва, и такая же серая ночь. Луна пряталась за тучами. Вера вдруг выпалила:

– А ещё я жду ребёнка.

Гера шлепком включил свет – так некоторые медсёстры ставят уколы. Шварцнеггер болезненно сморщился от яркой вспышки, а Вера и вовсе ослепла на мгновение.

– Какого ещё ребёнка?

Без привычных очков лицо Геры выглядело голым, неловко смотреть.

– Обыкновенного. Девочку.

– Но ты же предохранялась?

Вера действительно предохранялась – мамина знакомая врачиха прописала ей марвелон в таблетках. Она бросила пить таблетки в тот день, когда у Юльки родилась Евгения. Это было всего лишь совпадение – Вере показалось, что от таблеток она стала тяжелеть в самых важных местах. Особенно огорчали бёдра – когда Вера садилась, они некрасиво расплющивались, а вот у проклятой Копипасты оставались стройными и длинными, как французские багеты.

Гера нашёл очки на полу, криво нацепил их и гневно смотрел на Стенину. Шварценеггеру, тому вообще было некуда глаза деть, была бы его воля – покинул бы этот флэт с его драмой.

Вера изучала засаленные пятна на обоях – причудливые, как облака. Вон то, слева от Шварца, напоминает Австралию. Рядом – слон с рифлёным, как шланг пылесоса, хоботом. Внутри Веры, там, где вовсю шло строительство маленькой девочки – ручки, глазки, ножки, – всё окаменело и умолкло. Услышать хотя бы шевеление зависти, её привычные взмахи крыльями, шёпот…

– Тебе всего двадцать! Какой ребёнок?

Гера ходил по квартире, кидал всё, что попадалось на глаза – попадалось такое, что не жаль. Карандаш, Верина косметичка, пустая винная бутылка. Драгоценная камера лежала рядом, но её не заметили, тогда как менее удачливые предметы летали и гремели на радость соседям – айне кляйне нахтмюзик.

– А, я понял! – возликовал Гера. – Ты замуж хочешь, да?

– Вовсе нет, – сказала Стенина, и это была правда. Сейчас ей хотелось не замуж, а уйти отсюда. Уйти как можно скорее, и неважно, что будет потом. Вера надела блузку, потянулась за колготками, как вдруг Гера прыгнул на диван – как подросток.

– Верка, ну можно ведь как-то решить эту проблему?

– Это не проблема! – Вера держала в руках колготки, и всё показалось ей вдруг нелепым. Словно она смотрит глупый фильм и не решается выйти из зала.

– Не уходи, – попросил Гера и выключил свет. Они лежали в темноте, молчали, за голыми окнами без штор висела налитая, тяжёлая, тоже как будто беременная луна. Потом Вера услышала, как брякнули об пол очки, и Гера спросил шёпотом:

– А может, будет мальчик?

…Вера любила находить сходство: предметы были похожи на людей, музыка – на живопись, а её жизнь могла бы стать похожей на жизнь Юльки Калининой.

– Почему ты не рассказала тому, из Оренбурга, про Евгению?

Юлька пожала плечами. Она быстро похудела после родов, стала красивее себя прежней и уж точно что красивее всех остальных.

– Я не считаю, что моему ребёнку нужен отец.

– А вот моему – нужен.

– Ну, ты, кажется, не в том положении.

Вера высоко подняла голову. Здесь по всем правилам следовало выразительно промолчать.

– Верка, как здорово! – закричала Копипаста. – Девчонки будут дружить!

Она тоже откуда-то знала, что у Веры Стениной родится девочка. На год младше Евгении.

Лара.

Глава седьмая

– Вы торопитесь?

Вера не сразу поняла, что таксист обращается к ней, а не к своему невидимому собеседнику, какие в изобилии водятся у каждого водителя. Почему-то именно таксисты особенно любят телефоны, рации и другие средства срочной связи. Одиноко им, видать, в машине. Однажды Веру вёз таксист, у которого были сразу три разные трубки, и он обращался с ними виртуозно и нежно, как с любовницами, а вот на дорогу поглядывал лишь время от времени. Дорога была – нелюбимая жена. Но этот, сегодняшний, говорил с Верой – и даже смотрел на неё через плечо с таким видом, будто собирался туда трижды сплюнуть.

Вера могла бы сказать правду – она не просто «не торопится», а вообще сомневается, стоит ли ехать к Евгении? Но вместо этого выдавила девчоночье «а что?».

– Да я заправиться не успел, вон уже лампочка горит. Вам встречать или сами улетаете?

Вера сглотнула комок, похожий на клочок кошачьей шерсти.

– Встречать, но я… не тороплюсь.

– Понятно, – сказал таксист. Ничего ему не было понятно кроме того, что тётка с приветом – что ж, зато он успеет заправиться.

На углу Шаумяна и Ясной встали в длинную очередь машин. Вера прикрыла глаза, изображала спящую.

Беременной, ей постоянно хотелось спать. Это было первое, что принесла с собой маленькая, тогда ещё невидимая и неизвестная Лара, – сон. Вера засыпала на лекциях, специально укладывала подбородок на карандаш, чтобы голова не падала – но всё равно дремала, особенно на лекциях по истории декоративно-прикладного искусства. Тётенька-лектор была тихая и напряжённая, как дворняга, которую много и подробно били. Крепко сжатые губы напоминали беременной Стениной лавровый лист – не цветом, но формой. Чувствовалось, что у лекторши большой опыт, что она много знает о декоративно-прикладном и сама, вполне возможно, лепит глиняные игрушки или чеканит по ночам. К несчастью, чеканить слова на лекциях она не могла совершенно. До беременности Вера порой мечтала о том, чтобы у таких людей имелась кнопка, усиливающая звук. Но теперь ей даже нравился тихий шелест декоративно-прикладной речи – как будто листья опадали с лавра, убаюкивая студентку Стенину.

Теперь она приходила в университет без прежней радости. Немногие мальчики, поступившие с нею вместе, волшебным образом растворились к третьему курсу. Девочек, которые учились лучше её, Вера избегала по причине самосохранения – не для того она изгнала мышь, чтобы та вернулась в новом обличье, – а девочки, учившиеся хуже, были глупы и раздражали. Чувство, которое привело Веру сюда после школы, ослабло – теперь она скорее додумывала картины, нежели ощущала их. Старый преподаватель с жёлтой сединой вышел на пенсию. Лара внутри просила то мороженого, то орешков, то подгорелых сухариков. И даже двери парадного входа в университет казались теперь слишком тяжёлыми, неподъёмными.

В очередной день, «прожитый без славы и искусства» (кто бы знал, как это «ы-и-и» в русском переводе огорчало чуткую к любой дисгармонии Веру), она на полдороге к выходу повернула обратно, в деканат. И попросила академический отпуск.

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107