Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
Он и не рассчитывает, что они клюнут на это. Он позволил им выиграть, и все, наблюдавшие за игрой, это знают. Сами игроки тоже. Но нет такого человека среди тех, кто сейчас перебирает свою стопку сигарет — не выигранных, а только отыгранных, потому что он выиграл их первым, — у кого на лице не было бы самодовольной улыбки, как будто он самый крутой картежник на Миссисипи.
Толстый черный и второй черный по имени Дживер выдворяют нас из дневной комнаты и ключиком на цепочке начинают гасить свет; по мере того как в отделении темнеет, глаза сестры с родинкой становятся все выразительнее и ярче. Она в дверях стеклянного поста раздает ночные таблетки медленно текущей перед ней очереди и прикладывает все силы, чтобы не перепутать, кого и чем сегодня травить. Она даже не смотрит, куда наливает воду. До такой степени отвлек ее внимание приближающийся рыжий детина с ужасным шрамом, в отвратительной кепке. Она следит, как он идет от карточного стола из темной комнаты и покручивает мозолистой рукой рыжий клок волос на груди, которые выбиваются из-под узкого воротничка выданной на ферме рубашки. Я вижу, как она отступает назад, когда он подходит к двери поста, и понимаю, что Большая Сестра, вероятно, предупредила ее. (Ах да, мисс Пилбоу, прежде чем я сдам вам отделение… этот новенький, вон там, со шрамом на лице и вызывающими рыжими баками… у меня есть все основания полагать, что он сексуальный маньяк).
Макмерфи видит, какие круглые у нее от страха глаза, поэтому просовывает голову в дверь поста, где она выдает таблетки, и, чтобы познакомиться, улыбается широкой, дружелюбной улыбкой. Это приводит ее в такое замешательство, что она роняет кувшин с водой на ногу. Вскрикивает, прыгает на одной ноге, рука ее дергается — и капсула, которую она только что собиралась мне дать, вылетает из чашечки и падает ей прямо за воротник формы, где родимое пятно, как винная река, устремляется в долину.
— Разрешите вам помочь, мэм.
И мозолистая ручища, в шрамах и с татуировкой, цвета сырого мяса, всовывается в дверь поста.
— Назад! Со мной в отделении два санитара!
Глаза ее прыгают в поисках черных, но те далеко, привязывают хроников к кроватям и вряд ли быстро придут на помощь. Макмерфи скалится, поворачивает руку ладонью вверх, показывает, что у него нет ножа и лишь свет отражается от его гладкой, восковой, мозолистой ладони.
— Мисс, я хочу только…
— Назад! Больным запрещается входить в… Ой! Назад, я католичка! — И дергает за золотую цепочку на шее, так что крестик вылетает наружу вместе с потерявшейся капсулой. Макмерфи хватает воздух рукой прямо перед ее лицом. Она вскрикивает, сует крестик в рот и зажмуривает глаза, словно ее сейчас собираются пристукнуть, и стоит так, белая как бумага, за исключением этого пятна, которое стало совсем темным, точно всосало в себя всю кровь из тела.
Наконец она открывает глаза и прямо перед собой видит все ту же мозолистую рукую, а в ней — мою маленькую красную капсулу.
— …хотел только поднять эту лейку, что вы обронили.
Она громко выдыхает воздух. Берет у него графин.
— Спасибо. Спокойной ночи, спокойной ночи. — И закрывает дверь перед носом стоящего в очереди больного. Никаких больше таблеток на сегодня.
В спальне Макмерфи бросает капсулу мне на кровать:
— Хочешь свой леденец, Вождь?
Я смотрю на капсулу и отрицательно качаю головой, тогда он щелчком сбрасывает ее с кровати, как назойливое насекомое. Она скачет по полу и верещит, словно сверчок. Макмерфи начинает раздеваться, и вот из-под рабочих брюк появляются черные как уголь атласные трусы с красноглазыми белыми китами. Он видит, какое впечатление на меня произвели его трусы, и скалится.
— От студентки, Вождь, из орегонского университета, с литературного отделения. — Он оттягивает большим пальцем резинку и хлопает ею по животу. — Подарила, потому что говорит, я символ.
Его руки, шея и лицо покрыты загаром и жесткими курчавыми оранжевыми волосами. На обоих плечищах татуировки. С одной стороны надпись: «Боевые ошейники» [6], черт с красным глазом и красными рожками и винтовка М-1, с другой — колода для игры в покер, разложенная веером, — тузы и восьмерки. Он кладет свернутую одежду на тумбочку рядом с кроватью и начинает кулаком взбивать подушку. Ему дали кровать рядом с моей.
Залезает в постель и резко говорит:
— Быстрее, Вождь, а то черномазый сейчас светильник вырубит.
Я оглядываюсь и вижу: идет черный по имени Дживер, сбрасываю туфли и ложусь в постель как раз, когда он подходит, чтобы завязать на мне простыню. Покончив со мной, он окидывает все последним взглядом, хихикает и щелчком гасит свет.
В спальне становится темно, только белым пятном светится из коридора дежурный пост. Макмерфи рядом со мной дышит глубоко и ровно, одеяло на нем мерно поднимается и опускается. Дыхание становится все медленнее, и кажется, что он уже спит. Вдруг с его кровати раздается тихий горловой звук, точно лошадиный всхрап. Он и не думал спать и над чем-то про себя смеется. Наконец успокаивается и выдает:
— Ну и подпрыгнул ты, Вождь, когда я сказал, что идет этот черный. А говорили, глухой.
* * *
Впервые за много лет ложусь спать без этой маленькой красной капсулы (если прячусь, чтоб ее мне не давали, ночная сестра с родинкой посылает за мной черного по имени Дживер и, пока он удерживает меня своим фонариком, наполняет шприц), поэтому я притворяюсь, что сплю, когда черный проходит мимо.
Проглотишь такую красную таблетку и не просто засыпаешь — сон парализует тебя на всю ночь и ты не можешь проснуться, что бы вокруг ни происходило. Вот почему мне дают таблетку — на старом месте я обычно просыпался по ночам и видел, что они вытворяли со спящими больными.
Лежу не шевелясь, дышу медленно, жду, не случится ли чего-нибудь. Очень темно, лишь слышно, как они скользят там в своих резиновых тапочках, дважды заглядывают в спальню, светят по лицам фонариком. Мои глаза закрыты, но я не сплю. Сверху, из буйного, раздается вопль: уу-уу-ууу — переделали кого-то на прием кодовых сигналов.
— Неплохо бы пивка, впереди длинная ночка, — слышу я, как один черный говорит другому. Резиновые тапочки пищат в направлении дежурного поста, где стоит холодильник. — Хочешь пива, конфетка с родинкой? В честь предстоящей долгой ночи?
Человек наверху умолкает. Низкий вой установок в стенах становится глуше и вскоре совсем не слышен. Вокруг ни звука — только отдаленный мягкий рокот где-то глубоко, во чреве здания. Этот звук я слышу впервые — что-то вроде того, когда стоишь поздней ночью на плотине большой гидроэлектростанции. Глухая, безжалостная, звериная сила.
Толстый черный стоит в коридоре, глазами водит по сторонам, хихикает, я его вижу отсюда. Идет к двери спальни, медленно вытирает влажные серые ладони о подмышки. На стене отражается его огромная, как у слона, тень. Вот она все меньше, когда он подходит к двери спальни и заглядывает внутрь. Снова хихикает, открывает щит с предохранителями, лезет туда рукой.
— Так-так, детки, спите крепко.
Поворачивает маховичок, пол начинает скользить вниз и уходит из-под двери, опускаясь в глубь здания, как платформа в зерновом элеваторе!
Ничто, кроме пола спальни, не движется, и мы скользим мимо стен и окон отделения с дьявольской скоростью: кровати, тумбочки — все скользит. Механизмы, — наверное, это устройства с гусеничными цепями вдоль всех углов шахты — смазаны и бесшумны, лишь слышно, как дышат больные. Мы опускаемся все ниже, и грохот под нами становится все громче. Свет из двери спальни в пятистах ярдах над этой дырой превращается в пятнышко, осыпая плоские стены шахты тусклой пылью. Вот он тускнеет, тускнеет, вдруг оттуда вырывается крик, который эхо разносит по стенам шахты вниз: «Назад!», и свет совсем исчезает.
Легкий толчок — пол касается какого-то твердого основания глубоко в земле. Темно как в гробу. Дышать все труднее, и мне кажется, что простыня начинает меня душить. Я пытаюсь ее развязать, но пол вновь дергается и плавно скользит вперед. Он на каких-то роликах, которых я не чувствую. Я даже не слышу дыхания больных и вдруг понимаю, что это из-за грохота, который постепенно стал настолько сильным, что, кроме него, ничего больше не слышно. Должно быть, мы в самой его середине. Начинаю рвать ногтями чертову простыню и уже почти высвободился, как вдруг вся стена уходит вверх, открывая взору огромный зал с бесконечными рядами машин; зал кишит потными, голыми до пояса людьми, которые бегают вверх и вниз по мосткам, в свете пламени от сотни доменных печей видны их пустые сонные лица.
