Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо

– Ну так что, – прерывает он молчание, – диктуй, я готов!

– Ты будешь писать? – спрашиваю я с сомнением.

– А что, ты хочешь сам?

– Да нет, просто, по правде говоря, я еще не придумал, что надо сказать.

– Ведь это ты наш мозг, – спешит ввернуть Марино, сваливая на меня всю ответственность за операцию.

– Ну тогда… пиши…

Старикан уже занес руки над клавиатурой – что твой пианист за мгновение до того, как начать игру, – когда в дверь вдруг звонят. Застыв на месте, мы обмениваемся встревоженными взглядами.

– Нас вычислили! – шепчет он наконец.

– Ты что, свихнулся? Мы же даже еще не начали!

– Но тогда кто это? – выдыхает он еле слышно.

– Да откуда мне знать, пойди да открой: это же твой дом!

Марино подчиняется и, терзаемый опасениями, уходит по направлению к двери. Хорошо еще, что во время войны он был мальчишкой и ему не пришлось идти на фронт – как солдат он бы представлял собой жалкое зрелище. Я буквально вижу его одним из штурмтруппеновских героев [6].

Едва он отпирает входную дверь, как до меня явственно доносится голос синьоры Витальяно. Пару секунд спустя в комнатку проникает и характерное зловоние. Ведь эта кошатница как будто все время таскает с собой в карманах пальто десяток-другой дохлых кошек. Я слышу, как они о чем-то переговариваются с Марино, идя вместе по коридору.

– Элеонора пришла проверить, как у нас идут дела, – сообщает Марино, заходя в комнату.

Просто замечательно: теперь мы и в самом деле составляем чудную компанию убогих. Старикан берет стул и усаживает на него гостью, затем возвращается к компьютеру.

– Так, значит… – пытаюсь я вернуться к предмету нашего разговора, – пиши: «Мы хо-те-ли бы пре-ду-пре-дить вас, что нам из-вест-но о факте вашего плохого о-бра-ще-ни-я с женой. Если ис-тя-за-ни-я будут про-дол-жаться, то мы будем вы-нужде-ны, хотим мы э-того или нет, о-повестить компе-тент-ны-е ор-га-ны».

Потратив четверть часа и литр пота, мы наконец ставим последнюю точку. Я не знаю, что еще можно сказать, но полагаю, этого будет достаточно.

– И это все? – вопит Элеонора.

– Ну… да, думаю, что да, – неуверенно отвечаю я.

– Нет, так не пойдет! – энергично восклицает она.

– Почему не пойдет?

– Слишком вяло, бесхарактерно, надо совсем по-другому! Марино, пиши вот как: «Слушай, мудак, мы знаем, что ты бьешь свою жену. Если это случится еще хоть один раз, мы придем и переломаем тебе обе ноги. Мы тебя предупредили!»

Я с сомнением гляжу на кошатницу. Зато Марино хихикает в усы, допечатывая нашу угрозу.

– Дорогие мои синьоры, его нужно серьезно напугать. Этот подлец должен в штаны наложить от страха, так что тут не до компетентных органов!

Марино смотрит на меня: я мотаю головой в ответ в знак того, что он должен не молчать, а сказать то, что думает.

– Вообще-то, мне кажется, что Элеонора права.

Обернувшись, я в упор разглядываю старушенцию, которая между тем устроилась подбородком на тыльной стороне кистей рук, крепко сжимающих ее верную клюку. Годы превратили ее в настоящую ведьму – но в ведьму, однако, хорошо знающую свое дело. Она мне нравится. Как Россана, как и все те женщины, которые не сгибаются перед жизнью.

– Окей, вас большинство. Оставим текст как есть.

– А теперь? – спрашивает Марино. – Что будем делать?

– Распечатывай, и потом я брошу письмо в почтовый ящик, а там посмотрим, что произойдет.

Марино смотрит на меня в растерянности.

– Что такое?

– Я не догадался спросить, как это делается…

– Делается что?

– Как нужно распечатывать.

У меня вырывается нецензурное ругательство, и вслед за тем я соображаю, что рядом с нами находится синьора. Но к счастью, старушонка глуха как пень и ни хрена не слышит, продолжая таращиться на нас с дурацкой улыбкой.

– Ты знаешь, как это делать?

– Нет, мои отношения с техникой ограничиваются пультом от телевизора.

– Ну тогда нам ничего не остается, кроме как подождать моего внука Орацио. Вечером я ему позвоню и попрошу зайти еще раз.

Я вздыхаю. Мы потратим не один день, чтобы написать и доставить это несчастное письмо, а между тем ситуация у Эммы может ухудшиться в любой момент. Попрощавшись с шайкой заговорщиков, я поднимаюсь к себе на этаж. На ручке моей двери висит пакет. Открываю его: внутри лежит скатерть. Захожу домой и читаю приложенную к подарку записку. Она от Эммы: «Теперь в следующий раз ты сможешь слушать то, что я стану тебе рассказывать, вместо того, чтобы искать скатерть! P.S. Спасибо».

Я кручу записку в руках и внезапно ощущаю, что я растроган. Как всегда, стоит появиться женщине – и я попался.

Там, где Талиб

Мне кажется, что когда я последний раз приглашал кого-то на свидание, у меня еще были права и я ездил на машине. Вот уже два дня, как я напрасно пытаюсь найти подходящую отмазку, но тот факт, что я стал слишком искренним, мне только мешает: даже не представляю себе достоверной причины, которая бы выдержала разочарование в голосе моей любовницы. Да и потом, не думаю, что обманывать Россану – очень умная мысль: если она решит, что не желает меня больше видеть, я же и останусь в дураках, и мне придется искать другую любовницу, которая при этом, однако, не будет вести себя как любовница и не позволит мне засыпать у нее под боком или не будет жарить мне яичницу у себя на кухне. И я вовсе не уверен, что найти такую окажется так уж просто.

Сейчас я стою у ее дома, ожидая, пока она выйдет – совсем как школьник на первом свидании. Хотя полагаю, что школьник чувствовал бы себя гораздо более уверенно. Моя проблема в том, что я никогда не виделся с Россаной за рамками наших сладострастных встреч и не знаю, как она обычно одевается: носит ли она каблуки, ходит ли в шляпке и шубке, насколько обильный она накладывает макияж. Вдруг она появится передо мной в спортивном костюме или в леопардовой юбке и чулках в сеточку? Если такое случится, мне придется притвориться, что мы не знакомы, и исчезнуть в первом же темном переулке.

Мне не нужно было ее приглашать: наши отношения вот уже два года устраивали нас обоих, а теперь я сам все усложняю. Правда в том, что я знаю как свои пять пальцев каждую клеточку ее тела, но ничего не знаю о ее характере. Или, по крайней мере, знаю только одну его версию. И боюсь обнаружить, что другие варианты меня не устраивают.

Что ж, в попытке хоть как-нибудь отвлечься я начинаю разглядывать пустынную улицу, взбирающуюся на холм. Затем вздыхаю и закуриваю сигарету. Вот еще момент, о котором я успел забыть: когда ты встречаешься с женщиной, тебе предстоит ожидание. Однако в числе стольких моих достоинств не оказалось терпения. Ненавижу ждать – я начинаю нервничать, курю без остановки, у меня начинают болеть ноги. С Катериной у нас это был один из многочисленных поводов для ссоры. Я уже был готов, тогда как она еще только собиралась надеть юбку, так что я выходил покурить на улицу, и одна сигарета превращалась в две или даже три – в зависимости от времени ожидания. К тому моменту, когда она наконец появлялась, от хорошего настроения у меня не оставалось и следа, и при первом же удобном случае я находил предлог, чтобы к ней прицепиться. Часто она мне даже не отвечала, но когда она с непробиваемым упрямством принималась мне возражать, мы начинали ссориться, и вечер был отравлен. Сколько таких вечерних выходов я испортил своей жене! Но если хорошенько подумать, то и самому себе я их испортил немало. Как-то – это было за год до того, как она умерла, – она попросила меня сводить ее к Старита, в его знаменитую пиццерию в районе Матерде́и [7]. Но проблема в том, что, когда мы пришли, там уже было несколько десятков человек, болтавших у входа в ожидании своей очереди, и чтобы войти, требовалось стоять не меньше сорока пяти минут: это было выше моих сил. Поэтому я сказал, что ни за что на свете не соглашусь остаться, и, раздосадованный, пошел прочь. Она последовала за мной, не произнеся ни звука, но с вытянувшимся лицом, и за весь оставшийся вечер (проведенный в какой-то жалкой забегаловке неподалеку, где нам подали не менее жалкую пиццу) не удостоила меня даже словом.