Глухая Мята - Липатов Виль Владимирович

— Снимай сапоги… Теперь рубаху!.. Вот и хорошо! Спи! — Он отвертывается от Федора, достает из кармана платок и быстро вытирает то место, куда поцеловал Федор. Затем возвращается к печке. Он проходит мимо людей — высокий, подтянутый, стройный, и Никита Федорович уважительно говорит:

— Вот, как говорится, человек тоже выпил, а не пьяный… Уметь надо выпить, как и в любом деле!..

Бригадир Семенов сидит неподвижно. Он о чем-то думает.

6

Как звенья тракторной гусеницы, похожи друг на друга рабочие дни в Глухой Мяте. И точно так же, как гусеница на катки, плавно наматывается время на чередование дня и ночи. Расчерчен на клетки часов, разделен на две половинки рабочий день. В восемь часов начало, затем обед, два перекура по полчаса — и все. Плавно, неторопко течет гусеница времени, оставляя высокие штабеля на берегу Коло-Юла, прореживая густой сосняк.

Похожи рабочие дни в Глухой Мяте, словно близнецы, но есть и различие. Оно — в людях, которые бывают то веселые, то грустные, то энергичные, то отчего-то расслабленно-ленивые. Внешне похожи как две капельки воды дни Глухой Мяты, но внутренне различны так, что порой кажется — другие люди пришли в сосновый бор…

Спокойный, уравновешенный человек Георгий Раков, а вот сегодня не таков. Недовольный чем-то, сумрачный пришел на лесосеку, молча завел трактор, молча забрался в кабину и рывком бросил трактор по волоку. Бригадир Семенов поглядел на него, присвистнув от удивления, сдвинул шапку на затылок — что это с Георгием? Не было такого, чтобы знатный тракторист беспричинно рвал машину, на высшей скорости шел по волоку! Что с ним?

Не похож на себя сегодня и Федор Титов — расслабленный, бледный, смущающийся. Он не может смотреть товарищам в глаза, виляет взглядом, сторонкой обходит лесозаготовителей; забравшись в машину, осторожно, чтобы не лязгала, не привлекала внимания, трогается и незаметно скрывается в тайге. Впереди качается в сумраке, подпрыгивает красный огонек — сигнальный фонарь машины Георгия Ракова. Смотрит на него Федор и кривится от боли в голове, от беспокойства на сердце, а главное, оттого, что вспоминается вчерашнее — черное, лохматое, неискреннее, слышатся зубчатые слова: «У тебя рабья кровь, Федор!» От этого воспоминания сжимается сердце.

Невесел и Георгий Раков. Машину ведет неровно, рывками, ноги нервничают, а от гула мотора по вискам ударяют маленькие молоточки.

Георгий Раков сердит на механика Изюмина. Не помнит он, когда был так унижен и оскорблен. Вчерашний случай с лопатой, которая оказалась одновременно и орудием производства и не орудием производства, то и дело вспоминается Георгию, и он беспокойно ерзает на сиденье, томится от горечи поражения. В памяти всплывает лицо механика, слышатся слова: «Вы не огорчайтесь!», а после слов такое движение, словно Изюмин хочет снисходительно похлопать по плечу его, Георгия Ракова.

Велика обида знатного тракториста на механика передвижной электростанции. Опозорил его Изюмин! Унизил! К этому не привык Георгий Раков — ведь уже с давнего времени к его словам прислушиваются, с его мнением считаются. Безупречным поведением, отличной работой заслужил это Раков.

Ворочается на сиденье Георгий, краснеет за вчерашнее… Не ответив на вопрос механика, грубил, грозил пальцем, а сам чувствовал стыд, да и грубил-то оттого, что было неловко перед товарищами.

— Сюда, сюда! — слышит он веселый голос. С магистрального волока трактор входит в лесосеку, навстречу выныривает Борис Бережков, кричит что-то радостное, утреннее, но Раков встречает его вопросом:

— Борис, кто такой этот Изюмин?

— Механик, — по инерции, не задумавшись, отвечает Борис и сам понимает, что сморозил: не так нужно отвечать на вопрос об Изюмине.

— Откуда приехал?

— Не знаю.

— Кем раньше был?

— Тоже не знаю! — отвечает Борис, пожимая плечами. Ему приходит на ум, что они действительно ничего не знают о механике, кроме того, что он заочно учится в Красноярском лесотехническом институте. — Он знающий человек! — неопределенно буркает Борис, чтобы хоть немного удовлетворить любопытство Ракова.

— Это вижу! — отрезает тракторист. — Давай чокеровать воз!..

На обратном пути из лесосеки Георгий думает о механике. Загадочный он, нездешний, говорит так, что не поймешь — серьезно или шутит.

У механика белые, нежные руки, но он не белоручка, не неженка. Раков видел, как он заводил станцию, — коленчатый вал вертелся так быстро, точно работал мотор, а ведь механик сам крутил заводную ручку. Изюмин умеет работать электропилой, сучкорезной, водит трактор — он так же универсален, как старик Борщев. Работает Изюмин хорошо: за все время на станции не было ни одного простоя. Бригадир сказал Ракову: «Изюмин такой механик, каких я еще не видел, — он омолодил станцию!»

Роется в Изюмине Раков, невольно ищет в нем плохое, обличительное и — не находит: со всех сторон хорош механик. Мелочи не в счет, хотя много находит их Георгий… Вот вчера, пьянствуя с Титовым, механик в барак проскользнул незаметно, так, чтобы его не приметили, оставил Федьку одного. Заметил Раков и то, как Изюмин брезгливо вытер губы после Федорова поцелуя… Много таких мелочей знает за механиком Раков, но понимает, что мелочи — это мелочи! Ведь после того, как механик незаметно пробрался в барак, он первым остановил Титова, не дал сорвать боевой листок, уберег Федора от неприятности. А от пьяного поцелуя Федора каждый, пожалуй, вытерся бы…

Нет, ничего плохого не находит в механике Георгий Раков! И ему вдвойне стыдно за вчерашнее оттого, что не ответил на вопрос, да еще и грозился: «Посмотрим на вас, посмотрим еще!» А что посмотрим?! На себя надо смотреть, а не на механика… Он не теряет времени, учится заочно в институте, а ты походил раз в неделю в кружок и замыслил о себе много. «Вот так-то! — рассуждает Раков. — Так-то!»

Даже в разговоре с самим собой он остается немногословным, сдержанным — он не любит лишние слова, как и лишние движения; каждое слово, каждый жест Ракова рассчитаны. Тракторист Георгий Раков вообще придерживается в жизни твердых правил — он не меняет своих точек зрения и привычек, считая их самыми верными, самыми лучшими.

Притащив воз на эстакаду, Раков отцепляет его, поставив трактор, идет к передвижной электростанции. Механик Изюмин читает. Положение у него немного смешное: он выглядывает из дощатой будки, как из конуры, и поэтому Михаил Силантьев, когда Изюмин заболел и некому было работать, раскричался: «Не пойду на станцию! Не буду сидеть, как собака в конуре!»

Раков подходит к механику, садится на порожек и начинает крутить самокрутку. На Изюмина он словно не обращает внимания, а на лице такое выражение, как будто говорит: «Присел потому, что место удобное, тихое. Лучше и не найдешь!» Закрутив вершковую папиросу, он тянется прикурить к механику, и это тоже — молча, безразлично, а когда втягивает дым в себя, щеки западают, и опять кажется, что произносит равнодушно: «Спички у меня есть, но мы — в лесу, разбрасываться дорогим товаром не приходится!» Изюмин так и понимает его — охотно протягивает дымящуюся папироску. Он серьезен и вежлив в движениях.

— У меня перекур! — небрежно сообщает Раков, чтобы механик не заподозрил его в лености.

— Пожалуйста, пожалуйста! — сгибает талию Изюмин.

Некоторое время они курят молча, не глядя друг на друга, и у Ракова по-прежнему такой вид, словно его ничуть не интересует механик, а присел он рядом без всякой причины, просто захотел и сел. Вздумалось бы Ракову, он так же спокойно и с таким же удовольствием покурил бы на эстакаде, как курит на пороге станции.

— Ну ладно! — говорит Георгий, когда папироса догорает. — Так весь день можно просидеть! — Он неторопливо поднимается, но уходить не спешит, чтобы Изюмин успел понять смысл его слов, в которых заключено следующее: «Сидеть в конуре мы непривычные! Нам настоящую работу подавай!» Когда, по его мнению, проходит достаточно времени, чтобы механик понял сказанное, Раков делает несколько шагов вперед, но останавливается.