Не женское это дело… - Весельницкая Ева Израилевна

– Но это социальная профессия. Это театр. А можно ли эту профессиональную позицию перенести на жизнь?

– Давайте попробуем. Попробуем перенести проекцию на жизнь на основе какого-нибудь текста, допустим называемого Традицией. Если человек претендует на роль режиссера, то он должен на основе этого текста создать некое действие, что естественно чревато манией величия и претензией на роль Демиурга.

У режиссера на театре всегда есть текст. Вот и получается, в самом широком понимании режиссер – это человек, который на основе текста создает реальность. И он может это сделать, потому что владеет профессией.

Необычность ситуации возводила игру на совсем новый и неожиданный уровень. Ситуация была столь очевидно многослойна, столь многопланова, что ей пришлось вспомнить все, чему учили с тем, чтобы извлечь из нее максимум. Открытый социум вносил свои нюансы и оттенки. В пространстве, сталкивались, сплетались, иногда полностью смешиваясь, а иногда, совершенно не соприкасаясь, разные уровни восприятия, внимания и видения ситуации. Здесь одновременно слушали Мастера, беседовали с профессором, общались с режиссером. Здесь удовлетворяли любопытство, вооружались информацией, увеличивали уровень понимания, медитировали и учились.

– Какая игра! Какие возможности!

– Не отвлекайся!

– Да, да. Соединяя, не смешивай…

Вот именно, разделяя, не разрывай.

– Недавно в Интернете был вопрос к Мастеру. Что делает Мастер? Учитель учит, водитель ведет, а что делает Мастер?

– Мастер? А вот это и делает – ситуацию. В общепринятом контексте, Мастер это тот, кто создает ситуацию, тот, кто не пытается управлять людьми, влиять на них, властвовать, обучать. Он делает это через ситуации, и сам, в идеале, является ситуацией.

– А что такое ситуация?

– Ситуация это прежде всего событие, если воспользоваться профессиональной режиссерской терминологией. Цепь событий и составляет сюжет. Задача – так построить эту цепь, чтобы было убедительно, заразительно, выразительно и вовлекало.

Присутствующих явно задело за живое, от их включенной заинтересованности возникло ощущение, что в зале стало на много больше людей. Вопросы посыпались, как из рога изобилия.

– А события, ситуации, откуда они берутся, если мы говорим о жизни? Что или кто решает, что именно такие ситуации нужны именно для этого человека, чтобы с ним что-то произошло?

Как это происходит?

Где автор?

Где сценарий?

– Традиция это и есть сценарий. Тот текст, которым я пользуюсь в качестве источника для постановок. Сценарист неизвестен, согласно этому же тексту. Человек только предполагает, а располагает к счастью не он. Мы говорим, что сценарист это Реальность.

С точки зрения нашей Традиции существует такое постоянное действие как Мистерия. И в этой Мистерии и роли распределяются, и события происходят. Мы можем только гипотетически предполагать, кто или что является Автором этой Мистерии, т. е. поверх жизни, житейских историй существует еще Мистериальная история.

Спектакль шел к концу.

– Где это видано, «Гамлет» с четырьмя актерами?

– О чем может быть эта пьеса?

– Что они могут сделать вчетвером?

В черном пространстве, общем для сцены и зала четыре актера, четыре героя, живущие в мире, который создал режиссер, используя как текст великую пьесу, загадочного англичанина, отвечали на один из главных вопросов, который только может задать себе человек: Почему же мы не в Витенберге? Почему мы не там, где хотим быть больше всего на свете? И почему мы не такие, какими хотим и можем быть? И, растревожив душу, свою и зрителей уходили они один, за одним из этого мира, оставляя каждому шанс обрести свой ответ.

Четверо юродивых истово молились, обратясь в зал, где благополучные и любопытствующие, сидели зрители.

– Достоевский? На четверых?

– Такая громадина, такой роман? О чем это они?

– Как ему в голову пришло?

Да, что они душу-то травят, нам, что в жизни забот не хватает?

Забот-то хватает. А души?

– Ваш театр – это же не развлечение. Вы заставляете зрителей страдать и мучиться. Это уже не искусство. Чего вы хотите от зрителей?

– Ничего. Я их бужу.

– Кто Вас просил!

Первый же звук взорвал тишину и покой огромного знаменитого на весь мир Собора, как крик о помощи, как вопль роженицы, как смертный стон. Зал встрепенулся, растерянный и удивленный, непонимающий, но души их уже услышали и отозвались, и раскрылись навстречу. И каждый знал, что музыка необыкновенная, не похожая ни на что, чтобы даже самому искушенному меломану доводилось слышать, музыка, которая рождалась в эти мгновения – это не только талант и душа музыкантов, но и душа каждого из них. И нежные переливы, и суровые аккорды, и хитросплетение звуков, чувств, мелодий и переживаний – это все, и одиночество, и чудо рождения, и чудо совместного бытия, по которому так страждет душа.

– Ваше творчество не может быть признанно, как самостоятельное искусство.

– Это эксплуатация зрителя.

– У вас такой талант, почему вы не хотите использовать его традиционно?

– Классно, ребята! Но это не наш формат.

– Вы что, хотите вдвоем мир переделать?

Маэстро был бесконечно знаменит и так свободен, как только может быть свободен абсолютно довольный своей жизнью и судьбой человек. Он был весел, доступен и откровенен.

– Это здорово. Это талантливо, смело и ни на что не похоже. Поверьте мне, вами будут восхищаться. – Глаза мудреца хитро блеснули. – Или над вами будут потешаться. Это уж как сложится.

Звон бубенцов рассыпался в пространстве и растворился.

– Вот вы говорите, чтобы увидеть ситуацию нужно стать в позицию режиссера, а как видит режиссер?

– Читает поведение.

Он принял решение умереть. И умирал. Он принял его сам, бесповоротно и окончательно, не приняв во внимание слезы родителей, мольбы жены и увещевания друзей. Болезнь, вполне подвластная современной медицине, казалось, на какое-то время даже отступила, растерянная, из-за отсутствия ожидаемого сопротивления. Но быстро освоилась с ситуацией и с каждым часом все смелее вступала в свои права. А он пытался жить, как не в чем не бывало, игнорируя не только ее, но и тут, вечную, которая сама не приближаясь, маячила чуть в стороне, спокойно дожидаясь, увы, уже не далекого часа.

– Нельзя же так бояться жизни, чтобы предпочесть смерть.

Она волновалась, разговаривая с ним, потому что не могла не признать, что бессмертная искорка надежды, что еще не поздно и есть хоть какой-то шанс, что он передумает, и все еще кончится хорошо, как в страшной сказке со счастливым концом, жила в ней. Они беседовали уже давно. Мастер привез его к ней в гости, по его просьбе, и она всматривалась и вслушивалась в этого спокойного, еще недавно столь благополучного и успешного молодого человека, чье непоколебимое и неординарное решение вызывало уважение, но не в коей мере не понимание и сочувствие.

– Я принял это решение, потому что не уверен в искусстве врачей, и в своей способности остаться осознанным на операционном столе. Я не хочу уйти во сне.

– Но как же ты, верующий, воспитанный в вере человек, берешь на себя смелость распоряжаться тем, что дано тебе, не сделав усилия постичь смысл и цель этого дара?

– Почему ты так уверенна? А может я просто брак небесной канцелярии?

Чуть приоткрывшиеся засовы и ворота на душе его грохнули, опять закрывая все двери и подходы. Его защита была блестяще организованна и глубоко продуманна. Тишина повисла в комнате. Тишина прощания, в которой пропасть разделявшая их стала вдруг так явственна и не преодолима, что больше уже не возможно было вымолвить ни слова.