Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена

Деньги стали непонятными. ДмДм за последнюю статью в «Ялтинском вестнике» получил 6 тысяч рублей – невиданная сумма по прежним временам. Но теперь на нее даже ботинки девочкам не купить.

3 апреля 1919

Слухи, что красные прорвали оборону на Перекопе.

6 апреля 1919

Военное положение. Перемирие Союзников с большевиками. Мать в шоке: «Антибольшевистские силы не в состоянии выработать единую стратегию в борьбе с большевиками. И это результат. Поплатятся все».

Ездили в Аракс прощаться с членами императорской фамилии. За вдовствующей императрицей Марией Федоровной выслан линкор «Malborough». Но ЕИВ отказывается уплывать, пока не будут присланы корабли за всеми желающими уехать. Говорит, союзники выслали еще корабли.

7 апреля 1919

Маша спрашивает перед сном: «Мама, а когда я буду мамой, ты будешь моей мамой?»

Правительство в полном составе с семьями переехало в Севастополь. Набоковы там же.

12 апреля 1919

Молока совсем нет. Ирочка от груди совсем уже отвыкла. Больше не просит.

Мать и муж ездили провожать «Трапезунд», на котором должно было уплыть правительство с семьями, Набоковы среди них. Но французское командование перекрыло кораблю путь, потребовало передать фонды правительства – то ли 7, то ли 11 миллионов. Правительство ссадили с корабля, и «Трапезунд» уплыл в Константинополь без них.

Мать и муж вернулись в страшном волнении. Спорят, куда подевались правительственные деньги. Мать верит Набокову. «Часть денег истрачена на жалованье чиновникам, собравшимся в Севастополе со всего Крыма, 500 тысяч присвоил генерал Субботин, которому первых 500 тысяч, выделенных на эвакуацию, показалось мало, и еще долю – адмирал М.П. Саблин, главный командир порта». Муж спрашивает, откуда тогда наутро нашлись вывезенные из Краевого банка 7 миллионов, которые и передали французам? Мать не отвечает. Но муж говорит, после передачи этих 7 млн командованию Антанты крымское правительство с семьями перевели на греческое судно «Надежда» – «Грязное корыто!» по их словам, – на котором они и поплывут.

Спорят мать с ДмДм так громко, что напугали Олюшку, которая никак не может заснуть, жалуется на желудочные колики.

Пристань

Уезжать решают в одночасье.

Еще днями ранее, провожая Долгоруких, Юсуповых и Екатерину Петровну Кленмихель, которые отплывали вместе со вдовствующей императрицей Марией Федоровной, мать с гордостью говорила, что они «Россию в такой момент не оставят, а красные как пришли, так и ушли, и теперь уйдут».

Еще вчера Анна большой разницы между властями и правительством не замечала, они оставались лишь записью в дневнике и пониманием, что с молоком, свежим творогом и яйцами для девочек то чуть легче, то сложнее, то совсем не достать, и опять все на капусте и морковных котлетах… Но не в твороге же счастье.

Еще вчера казалось, так будет до бесконечности – смена вех, режимов, укладов. Не успеешь к одному приспособиться, уже следующий. И как только матери и мужу не надоест за этим следить.

Но всё внезапно изменилось.

Вернувшись из Севастополя, проводив уплывших со всем правительством Набоковых, мать громко спорит с мужем, не давая спать Олюшке, которая жалуется на боли в животе. Наутро мать строго велит всем собираться. И ехать немедленно. Пока в Ялте еще стоят корабли союзников и еще берут на борт.

– Уже договорено. Собираемся. Вещей берем минимум.

Путаные сборы, не похожие на все предыдущие. Что берем, что оставляем? Что зашиваем в пальто, что в тальк по методу Набоковой прячем? Что обязательно с собой, что на месте купим. «На месте» – это где? Куда спрячем всё, что не берем? Надежды вернуться и застать всё на месте, как было прежде, когда, возвращаясь в июне, всё находили на тех местах, где оставили, выходя к авто, что отвозило их на поезд осенью, теперь такой надежды нет. Куда девать всё, что не могут увезти – картины, мебель, бронзу?

Мать суетится, никогда не видела ее такой.

Анна накидывает шаль, идет на свой обрыв, прощаться с морем.

Цвет неба и моря прозрачнее. Глуше. Как на рисунках Саввиньки, у которого, чтобы увидеть, нужно на свет все его тени рассмотреть.

Глуше. Спокойнее. Холоднее. Надменнее. Как материнский взгляд в минуту, когда Анна искренне не понимает, куда и зачем они должны ехать.

Девочки с утра капризничают. Оля жалуется на живот. Маша плачет, что нельзя брать с собой куклы. Ира не слезает с рук, на что мать корит Анну.

– Всё ты со своим грудным выкармливанием!

Будто у нее был выбор, кормить или дать дочке умереть от голода.

Еще и волчонок Антипка выл всю ночь и все утро, выворачивая душу. Анна заикнулась было взять Антипа Второго с собой в большой корзине, как собаку, но мать бросила такой взгляд, что Анна осеклась. Няньку Никитичну обняла.

– Ты уж за Антипом приглядывай! Как родной стал.

Но как только выезжают за ворота, старая Никитична Антипа не может удержать. Волчонок вырывается и бежит за авто. Откуда знает, что они не в гости поехали?

Авто со старыми рессорами – чинить уже некому, шофер Никодим не умеет, а механиков давно в имении нет – грохочет на поворотах, и на каждом Маша и Оля, вопреки запретам, высунувшись из окна, выглядывают бегущего в гору волчонка и в голос рыдают:

– Антипку! Антипку возьмем! Без него не поедем!

У Анны слезы на глазах. Высунувшись из окна поверх головок дочек, смотрит как волчонок бежит и бежит следом за авто, не отстает, будто хочет догнать эту ускользающую от них жизнь.

Что будет там, куда они приедут? Мать говорит, что нужно ехать в Париж, муж советует в Лондон. Где осесть придется, и надолго ли? Из Петрограда съезжали на месяц-другой, пока смута утихнет и пока она родит. И вот Иринке уже полтора года, а смута всё смутнее. Как надолго они уезжают теперь, одному богу известно.

Отчего на душе такая тревога? Все вместе. Все в добром здравии, что после таких тяжких времен, какие они пережили на полуострове, уже счастье. Все рядом.

И только волчонок Антипка, сбивая лапы в кровь, гонится за ними, не в силах догнать быстро набирающий скорость автомобиль. Почему так сильно, до душащих слез, жалко этого волчонка…

На ялтинской пристани многолюдно. Бо́льшей толпы Анна отродясь не видывала. Митинг, мимо которого в прошлом феврале ехали в Севастополе, легкий променад по сравнению с этой толпой.

Становится понятно – с поклажей сквозь такую толпу не пробиться. Это не пристань с носильщиками. Здесь бы самим до трапа протиснуться. Саквояжи и чемоданы с собой тащить и надеяться не приходится.

– Говорила вам: самое нужное отдельно! – Мать вся на нервах. – Берем по одному саквояжу каждый. Остальное – Никодим… Слышишь меня, Никодим?!

Шофер Никодим с ошалевшими глазами, напуганный такой плотной толпой, что и авто вот-вот раздавит, кивает, но понимает ли он, что мать ему говорит, не ясно.

– Остальное, Никодим, как только мы до корабля доберемся и тебе с борта помашем, отвезешь обратно в имение. Марфуша и нянька знают, что куда разложить. И чтобы всё в целости и сохранности!

Шофер Никодим как китайский болванчик, которого ее отец когда-то из Шанхая привёз. Головой машет быстро-быстро, но во взгляде испуг и одно желание поскорее отсюда уехать.

– Как только с борта тебе помашем! Не раньше! Понял меня? Куда ты столько всего тащить собрался, Савва?

Мальчик бормочет что-то про свои научные записки и рисунки, которые ему нужны. Но мать Анны непреклонна.

– Только саквояж с личными вещами. Остальное оставить в авто! Все вместе пойдем, друг друга держитесь! Не мудрено потеряться! Савва, тебя касается!