В конце сезона туманов - Ла Гума Алекс

Толпа шаталась из стороны в сторону. Сзади все напирали, в ответ неслись незлобивые крики, смех, шутливые мольбы. Стоявших впереди приперли к проволоке, ограждавшей участок. «Забирайте пропуска, они нам не нужны», — раздался чей-то крик. Над толпой взлетели руки, сжатые в кулак, с потрепанными коричневыми книжечками. Пение, скандирование, улюлюканье, смех вспыхнули с новой силой. Жарко припекало солнце, сияя на свинцовом грозовом небе.

И вдруг ни с того ни с сего какой-то полицейский спустил курок. Хлопок выстрела утонул в шуме толпы, пении и смехе. Те, кто стоял рядом, застыли в оторопелом изумлении, из распахнутых глоток вылетел немой вопль. Потом кто-то тонко захныкал, стоявшие спереди повернули головы, толпа качнулась назад. И тут раздался нестройный залп, а за ним беспорядочная пальба. Толпа взорвалась, потрескалась, разлетелась на куски, разбегаясь во все стороны, куда глаза глядят, спотыкаясь, падая, прочь от дымящихся ружей; в широко раскрытых глазах — ужас, растерянность. Кто-то нелепо хихикнул, решив, что это всего лишь предупредительный холостой выстрел. И снова залп, как металлическая барабанная дробь. Стреляли со ступеней участка, с грузовиков, из башни броневика. Бронзовые гильзы, изрыгнув смерть, сверкая падали наземь.

После залпа настала мертвая тишина. Даже не лаяли собаки в поселке. На пустыре, в пыльных проулках, суливших спасение, валялись мертвые и умирающие, как бревна, выброшенные на берег прибоем. Тяжелая, давящая, невыносимая тишина. Потом раздались стоны раненых, призывы о помощи. Те, кто уцелел, ошеломленные и взволнованные, вернулись за мертвыми и искалеченными.

Черный священник склонился над раненым, лежавшим в луже крови; тут же копошился годовалый малыш в перепачканной кровью одежонке.

Полицейские шагали сомкнутым рядом по трупам и раненым, репортеры щелкали фотоаппаратами. Полисмены, стрелявшие из участка, отворачивались друг от друга, глядели на пустырь ничего не выражавшими глазами, только на лицах черных констеблей отразились смущение и стыд. Сержант дозванивался до «скорой помощи» насчет докторов, плазмы и всего, что требуется после тяжелого боя.

Трупы сложили штабелями под горячим солнцем, рядом валялись бутылки из-под прохладительных напитков, растрепанные пропуска, ботинки, порванные зонтики — обломки жизни и смерти. Среди мертвых была и Прачка. Пулеметная очередь, настигнув ее, прошила большие уютные бедра, вспоров артерии. Она скончалась от потери крови, подмяв под себя свой зонтик, лежа рядом с оставленным кем-то автомобилем.

Девочка лежала ничком, и ран не было видно. Ее перевернули на спину, и только тут заметили выходное отверстие от крупнокалиберного патрона в узкой грудке. Личико было спокойным и безмятежным, казалось, будто она спит и видит во сне далекие страны.

Уголовник умирал долго, рыча на тех, кто пытался оказать ему помощь. Жизнь, булькая и пенясь, вырывалась изо рта и аккуратных дырочек в спине, оставленных длинной автоматной очередью.

Рассыльный умер мгновенно, неуклюже распластавшись на опрокинутом велосипеде, осколки позвоночника пронзили его сердце и легкие. Брючный зажим застрял в колесных спицах.

Живые двигались как тени среди мертвых, умирающих, раненых, отыскивая своих близких. Небо хмуро зарокотало и пролилось первыми увесистыми каплями. Ударил гром, как артиллерийская канонада, и на землю хлынул дождь, перемешиваясь с кровью.

X

Бейкса снова одолевала дремота, будто и не отдыхал у Томми. Что значит привычка спать по ночам, рассуждал он про себя, — прямо как у павловских собак, где-то он об этом читал. Кроме того, давала себя знать усталость: гудели ноги, обутые в тяжелые ботинки. Хоть садись на тротуар и растирай натруженные колени. Автобус увез его в сторону от последнего адреса, пришлось долго топать пешком.

Зевая, Бейкс полез за сигаретой. Рука наткнулась на что-то шероховатое, рассыпчатое: печенье, которое он безотчетно сунул в карман у Флотмена. Стоя на тускло освещенном перекрестке, Бейкс ломал пальцами хрупкий кругляшок, перебирая крошки, как бусинки четок. Он был похож на заблудившегося странника, оберегая дешевый картонный чемоданчик так, будто в нем все его достояние. Ночной город вымер, жители словно покинули его, спасаясь от космического мрака, побросав все: темные дома с холодными окнами, погнутый столбик с дорожным указателем, замерший у тротуара автомобиль, тощую кошку, перебегавшую мостовую. Она с любопытством оглянулась на Бейкса, а потом скрылась из виду. На черном бескрайнем небосклоне сквозь редкие обрывки облаков холодно мерцали звезды.

За углом на горке был дом Айзека, неприметный и днем, совсем затерявшийся ночью. Потрескавшиеся ступени, облезлые двойные двери, большие окна с грубо сколоченными ставнями, прохудившиеся водосточные трубы. Айзек жил здесь с матерью и сестренкой. Бейкс не помнил точно расположения комнат, в памяти всплывала только пыль на пианино, замусоленная нотная тетрадь, раскрытая на «Хоре макавеев», портрет одного из лидеров, отбывающего пожизненное заключение.

Чемоданчик заметно полегчал — в нем уже почти ничего не было. Бейкс сошел с тротуара и, превозмогая усталость, пересек улицу осторожной походкой человека, привыкшего скрываться, научившегося избегать открытых пространств, умеющего растворяться в толпе. Одинокий прохожий на пустынной улице подобен египетской пирамиде, в толпе же он никто, слабый голосок в громадном хоре. Бейкс жался к стенам, крался в глубокой тени, то и дело озираясь. Лишь бы Айзек оказался дома.

Но не прошел он и нескольких ярдов от угла, как его тихо позвали из затемненного подъезда. Какую-то долю секунды в ушах звучал голос агента секретной полиции, леденящий душу, циничный, злорадный, торжествующий. По спине забегали мурашки. На самом же деле это был детский голосок, вернее, девичий шепот. Заглянув в подъезд, Бейкс различил расплывчатое бледное пятно, а на нем беспокойные, широко раскрытые глаза, очертания школьного форменного платьица. Словно чудом уцелевшая от эпидемии кромешной тьмы, девчушка шептала, прижимая ручки к хрупкой груди:

— Мистер Бейкс, мистер Бейкс, это вы?

Он нагнулся к самому ее лицу.

— Ага, ты ведь сестра Айзека, верно? — зашептал и он. — Что стряслось?

Бейкс не сомневался — что-то случилось. Они стояли в темном подъезде, прижавшись друг к другу, и со стороны их можно было принять за влюбленных. Он слышал ее учащенное дыхание.

— Что с Айзеком?

— Не знаю, мистер Бейкс. — От девчушки, которой не терпелось стать взрослой, пахло дешевыми духами и губной помадой. — Айзек с работы не вернулся, а вечером позвонил в соседнюю лавку и приказал мне караулить вас. Просил передать, что за ним слежка и потому он домой не придет. Потом к нам нагрянула полиция, перевернула все вверх дном. Они искали Айзека и кричали на маму. Но мы и сами не знаем, где он, — выпалила она, не переводя дыхания, как корабельный радист, судорожно выстукивающий сигнал бедствия.

Бейкса прошиб холодный пот. Как это они докопались до Айка? Шпики стали вездесущими. Бейкс высунул голову из подъезда и посмотрел из конца в конец темной улицы. Видно, в ячейку Айзека затесался болтун или провокатор.

— Больше ничего он не просил передать?

— Ничего, мистер Бейкс.

Должно быть, Айк не успел справиться, на свободе ли его товарищи. Заметил за собой слежку и решил сразу скрыться. Шпики поторопились и выдали себя. Им бы подождать — застукали бы Айка вместе с Бейксом и листовками. Вот было бы громкое дело. Стало быть, про Бейкса они пока не знают. Айзек их заинтересовал в другой связи. Так, наверно, и не выяснится, кто его выдал, с горечью подумал Бейкс, стоя в темном подъезде с девчушкой, ни дать ни взять — растлитель малолетних. Конспирация ни к черту! Вот даже сестра Айка его знает. Подумать страшно, что будет, окажись малютка в руках агентов из Бюро государственной безопасности…

— Айк не говорил, что свяжется со мной? — спросил Бейкс, но тут же вспомнил, что при всем желании Айзек не может этого сделать. Бейкс сам его отыскивал, когда бывало необходимо.