Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина

Ровно в десять часов начали прибывать посетители. Моя должность посла вызывала у меня смущение, но я был полон решимости правильно сыграть свою роль. Первый мужчина, который подошел ко мне, был очень хорошо одет и держал в руке трость. Он прошелся по залу, всматриваясь в каждое изображение через лорнет, и, дойдя до меня, уставился так, как будто я сам был картиной, начав наверху, потом опустив глаза вниз и снова подняв. Этот дотошный осмотр заставил меня понервничать, но я выдержал его благодушно и, когда во время повторного осмотра мужчина дотронулся до моего лица, слегка поклонился.

– Доброе утро, сэр.

– Боже мой! Вы очень хорошо говорите по-английски для туземца. – Он снова поднял лорнет.

Я позволил себе уронить руку.

– Да, сэр, я обучался в Новой Зеландии, а теперь приступил к получению превосходного английского образования в Лондоне.

– В самом деле, ну надо же, кто бы мог подумать? – Мужчина отошел в сторону, все еще таращась, уступая место джентльмену с дамой под руку.

– Извините, мы нечаянно услышали. Вы тот самый молодой вождь из Новой Зеландии?

– Да, конечно же, это я. Как поживаете? – Я опустил голову и плечи.

Дама слегка рассмеялась, помахивая зажатым в руке носовым платком:

– Какие у него манеры! Если не видеть его лица, так и не подумаешь, что он туземец. Да еще с Антиподов!

– Мы ведем себя грубо, миссис Сэндс, – сказал джентльмен. – Мы поживаем отлично, спасибо, молодой человек, а как поживаете вы?

– Теперь, после знакомства с вами, значительно лучше.

Дама снова засмеялась, на этот раз громче, и я позволил себе слегка улыбнуться.

– Но вы еще не познакомились с нами как следует, – заявила она.

– Мы – мистер и миссис Сэндс из Кенсингтона, – продолжил ее муж. На этот раз миссис Сэндс сделала небольшой реверанс и протянула руку в перчатке, которую я пожал с легким поклоном.

Маленькая группа явно была очень довольна этим представлением, и с прибытием каждой новой группы мне задавали все больше вопросов о моей родине и моем нынешнем роде занятий. Подходили новые посетители, и церемония обмена любезностями повторялась снова и снова, и именно она производила на них наибольшее впечатление, словно я совершал нечто невообразимое или демонстрировал талант, сравнимый с прекрасными картинами в зале. Лондонцы со своими ритуалами общения были мне чрезвычайно любопытны.

В самом начале дня в зал вошел очень высокий, хорошо одетый мужчина, вызвав шквал возбуждения. Он потратил много времени на офорты и предметы, но со мной напрямую заговаривать не стал, вместо этого став поодаль, чтобы наблюдать за моим общением с другими посетителями. Художник стоял рядом с ним, тихо комментируя по мере необходимости. За джентльменом следовали и другие помощники, а также взгляды всех присутствующих. Я старался не смотреть на него слишком часто, потому что у него был поразительный нос – такой длины и формы я никогда не встречал, и это только дополняло его аристократичный вид. Потом Художник сказал мне, что это был знаменитый герцог Веллингтон [53], известный своей любовью к выставкам, а также многочисленными достижениями в битвах и политике, и что его появление на выставке предвещало успех.

В целом Художник казался доволен вниманием как к своим работам, так и к моему присутствию. Судя по всему, он и сам был очень занят, вступая в беседу с таким же количеством посетителей, как и я. К полудню нам обоим нужно было подкрепиться. В час дня мы пообедали и отдохнули в кофейне Хэтчетта через дорогу.

– Не хочу преувеличивать, но думаю, что у нас все получилось, Джеймс! – сказал Художник за доброй порцией баранины с хлебом. – Количество сегодняшних посетителей доказывает, что выставка вызывает высокий интерес, и теперь, с одобрения знати, сбегутся и остальные. Публика приходит из любопытства, и подозреваю, что тут главная достопримечательность – это ты, но надеюсь, они задержатся, чтобы рассмотреть картины, и унесут с собой больше впечатлений, чем ожидали, – день, когда мы с тобой встретились, был удачен для нас обоих!

Волнение Художника было заразительно. И мне льстило быть большой достопримечательностью на Пикадилли, хотя я уже начал думать, что публику привлекал не я как таковой, а имевшееся у нее представление о ком-то вроде меня.

– Я рад за вас, – сказал я Художнику. – Но любопытство по отношению ко мне меня озадачивает. В конце концов, я всего лишь человек.

– Но какой человек! В наши дни чем ты экзотичнее, тем лучше. Как мне кажется, Джеймс, твоя особая прелесть заключается в неожиданности. У них уже есть представление о том, каким должен быть туземец. Они ищут встречи с дикарями, о которых наслышаны. Но ты образованный дикарь, цивилизованный. Мне доводилось видеть мужчин и женщин в клетках или поставленных перед изображениями первобытных пейзажей. Большинство посетителей тоже их видели. Но привести сюда настоящего туземного мальчика и показать, как мала разница между ними и нами? Это совсем другое дело!

В два часа мы вернулись в Павильон в хорошем настроении, достаточно подкрепившись на остаток дня. Теперь Художник был полностью в своей стихии. Мне нравилось видеть его счастливым и гордым, но в то же время я чувствовал, что отдаляюсь от него. Кто-то мог бы подумать, что этот уникальный опыт должен был нас сблизить. И однако же, он произвел обратный эффект. С течением дня я чувствовал себя все меньше и меньше связанным с окружающими, словно я был заводной куклой на вращающейся сцене, не настоящей, но достаточно занятной, чтобы ее стоило рассмотреть поближе. Посетители все подходили, неизменно выражая свой восторг и изумление по поводу выставки. А я продолжал усердно играть свою роль, как и обещал. По реакции публики я чувствовал, что неплохо справляюсь с работой в качестве посла своей родины.

Через несколько часов, проведенных в повторении утренних любезностей и представлений, ко мне подошел мужчина, примечательный своей полнотой.

– Ты вождь-каннибал из Новой Зеландии?

Я решил не обижаться на это замечание.

– Могу вас заверить, что я никогда не был каннибалом, – сказал я и подался вперед, словно говоря со старым знакомым. – Не уверен даже, что меня следует называть вождем, хотя мой отец им был.

Мужчина фыркнул и отпрянул назад, словно мое движение в его сторону его обидело, поэтому я снова выпрямился. Затем он наставил на меня трость, приподняв ею край моего плаща. И снова фыркнул.

– У меня есть достоверные сведения, что все уроженцы Новой Зеландии вкушают человечину на самых жутких каннибальских пиршествах. – Теперь он говорил громче. – Ты можешь подражать манерам и речи английского джентльмена, но твоя черная кожа изобличает твою поистине черную душу. Фредерик, взгляни на этого дикаря. Его обучили трюкам, как выдрессированную зверушку, но меня не проведешь.

К моему гонителю присоединился хорошо одетый молодой человек и принялся рассматривать меня с таким видом, словно отведал сырой крапивы.

– Конечно, вы правы, дядя. Ничто не может скрыть эту самоочевидную истину. – И затем, словно в подтверждение сказанного, он вытянул руку и ущипнул меня за тыльную сторону кисти.

Не знаю, что тогда на меня нашло. Может, сказалась абсурдность случившегося, может, пиво, выпитое за обедом, и уж точно идиотская выходка этих людей, но я почувствовал потребность рассмеяться и позволил себе усмешку. К тому времени вокруг нас уже собралась небольшая толпа, среди которой было несколько симпатичных дам.

– Конечно, я всего лишь танцующий каннибал и просто ничто без своих хозяев. – Поклонившись, я принялся танцевать вокруг двоих мужчин, размахивая taiaha, как воин, вращая глазами, выделывая ногами кренделя и высоко подбрасывая колени. Я знал, что Художник удивился бы этому маленькому представлению, потому что до сих пор я не выходил за установленные для меня стандарты поведения, кроме тех случаев, когда находился вне поля его зрения и уж точно не на публике. Правда заключалась в том, что я действительно не знал, что делаю. Если бы в Павильоне был хоть один из моих соплеменников, я бы и не подумал устроить подобную wero [54]. Мои английские замашки и сидение носом в книгу вовсе не готовили меня к чему-то подобному, но мне доводилось видеть, как это делается, и отчаянно хотелось преподать этим занудам урок. Танец привел меня в приподнятое состояние духа, поэтому я принялся вертеть головой и оглядываться по сторонам, принимая угрожающие позы, которые использовал только во время детских игр. Возможно, в меня проник твой дух, Папа, потому что я почувствовал, как моя кровь закипает от гнева, грозившего захватить меня целиком. Но, скача вокруг этих людей, я заметил, что в зале стало совершенно тихо, и все взгляды обратились в мою сторону. Это несколько остудило мой пыл. При всей своей горячности мне не хотелось подтверждать правоту их суждений.