Пирамида - Бондаренко Борис

— Не к спеху, — проворчал Аркадий, поднимаясь. — Если что — заходи, я весь вечер дома.

Конец веревки, протянутый утопающему. Но ведь давно известно, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Аркадий ушел, а я тут же взялся за отчет. Большинство докладов было на английском языке. Я просмотрел заглавия. Три статьи были отмечены карандашом, — вероятно, это сделал Аркадий. Все три доклада были посвящены теории моделей, основанных на полюсах Редже. Вот, значит, как выглядит мое поражение…

Я принялся за один из этих докладов. Читал спокойно, стараясь ничего не упустить. И, прочитав последнюю строчку, удивился тому, что ничего не испытываю. Никакого разочарования, никакой горечи. А ведь это была настоящая катастрофа. Теория Редже благополучно преставилась, исполнив свое назначение. Она вызвала немало плодотворных идей, помогла возникновению новых теорий — верных, неверных, кто может сказать это сейчас? — и вот ее решительно отбрасывают прочь, как ненужный хлам. Упокой, господи, душу твою. Аминь.

Ну, а мне тоже говорить «аминь»? Ведь я тоже использовал теорию Редже в своих расчетах, и не раз… О мертвецах не принято говорить плохо. Их надо хоронить с подобающими почестями и возложением венков. Что ж, на Стэнфордской конференции теории Редже отслужили великолепную заупокойную обедню. Там много говорили о заслугах покойного. Теперь этим придется заняться мне. Конечно, погребение будет куда более скромным. А может быть, еще не все потеряно?

Я посмотрел другие статьи. Нет, все то же.

Оставалось еще одно слабое утешение. Нужно просмотреть все сначала, всю работу, и, если необходимо, заменить теорию Редже чем-нибудь другим. Ведь это же всего один из инструментов, которыми я пользовался. Очень важный и изрядно сложный инструмент, но в принципе вполне заменимый. Нужно только как следует поработать, чтобы найти полноценную замену. Может быть, заменить теорию Редже методом дисперсионных соотношений. Он ведь уже не раз выручал меня. Я усмехнулся. Как следует поработать! Сейчас даже трудно представить, как много будет этой работы. А все-таки — сколько? Год? Вполне возможно. Всего один год — много это или мало? Чтобы вернуться к тому, на чем остановился сейчас, — убийственно много. А там будет еще одна конференция и, может быть, еще одно сообщение о кончине теории имярек. А что, собственно, в этом странного? Такова жизнь. Такова научная жизнь. Ведь все это в интересах Науки, «из сотни путей, ведущих к истине, еще один испытан и отброшен, и осталось только девяносто девять» — так, кажется, говорили герои одного очень современного фильма об очень современных физиках. Блестящая формула — такова жизнь! И да здравствует, если она такова! Неважно, что в конце концов она может оказаться безрезультатной. Зато она «творческая», «всегда в поиске», «насыщенная событиями», «захватывающая», «интересная». Так любят писать в книгах об ученых и в статьях об одержимых наукой. А что, может быть, это и верно? Виват, молодые исследователи! Так держать! Не падать духом! Самое главное — не падать духом. Ведь вы борцы, бесстрашные искатели истины. Ну, а если все-таки страшно? Страшно, что когда-нибудь начнешь подводить итоги этой «творческой и захватывающей» жизни и увидишь, что все время шел по этим девяноста девяти путям, которые вели к истине и не привели к ней?

Я машинально перелистывал отчет, иногда читал две-три строчки, приглядывался к формулам, и мне было как-то уж очень спокойно. Как будто и не случилось ничего…

Взгляд мой скользнул по картинке. Странно было видеть ее после сотен формул, уравнений, графиков… Я стал разглядывать ее. Семь человеческих фигур с лопатами в руках на дне разрытой ими ямы. Все окружили небольшую пирамиду и задумчиво смотрели на нее. И подпись: «Если это то, что я думаю, то давайте засыплем и забудем все». Я стал читать весь текст. Это было заключительное слово председателя конференции. А картинка символически изображала настроение, царившее в Стэнфорде. Пирамида — это и была теория элементарных частиц. «Если это то, что я думаю, то давайте засыплем и забудем все». А вы, оказывается, шутники, господа теоретики. Правда, ваш юмор несколько мрачноват. Ну что ж, и это утешение. По крайней мере, не мне одному страшно… Все, с меня хватит.

Я захлопнул отчет, пошел к Аркадию. Он лежал на диване и курил. Я небрежно шлепнул отчетом о стол и сел у него в ногах.

— Ну? — спросил он. — И что же ты собираешься делать?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Наверно, жить.

Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся:

— Простите, а что же ты делал раньше?

— Раньше? — серьезно переспросил я его. — Сейчас подумаю. Первые девятнадцать лет я почти ничего не делал. Сначала получал в школе отметки и почитывал книжки, потом зарабатывал себе на жизнь и опять-таки почитывал книжки. Потом полмесяца был счастливым кретином, который никак не мог понять, каким чудом он попал в этот храм науки… Потом появился ты со своими паршивыми элементарными частицами, и я решил, что моя миссия — это научные подвиги и добывание истины во славу свою и человечества. Я стал трудиться в поте лица, но почему-то вместо «а» у меня всегда получалось «бэ», а вместо «бэ» — «мэ». А еще я иногда высоким штилем рассуждал о том, в чем назначение человечества и каково мое место в нем. Вот так я и дожил до двадцати пяти неполных лет…

Аркадий даже не улыбнулся.

— Ну, и до чего ты дорассуждался?

— Это о чем?

— О назначении человечества и твоем месте в нем.

— Аа-а… Да в общем все то же. Совершать научные подвиги — что же я еще могу делать? А когда они не получаются, надо, наверно, плюнуть на все и жить так, как живется. Так что я сейчас пойду поем, потом посплю, а потом…

— Перестань юродствовать, — спокойно прервал меня Аркадий.

— Ну ладно. — Я встал. — И в самом деле хватит. Пойду я, Аркадий. Ты не обращай внимания на мой треп. Сам знаешь, что никуда я от этой… науки не уйду, хотя бы потому, что ничем другим я заниматься не способен.

В дверях я столкнулся с женой Аркадия Ниной. Наверно, такое уж было у меня лицо, что она страдальчески сморщилась и протянула:

— Ой, Дима…

И положила мне руки на плечи.

— Ты только не убивайся так. Ну что же теперь делать, если так получилось…

И мне захотелось уткнуться ей в грудь и расплакаться. Я сколько угодно мог хорохориться перед Аркадием, но устоять перед женской лаской было намного труднее. Я попытался улыбнуться.

— Постараюсь не убиться.

— Не шути так, — с тревогой сказала Нина. — Знаешь что? Приходи сегодня вечером к нам. И Ольфа приведи. Только часов в девять, не раньше, пока я Сережку уложу. Посидим, поговорим. Давно ведь не собирались вместе. Придете?

— Не стоит, наверное, — сказал я. — Четыре физика в одной компании — слишком густо. Как-нибудь в другой раз.

Я зашел за Ольфом, и мы отправились в профессорскую столовую. Я заказал роскошный обед.

— У тебя что, праздник? — полюбопытствовал Ольф.

— Ага, — сказал я. — Большущий праздник.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Празднуется поражение, — пояснил я. — Знаешь, люди, по-моему, совершенно напрасно празднуют удачи. Удача хороша и сама по себе. А вот поражение… Ты знаешь, что такое поражение? О нет, вы не знаете, что такое поражение! — торжественно продекламировал я. — Это колыбель всех побед, матерь всех открытий, квинтэссенция всего сущего и живущего, в жизни всего дающего, взяток ни от кого не берущего, коньяка никогда не пьющего, багажа и имущества не имущего…

— Передай перец, пожалуйста, — перебил меня Ольф.

— О, пожалуйста.

— Выкладывай, в чем дело.

Я коротко рассказал. Он внимательно выслушал меня и сказал тост:

— За победу!

Когда мы вернулись, я сразу лег спать, хотя не было еще восьми. Я проспал часов двенадцать и еще немного полежал, прежде чем встать. Торопиться было некуда. Странное это было ощущение — не надо вставать и садиться за работу, не надо куда-то спешить, и времени сколько угодно, делай с ним что хочешь. Даже на факультет идти не надо — все заняты своими дипломами, а мне и об этом беспокоиться не стоит. Моей работы хватит, пожалуй, на полдюжины дипломов. Надо будет только аккуратно переписать несколько десятков страниц.