– Если бы я знал, – вскричал в возмущении капитан, – я переломал бы ей все ребра! Ну да ладно, черт с нею! Что привело вас на биржу?
– Я – второй человек в той экспедиции, которую Вельзеры отправляют в Новый Свет на будущей неделе, – слегка напыжился Гуттен.
Враждебности Лопе де Монтальво как не бывало.
– Так это вы станете во главе экспедиции? Мы ведь затем и приехали в Севилью, чтобы записаться.
– Что ж, добро пожаловать, – приветливо и снисходительно промолвил Гуттен. – Я готов поручиться за вас, если будет надо.
– Это большая честь для меня, – покорным и льстивым тоном сказал Лопе. – Как, однако же, тесен мир. Хочу попросить вас еще об одной милости. Пусть история с этой потаскушкой останется между нами.
– Будьте покойны, мой друг. Я нем как могила. Покончив с этим щекотливым делом, Филипп предложил:
– Войдем же в этот храм или на биржу, а вернее, во храм, ставший биржей.
На первой же ступеньке капитан взял его за руку.
– Хочу уведомить вас об одной неувязке. Среди этих вербовщиков есть и такие, кто приехал из Венесуэлы. Знаете, зачем? Просить, чтобы немцев не назначали губернаторами в колонии.
– В договоре, скрепленном подписью его величества, такого пункта нет. Но к чему эти разговоры? Взойдем и увидим, что нам приготовили.
В Патио-де-лос-Наранхас стояла целая толпа оживленно переговаривавшихся, размахивавших руками людей. Гуттен отыскал Альберта Кона, представителя дома Вельзеров в Севилье.
– Город Коро поверг к ногам императора покорнейшую просьбу не назначать больше наших с вами земляков на должности губернаторов и капитан-генералов. Они признают только истинных кастильцев.
– Но почему? – в недоумении спросил Филипп. – Ведь мы все – подданные Священной Римской империи.
– Ни кастильцы, ни каталонцы, ни арагонцы так не считают и впредь считать не намерены.
– Какие же доводы они приводят?
– Испания, говорят они, внесла наибольший вклад в дело завоевания Индий, и нечего теперь другим пользоваться плодами их рук.
– Но это же глупо!
– Глупо или нет, но кастильцы чинят нам всякого рода препоны. В Америке нам теперь трудно не то что занять видный пост – трудно даже уехать туда. Только в самое последнее время положение изменилось, поскольку государь для борьбы с алжирскими пиратами объявил неслыханный набор на флот. Испанцам пришлось немного потесниться и разрешить записываться и чужеземцам. В нашей экспедиции есть даже албанцы, не говоря уж об итальянцах, немцах и шотландцах. По правде говоря, не представляю, как вы будете управляться с этим плавучим Вавилоном. Так вот, вернемся к просителям из Коро: отказать им – дело нелегкое и тонкое.
– Но каковы же истинные причины их ненависти к нам?
– Они утверждают, что правление Амвросия Альфингера было сущим бедствием для страны, что именно по его вине погибло столько народу, что он приказывал сечь кастильцев и приговаривал их к смертной казни по самым вздорным поводам и за совершеннейшие пустяки. Еще утверждают, что с немцами невозможно найти общий язык, а значит, достичь успеха в каком бы то ни было начинании. Исходя из всего вышеизложенного, они протестуют против немцев-губернаторов.
– Но разве нет у Вельзеров, у тех, кому принадлежит Венесуэла, права смещать и назначать там должностных лиц?
Альберт Кон взглянул на Филиппа благосклонно.
– К прискорбию, нет. Такие назначения – в воле одного лишь монарха. До сих пор он смотрел на самоуправство Вельзеров сквозь пальцы, но теперь, боюсь, все изменится: наших с вами хозяев обвиняют, помимо прочего, и в том, что они присваивают себе средства, предназначенные для поступления в казну. Королевская пятина и отдаленно не соответствует действительности.
– Да, положение создалось затруднительное, – уныло сказал Филипп, припомнив, как во время их последнего свидания с императором тот настоятельно требовал неотступно следить за доходами Вельзеров.
– Разумеется, последнее слово остается за государем. Хочу надеяться, что он оценит и щедрое жертвование, предпринятое Вельзерами, и то, как скоро сумели они отправить в Америку пятьсот человек последнего набора. Осталась всего сотня, чтобы загрузить пять судов, ожидающих в Санлукаре. Мы с этим справимся без проволочек. Вон сколько желающих записаться. Поглядите, кстати, какие молодцы.
К каждому из четырех чиновников, ведавших вербовкой, стояла длинная очередь, которая состояла из волонтеров и свидетелей – по два на каждого. Свидетели эти должны были подтвердить, что лично знакомы с записывающимися и что это люди порядочные, признающие лишь римскую католическую апостольскую церковь, что в их жилах нет ни капли мавританской или иудейской крови. Внимание Гуттена привлек очень смуглый, почти бронзовый человек.
– А вон тот? – спросил он Кона. – Разве он не мавр?
– Ах, дон Филипп, похоже, вы совсем не знаете Испании: законы здесь говорят одно, а те, кто следит за их исполнением, – другое. Вот, к примеру, евреям строго-настрого запрещено заниматься делами, касающимися Нового Света. Ну а как быть со мной – полномочным представителем дома Вельзеров в Севилье? Это лишь один случай, а я бы мог назвать вам добрую сотню… Взгляните-ка на тех двоих молодцов – у них вырваны ноздри и отрезаны уши. Так карают лишь за самые тяжкие преступления. Но свидетели, несомненно, заявят, что это честнейшие в свете люди, а чиновники за пару-тройку дукатов запишут их. А вон те, – он указал на троих белокурых и голубоглазых парней, лица которых беспрестанно искажались странными гримасами, – страдают недугом, именуемым «пляска святого Витта» и доставшимся им от отцов и дедов. Я хорошо их знаю: они уроженцы того же городка, что и я. Они не то что лютеране, а самые доподлинные еретики, члены секты катаров. [7] И это всем известно. И все-таки они отправятся в Америку.
Гуттен с любопытством разглядывал толпу, состоявшую из самых разнообразных типов, начиная с поджарых надменных дворян вроде Лопе де Монтальво и кончая угрюмыми проходимцами, украшенными многочисленными рубцами и шрамами. Были здесь и крестьяне, которым надоело ходить за плугом, и те, в ком с первого взгляда можно было узнать праздношатающихся, ни разу в жизни не приложивших рук ни к какому делу. У многих лихорадочно горели глаза, иные точно грезили наяву. Какой-то оборванный, безухий человек клянчил у волонтеров деньги, чтобы дать чиновникам необходимую мзду, а те, услышав звон монет, говорили, не отрываясь от обширных ведомостей: «Годен! Следующий!» – и заносили добровольца в списки. Внезапно послышался какой-то шум: кто-то упал и забился на полу в конвульсиях. На губах у припадочного выступила пена.
– Ничего, ничего, сейчас все пройдет, – успокаивал собравшихся его свидетель. – Это с ним всякий раз, как ему засветит надежда.
Поддерживая друг друга, пошатываясь, то и дело прикладываясь на ходу к бутылке, прошли две багроворожих личности.
– И с этим-то отребьем предстоит мне завоевывать Дом Солнца? – печально сказал Филипп.
– А кто же, кроме обездоленных горемык или тех, кому вовсе терять нечего, решится пересечь океан и преодолеть тысячи препятствий? Пока из Перу не хлынуло золото, было куда хуже. Нам пришлось предложить каторжникам на выбор – или десять лет в Новом Свете, или пожизненное заключение.
В эту минуту к ним подошел какой-то дворянин, выгодно отличавшийся от остальных щеголеватым нарядом и гладко выбритыми щеками.
– Позвольте представиться, сеньор Гуттен, – широко и любезно улыбнулся он. – Меня зовут Франсиско де Мурсия Рондон. Я направляюсь в Новый Свет вместе с вами. Да не покажутся вам мои слова нескромными, но я имел великую честь состоять секретарем при короле Франциске в ту пору, когда он сидел в плену у нашего государя в Девичьей башне.
– Рад познакомиться, сударь, – с суховатой учтивостью отвечал Филипп.
Новый знакомец отвесил ему церемонный поклон и странной, раскачивающейся походкой направился к Пуэрта-дель-Пердон.
