Город пахнет тобою... - Аверкиева Наталья "Иманка"

 Интересно, а куда мне идти теперь? В какой участок?

 Полицейские оказались милыми ребятами, очень доброжелательными и внимательными. Только они категорически отказались со мной работать, сказав, что это не их ведомство, раз украли документы в Гамбурге, то и ехать мне надо в Гамбург. Ничего не помогало. Я просила, умоляла, разревелась, требовала и грозила. Но меня вежливо послали в Гамбруг. Утешало то, что я их невежливо послала гораздо дальше. Хорошо, что они не понимают по-русски. Вот день без исключений — я абсолютная дура. Зачем я сказала про Гамбург? Теперь я еще не смогу отсюда выехать… Мама, забери меня отсюда! Помоги мне! Дурацкий Билл Каулитц! Это все из-за тебя! Не было бы тебя, не было бы у меня проблем. Свалился на мою голову, чудовище Лох-Несское! Вот не буду реветь. Не дождешься! Не буду! Я не реву. Это не я.

 Решив, что, если трижды уже не повезло, то четвертый раз испытывать судьбу глупо, я прогулочным шагом отправилась в сторону дома. Надо же какая слабость… А я-то думала, что уже здорова. Ноги заплетаются. Штефан выдал мне утром пятьдесят евро, сказал, что это на обед в городе и на проезд. Есть мне не хотелось, а вот такси бы я поймала. Странное что-то с организмом творится. Я почти не ем. Просто не хочу. У еды нет ни вкуса, ни запаха, ничего. Всё ватное какое-то. Знаю, что это депрессия. Я раздражительна, плаксива и легко перехожу с нормального тона на возмущенный вопль. Меня нельзя без намордника пускать в общество, а в квартире хочется спрятаться куда-то в темный угол и там отсиживаться, лелея свое горе. Штефан в выходные, видимо, решил, что мне нельзя быть одной в четырех стенах. Вытащил в парк, где развлекал и веселил. Я улыбалась, бредя за ним по берегу озера. Я очень старалась улыбаться. Только у меня как-то плохо это получается сейчас. Он заставлял меня говорить. Расспрашивал о семье, о родной стране. Задавал кучу вопросов, вытягивая развернутые ответы. Я старалась говорить нормально, старалась не думать и не грустить. Это давалось с трудом. Депрессия прогрессировала, расцветала во мне буйным цветом. Я держалась сколько могла днем, чтобы потом опять прорыдать всю ночь, закусив кончик одеяла. Так нельзя. Я знаю. Сегодня ночью я выпью снотворное и успокоительное. Надо спать. Пусть мне на утро будет плохо и разболится голова, но я хотя бы буду спать. Может быть, выпить все снотворное? Нет, это будет подло с моей стороны по отношению к Штефану. Он-то тут причем? Штефан оставил мне свой номер телефона и выдал старую трубку. Очень хочется сейчас ему позвонить и попросить забрать меня отсюда. Кажется, я не дойду до дома сама…

 В подъезде меня оббрехал какой-то комок шерсти с глазками-носиком-пуговками.

 — Саша, веди себя прилично, — скрипнула противным голосом фрау, которая, судя по всему, была знакома с первыми динозаврами. Потом ее тусклые глаза внимательно осмотрели меня, подозрительно прищурились, и рот-нитка выдал: — А вы, душенька, к кому?

 — В восемнадцатую квартиру. Живу я здесь, — буркнула я.

 — Не правда.

 — Правда.

 — Мне позвонить хозяину?

 — Позвоните, — я протянула телефон, выбрав в списке единственный контакт. — Думаю, Штефан будет рад с вами пообщаться.

 Старушка еще раз подозрительно прищурилась, окинув меня с ног до головы сканирующим взглядом. Саша все так же заливалась пронзительным визгливым лаем, я с трудом удерживалась от того, чтобы не пнуть собачонку ногой.

 — В подъезде не мусорить, — выдала бабка, повернулась и зашагала по лестнице вниз. Комок шерсти весело заскакал за ней по ступеням.

 Я наконец-то открыла квартиру и оказалась в тишине. Сползла в коридоре по стене. В глазах стояли слезы. Это все ты виноват, Каулитц…

 Штефан разбудил меня… утром следующего дня. Спросил, какие планы на сегодня и нужны ли мне деньги. Планов у меня было громадье, деньги после вчерашней поездки остались, я пожелала ему хорошего дня… разделась и забралась под одеяло. Надо же, легла вчера полежать на пять минут, а вырубилась на полдня и всю ночь, даже не слышала, как домой вернулся хозяин, что он ходил в моей комнате и накрыл пледом. Не хочу никуда идти. Не могу. Физически.

 Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо

 Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо,

 Про то, что больше нет сил,

 Про то, что я почти запил, но не забыл тебя.

 Про то, что телефон звонил, хотел, чтобы я встал,

 Оделся и пошел, а точнее, побежал,

 Но только я его послал,

 Сказал, что болен и устал, и эту ночь не спал.

 Я жду ответа, больше надежд нету.

 Скоро ль кончится лето? Это...

 Сходить что ли в магазин и купить себе вина? Может тогда отпустит и в каждой русской песне, что загнаны у меня в плеер, мне не будет мерещиться тайный смысл и посыл к нему. Ведь как-то же люди избавляются от воспоминаний? Только вот как? Или все-таки напиться? Просто напиться и забыться. Провалиться в сон. В пустоту. Господи, ну отстань же ты от меня наконец-то! Я не хочу о тебе думать, не хочу тебя вспоминать, не хочу ничего знать о тебе. Пожалуйста, дай мне спокойно сдохнуть в своей пустоте.

 А хочешь, я выучусь шить?

 А может, и вышивать?

 А хочешь, я выучусь жить,

 И будем жить-поживать?

 Уедем отсюда прочь,

 Оставим здесь свою тень.

 И ночь у нас будет ночь,

 И день у нас будет день!

 Чертов плеер! Я в бешенстве вырвала наушники из ушей и со всей силы швырнула его об стену. Не хочу больше ничего слышать про Каулитца! Пусть катится ко всем чертям! Я не буду для него ни шить, ни выживать. Я прекрасно обойдусь без него! Я смогу. Я сильная. Надо доползти до кухни и поискать бутылку вина. Кажется, у Штефана что-то было из алкоголя. Хочу отключиться. Хотя бы на время.

 Виски оказалось слишком крепким для меня. Я честно сделала три больших глотка и через минуту словила «вертолет». Трындец… Напилась в чужом доме до поросячьего визга. Вцепилась за столешницу, чтобы не свалиться с барного стула на мраморный пол. Видели б меня сейчас знакомые… Родриго бы его убил. Просто вот взял бы и вытряхнул душу из костлявого тела. Позвоню ему. Пускай приезжает и забирает меня отсюда. Не хочу. Мне здесь дышать нечем, душит что-то… Я посмотрела на телефон. Набрала номер. «Абонент не абонент» сообщили мне по-испански и по-английски. Черт, когда же кончится задница у этой черной лошади? Послать что ли Биллу какую-нибудь гадость? Ему все равно, а мне приятно. Набрала большими буквами «Грязная шлюха». Сделала еще глоток виски. В дверь позвонили. Я недовольно отмахнулась, пытаясь набрать его номер. Это не я блядь и содержанка, это ты паршивый кобель. Меня не было всего три дня, ты заливал мне в уши, как скучаешь и любишь, а сам тусовался с телками и притащил одну из них домой. Это ты подонок! Это все ты виноват! Да кому же там неймется?!

 По стеночке дошла до входной двери. Открыла. Передо мной стоял какой-то дядька в униформе.

 — Фрау, — сконфуженно отвел он взгляд. Я посмотрела на себя и тоже покраснела — стринги и короткий топик, найденный мною в шкафу, больше похожий на лифчик для занятий спортом. Черт… Надо ногти на ногах в порядок привести, облупились все, стыдоба-то какая.

 Я смотрела на товарища, не решаясь открыть рот.

 — Фрау, — видимо справился он со смущением. — Мы из газовой службы, надо проверить ваше газовое оборудование.

 — Простите, — махнула я рукой, едва не свалившись от этого жеста. — Мужа нет дома. В другой день.

 — Фрау… — нахмурился дядька, не желая убираться вон. — С вами все в порядке? Вам нужна помощь?

 — Какая вам, хрен, разница, а? — скривилась я раздраженно. — Что вы лезете все ко мне? Проваливайте! У меня все отлично. Неужели не видно?

 Я захлопнула дверь. Мерзкий Билл Каулитц! Как же я тебя ненавижу! Из зеркала на меня смотрела тощая девчонка с выступающими ребрами и ввалившимся животом. Бухенвальдский пончик, блин… Кожа такая тонкая, что пирсинг в пупке скоро прорвет ее собственным весом. Зрачок сужен в точку, взгляд пьянющий. Сальные волосы торчат в разные стороны. Лицо красное, заревано и опухло. Я еще и уродина. Зашибись, лысенький. Я бы тоже себя бросила. Ненавижу тебя, Каулитц. Не-на-ви-жу! Я двинула кулаками по зеркалу и осела на пол, сжавшись в комок. Слезы текли сами собой. Ненавижу себя… Подскажите, как мне сдохнуть?