Фактор Николь - Стяжкина Елена

– А когда он был маленьким, боялся темноты. Он думал, что кто-то захочет украсть его через форточку, чтобы попросить у меня выкуп. И знаешь, еще он боялся, что я не соберу таких денег, каких он стоит… – В уголках глаз Никиты Сергеевича закипели слезы, он прикрикнул на них: – Кышь!

– Ты смог бы. Я уверена. Ты смог бы, Никита, – сказала она как-то очень хорошо, очень убедительно.

– И я никогда не делал с ним уроки. И не проверял дневник.

– У тебя есть еще полгода. Я не собираюсь сдергивать его из школы. Аттестат – это святое.

– Мы с Наташей спим под разными одеялами. Вот. И я от нее ушел.

– Я куплю вам одеяло. Очень хорошее, ты полюбишь его как миленький. Оно будет огромное, цветное, сшитое из кусочков. Очень яркое.

– А еще… Я совсем не бизнесмен. И не смог купить ни завода какого-нибудь завалящего, ни кефир, как я люблю, с зеленой крышечкой. И вам с сыном я могу оставить только имя. И вы все – пропадете, – горько сказал Никита Сергеевич…

Обычно он жаловался «хонде» или разговаривал с дверью. Или с зубной щеткой. Мир, считавшийся неодушевленным, был вполне неплохим собеседником: умным, снисходительным, в меру противным. И не слабаком или нюней, а даже наоборот – спорщиком. Николаевна, на первый взгляд, не сильно отличалась от «хонды». В ней тоже было много синего цвета: тени, кончик носа, джинсы. Но она реагировала на Никиту Сергеевича как-то иначе. Обещала купить одеяло. А машина, напротив, все чего-то требовала: то бензина, то техосмотра. Еще Николаевна уговаривала, смешивала коктейли, один раз даже погладила по голове. А зубная щетка, например, драла десны. Еще и обижалась – мол, это не я, это ты не принимаешь витаминов, вот десны и кровоточат. Николаевна не обижалась совсем. Зато говорила разные перпендикулярные глупости. Но глупости – это, скорее всего, от пьянства. Не каждый может держать в уме столько спирта и нить беседы. Не каждый может так, как Никита Сергеевич: все-все последовательно и системно держать в голове.

Особенно ярко Никита Сергеевич проявил свою системность и дисциплинированность, когда они ловили рыбу. Он, например, первым заметил, что нет червячков, а значит, надо прикармливать. Заметил почти сразу! И это при том, что сам он рыбу никогда не ловил. Коллеги рассказывали, он слушал: информация лишней не бывает. Еще рассказывали о динамите и сетях. Но они не пригодились. Удочки были с магнитиками. И кальмар, окунек, черепашка, щука и крабик тоже были с магнитиками. И весь вопрос состоял в том, чтобы поверхности сошлись. Но в стоячей воде ванной задача не решалась. Никита Сергеевич наметил себе щуку, что хитро замерла над водостоком. Она – над водостоком, он – с той стороны, где у человека в ванной должна находиться голова. А вокруг полный, абсолютный штиль… Никита Сергеевич, конечно, мог бы сесть поближе, опустить удочку перед самым ее носом. Но это был бы чистый мухлеж, а не рыбалка.

– Давай делать волны, – предложил Никита Сергеевич.

– У меня лучше получаются землетрясения, – сказала Николаевна.

– При землетрясениях рыбы уходят в глубину океана.

– Но ты же – здесь.

– Значит, я точно не рыба, – сделал вывод Никита Сергеевич. И немного удивился.

Не рыба. Не мясо. Человек с удочкой. Наверное, гений. В таком состоянии каждый мог бы сидеть до утренней зорьки. И Потапов тоже мог бы. Коллеги рассказывали, что на рассвете глупая рыба клюет особенно сильно. И дети – тоже… Дети любят рождаться на рассвете.

– Знаешь, Николаевна, – сказал он. – А давай, как будто ты в армию ушла, а мой Георгий как будто тебя ждет? А лучше даже во флот? А?

Она не ответила.

– Ты обиделась? – спросил Никита Сергеевич шепотом. Потом крикнул чуть громче, и черт с ней с этой рыбалкой: – Николаевна! Ты обиделась? Или спишь уже?

Ее не было. Чистая посуда, протертые стаканы. Початые бутылки – в холодильнике, приконченные – в мусорном ведре. На кухонном столе – два бутерброда с колбасой, прикрытые салфеткой. На телевизоре – записка. Слова такие: «Никогда не видела более веселого, абсолютно неадекватного и сумасшедшего (это наш секрет!) человека. Я тобой горжусь. И учти, я ничуть не лучше собаки. Живи в квартире. Не увлекайся угарным газом. Хозяйка придет за деньгами через месяц. Передашь ей от меня сумку с браслетом. Кстати, я сегодня долго смотрела в зеркало и поняла, что имя «Николаевна» мне совершенно не идет. Я заказала тебе конструктор «Лего». Оплатишь и соберешь его сам. Должен получиться город. Но если у тебя выйдет корабль, не бойся. Корабль – это тоже очень хорошо». «Она что – Карлсон?» – подумал Никита Сергеевич, не подозревая, что тот же самый вопрос уже мучил его жену, Наталью Станиславовну. Но не Николь. И уж тем более не Георгия. Потому что, как выяснилось позже, они сбежали. И некоторое время считалось, что сбежали они навсегда.

*

«Наш побег, Оля, был очень хорошо подготовленным. Связь мы решили держать через Дину. Это потом выяснилось, что она нас и заложила. Ты помнишь учебник по «Родной речи» за шестой класс? «Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды…» Мой Го, кстати, бреет. А вы с Диной – нет и не будете. Не растущая борода – это и есть подлинный источник предательства.

Мама Го сразу подала в розыск. И это несмотря на то, что еще не прошло и трех суток с момента пропажи, и на то, что он оставил ей три письма.

Тебе я, кстати, тоже оставила. И письмо, и подарок. С днем рождения, моя дорогая, любимая и единственная подруга! Кстати, Оля, не хочу тебя обижать, но если бы ты чаще убиралась дома, у тебя было бы гораздо больше мужиков, готовых на тебе жениться. Хотя… С другой стороны, куда уж больше?.. Но, может быть, Кузин Роман?.. Может, он – мальчик из хорошей еврейской семьи – просто испугался твоей страсти заваливать дом изнасилованным лесом?

Ладно, не будем о грустном. А вот если бы ты, Оля, убиралась, ты бы нашла мою записку с планом побега. В субботу мы с Георгием ждали тебя в гости. А приехала милиция. Мы наблюдали за этим потрясающим рейдом из кафе напротив. Все-таки семья моего мальчика – очень и очень влиятельна в этой вашей странной стране (в обоих словах можешь сама убрать буквы «т» – будет грубо, но честно).

Все приехавшие были с рациями и в камуфляже, а Наталья Станиславовна – в роскошном белом пальто. Воротник – отложной, под пояс, накладные карманы, поверх карманов – кожаные вставки. Я отлично шила, Оля, ты помнишь?

И я люблю его. Я люблю его всем сердцем, всем телом, всем своим дурством. А он меня – нет. И не уговаривай. Нет – это значит нет.

Он пойдет за мной в огонь и в воду, он будет мне дотом и амбразурой, Килиманджаро и пиком Коммунизма. Но когда мы идем по улице и встречаем людей, он берет меня под руку. Он берет меня под руку мужественно. Понимаешь? Он сглатывает, выпрямляет спину и совершает подвиг.

Передай, пожалуйста, Кузе, что любовь – это не подвиг. И пусть не читает прекрасную (Тургенева – ненавижу, Бунина – расстрелять) классическую русскую литературу. Любовь – не подвиг. Это не сдирание шкуры. И конечно, не преодоление.

Должно быть хорошо и незаметно. Как дышать. Как пить.

Мой Георгий очень красиво ест. Такая сытость у меня от этого, такое счастье.

А эта Дина – дура, хотя и очень мужественный человек. Она таки сменила брату няньку, ты представляешь? Но прознала, что Го не просто сбежал, а сбежал с семестровой контрольной работы. А там у них математик с приветом. Денег не берет, чинов и званий не уважает, на звонки вышестоящего начальства не реагирует. Я думаю, может, он – американец? А если нет, то зачем его держат в школе?

Такое потрясающее невежество у моего мальчика. Он складывает на калькуляторе. «Семью восемь» вводит его в ступор. Тебя тоже, Оля? Подсказываю: пятьдесят шесть. Интеграл, таблицы Брадиса, логарифмическая линейка – это набор пустых звуков. Но спина его при слове «математика», знаешь, спина – выпрямляется…

Не исключено, что Дина права и эта чертова контрольная была не последним фактором, толкнувшим его на бегство.