Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович

— Пишут одно, а слышат другое. Мне дядя Федя рассказывал. Тут укрупнение прошло. Стукнуло кому-то моча в голову, и пустили лозунг: укрупнять, в такую мать… Несколько мелких колхозов взяли и в один большой слили. Эта деревня, — в здешнем колхозе. И та, что ниже нас по течению — тоже. И еще две есть, за полевым станом в ту сторону. Раньше каждый ковырял себе помаленьку, теперь всех объединили. Народу стало много, а делать нечего. Дядя Федя говорил — молодых вообще насильно в город гонят, потому что они тут от безделья пухнут.

— Как от безделья? — не поверил Славка.

— Да вот так. Взять, к примеру, наш АВМ. Один на весь колхоз, и то через пень-колоду работает. Сколько людей на него можно поставить, чтоб по выработке хоть какая-то зарплата получалась? Четверых, пятерых. Дальше некуда, потому что копейки выйдут.

— Так нас-то зачем сюда возят? — развел руками Славка. — Что получается: им делать нечего, а мы здесь работаем? Парадокс.

— Выходит так, — хмуро сказал Володя.

— И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости, Горацио… — вздохнул я.

— Тем более в стране, где все делается не естественным путем, а с прямо противоположного конца, — добавил бригадир.

В лагере никого не было, кроме Саши-К, который сидел за столом, сдвинув кружки и плошки, и сосредоточенно заполнял какие-то растрепанные справки и сметы. Да еще Ольга — почему-то без Лаврова — лениво погромыхивала на кухне.

— Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, — отметил Саша-К факт нашего чрезмерно раннего прихода.

— АВМ накрылся, — коротко объяснил Володя.

— Надолго? Или вообще насовсем?

— Хрен его знает, товарищ майор… — пожал плечами Володя. — Звено у цепи полетело. Варить надо, а когда заварят — неизвестно. И на вашу смену завтра, думаю, тоже хватит.

— Н-да, пошла звезда по кочкам… — буркнул Саша-К и снова уткнулся в свои бумажки.

— Что за агрегат там у вас, — вдруг заговорила Ольга, высунувшись в окошко раздачи. — Чего только уже не было?! И горел он, и перегревался, и застревал, и заедал, и теперь эта самая… как ее цепь… Того и гляди он вообще взорвется! И…

— Типун тебе на язык, — строго оборвал Володя, метнув на нее такой уничтожающий взгляд, что Ольга мгновенно исчезла в кухне.

— Да уж, верно, — согласился Саша-К. — То понос, то скарлатина.

Потому что все уже давно на ладан дышит. В самом деле, хоть бы в наш заезд ничего серьезного не произошло…

— А где все, кстати? — спросил Славка.

— Упоролись купаться за нижнюю деревню. Говорят, там песчаный пляж. Задницу удобно шлифовать.

Мы выпили по паре кружек вчерашнего молока с хлебом, потом Володя ушел к себе в палатку.

— Теперь и окунуться можно, — предложил я.

— Иди, — кивнул Славка. — А я сначала на болото схожу.

— А зачем на болото?

— Да так… В общем, надо. Хочешь, вместе пойдем.

— Да нет, я что-то утомился. Лучше пойду искупаюсь.

— Ну ладно, — вздохнув, Славка полез в палатку за сапогами.

Ходил он долго. Я уже успел выкупаться, вернулся в лагерь и по вечерней

— хотя до вечера еще оставалось время — привычке присел с гитарой у костра. Услышав тихую игру, из палатки выбрался Володя, подошел и молча сел рядом на доски. Наконец появился Славка. Он был до колен перемазан болотной жижей, а в руках нес нечто, обернутое штормовкой.

— Что там у тебя? — окликнул я. — Сову, что ли, поймал?

— Да нет, не сову… — Славка покосился на Володю. — Пошли в палатку, покажу.

— Чего в палатку идти, — усмехнулся Володя. — Я и так вижу, что там у тебя цветы.

Славка слегка покраснел и вытащил неимоверной величины букет красных, словно осколки рубина, диких полевых гвоздик.

— Откуда такая красота? — изумился я.

— На болоте есть сухой островок. Я давно приметил. Там их видимо-невидимо.

— Кому нарвал-то? — равнодушно поинтересовался Володя. — Катьке, что ли, вашей?

— Да не все ли равно кому, — уклончиво ответил Славка, пропустив мимо ушей слово «вашей». — Хоть бы и ей. Что тут особенного?

— Да мне-то что… — Володя пожал плечами. — Просто так… Раз у нее день рождения, так и отметить можно, все отрядом.

— Какой день рождения? Почему? — не понял Славка. — Откуда ты знаешь?

— Не я, а ты. Зачем цветы собрал, разве не ко дню рождения?

— Нет конечно. Просто так нарвал.

— Просто так?! — теперь Володя смотрел с искренним и заинтересованным непониманием. — А зачем просто так цветы дарить?

— Вот, — усмехнулся я. — Времена меняются, и не пойми в какую сторону.

Дожили до жизни. Положить женщину в постель можно просто так. А чтобы подарить ей цветы, нужна причина… Прогресс, одним словом. Володя молча пожал плечами, поднялся и ушел в столовую. Мы со Славкой быстро пробрались в девчоночью палатку. Он положил цветы на Катину раскладушку — я почувствовал ставший уже привычным укол ревности, увидев, что он безошибочно знает, которая раскладушка именно Катина. И тут же очередной раз вспомнил слова Вики и опять подумал, что она была права…

Но я подавил все в себе и даже помог Славке аккуратнее прикрыть букет штормовкой.

А потом настал вечер. Из-за нашего раннего возвращения мы со Славкой вполне могли опять сходить на ферму за молоком. Но девчонки вернулись с вечерней смены как обычно: поздно и усталые. Идти вдвоем без Кати нам почему-то не хотелось. И мы остались в лагере. Я провожал глазами Геныча и морехода, без всякого удовольствия потащившихся с пустыми флягами на ферму, и вдруг подумал, что сегодня судьба хотела дать мне шанс еще раз ощутить под ногами вечернюю дорогу, сломать черное ощущение, пришедшее позавчера. И тем самым уничтожить нечто, зловещим предчувствием тронувшее меня тогда… Да нет, какое черное, какое предчувствие?! Я и сам не знал, что на меня напало.

Но я уже не мог отогнать эти внезапные, темные мысли. Такое со мной было впервые в жизни. Шел обычный вечер, я сидел у костра в кругу друзей. В уже почти родной компании — и в то же время испытывал абсолютное одиночество. Все были разбиты по парам. И Катя, сидевшая неподалеку от меня, снова была занята Славкой, по привычке обмахивая его от комаров. А те, кто сидел в одиночестве: Саша-К, Володя и даже Вика — были тоже отъединены от меня чем-то непонятным, но ощутимым. Чем-то, не дававшим сегодня слиться с друзьями в песнях и ощутить волну принадлежности себе самому и всем одновременно. Это сосущее чувство одиночества захлестнуло меня с такой силой, что, сыграв несколько песен, я понял, что не хочу и даже вовсе могу больше играть и петь… Ребята требовали еще песен, но сославшись на боль в пальцах, я отложил гитару. Принесли магнитофон и начались танцы. Обычные прыжки и топтания вокруг костра. И только Саша-К сидел, приложив к уху приемник и что-то выискивая на волнах. А потом вдруг резко выключил магнитофон. Народ возмутился, но командир вывернул на полную громкость свой маленький транзистор, и мы поняли, что он нашел передачу «После полуночи» — или, как тут же не преминула уточнить Тамара, «для тех, кому не с кем спать». Все обрадовались и вернулись к костру. Потому что приемник играл одну за другой очень хорошие, в основном забытые мелодии.

Услышав известную песню про паромщика, Лавров с Ольгой неожиданно пошли танцевать. Это был какой-то еще не виданный мною, плавный, но одновременно дикий и необузданный танец. Они извивались в странных, сладострастных позах, касаясь телами, временами даже, кажется, целовались быстрыми скользящими поцелуями, и Ольга падала на руки Сане, трепетно и горячо выгибаясь. Они словно занимались сексом на глазах у всех под музыку и поучали от этого острое, непонятное зрителям наслаждение.

Глядя на них, я чувствовал в себе прежнюю, нарастающую грусть осознанного одиночества. Я пытался подумать об Инне, которая сейчас, возможно, тоже страдала от одиночества и думала обо мне — но получалось плохо. Не видев свою жену почти месяц, я знал, что до конца лета нам осталась привычная разлука, и вдруг со страхом понял, что не могу сейчас представить ее лица…