День Благодарения - Дибдин Майкл

Наш обед в честь Дня Благодарения оказался на редкость удачным. Начали с морских ежей, которых я купил накануне. Клер вначале отнеслась с подозрением к ярко-оранжевой мякоти, смахивающей на какой-то экзотический фрукт, но вскоре была покорена. Дэниел выплюнул первую же пробную ложку, зато колючие панцири ему понравились как игрушки, и уж тем более когда он укололся до крови и получил разрешение мстить им, растаптывая на кухонном полу каждую половинку панциря, как только Клер или я выскребали ее содержимое.

Затем индейка с картофельным пюре и подливкой обрадовала своей привычностью, а к тому времени, когда мы проработали сыры и вишни мадам Алье с ложкой

creme fraiche

— Послушай, — сказала она, — я вот думала…

— Да?

— Ну, я бы хотела попросить тебя об одолжении. Только не думай, что я приехала из-за этого, и вообще. Собственно говоря, мне только сейчас это пришло в голову. Увидела, как ты ладишь с Дэниелом, вот я и подумала…

— Так что?

— Ну, ты помнишь, я вчера вечером рассказывала, как мы были в Париже? Только я тебе не сказала, что познакомилась там кое с кем.

Я поглядел на нее с искренним удивлением:

— Да? Молодец.

— Его зовут Жан-Клод. Работает по маркетингу французских сыров в Америке, примерно как мама с вашингтонскими яблоками. Неплохо говорит по-английски, ну просто с обаятельным акцентом, совсем как у Жака Кусто. Миллион раз бывал в Штатах и любит Америку.

— И американцев.

Она залилась краской.

— И сколько ему лет?

— Года на два старше меня.

— Женат?

— Ну, перестань изображать суррогатного папочку! А вообще — нет.

— И где вы познакомились?

— В клубе.

— С Дэниелом?

— Ну конечно, нет. В отеле, где мы остановились, была служба дежурства при ребенке, ну, я и воспользовалась. Такая милая негритянка. Она разговаривала с Дэниелом по-французски, а он отвечал на своей версии английского. Они отлично поладили, так что я распушила перышки и отправилась погулять.

Я налил нам обоим еще вина. Клер закурила сигарету и предложила мне. Я тоже закурил.

— С тех пор как Джефф меня бросил, я чувствовала себя очень скверно, какой-то отверженной. Сказать правду, я уже почти смирилась с тем, что больше мне уже никогда ни с кем не спать. Пока не появился Жан-Клод.

— Завязать роман с трехлетним ребенком на буксире очень не просто.

— Мне можешь этого не говорить.

— Жан-Клод знает про Дэниела?

Она просияла:

— Да. И он ему страшно нравится. Мы даже один раз сходили в парк втроем. Но провести вместе ночь мы не могли, и это было очень тяжело. Нам просто хотелось побыть одним, ты понимаешь?

Я кивнул.

— Как ты и мама, когда вы только познакомились, — добавила Клер не без многозначительности.

— Так что теперь тебе хотелось бы вернуться в Париж, а Дэниела оставить у меня, так?

— Только на субботу с воскресеньем. К горшку он приучен и особых хлопот не потребует. Просто надо, чтобы кто-то за ним присматривал, и все. Но если, по-твоему, тебе будет слишком трудно, я пойму.

— А он не истоскуется без тебя?

— Ну, минут десять будет капризничать, а потом полностью про меня забудет. А я, если не сделаю этого или чего-то такого, то, наверное, свихнусь. И каково ему придется со свихнутой матерью?

— Веский довод. Ну хорошо, когда ты хочешь уехать?

— Ты согласен?

— Поезда в Марсель идут каждый час. Там сядешь в самолет и будешь в Париже во мгновение ока. Хочешь уехать сегодня?

— Нет-нет. Завтра будет в самый раз. У-у-у! Спасибо тебе преогромное.

Когда Дэниел проснулся, конец дня я провел с ним в гараже, обучая его началам футбола при помощи пляжного мяча и двух старых банок с краской в роли штанг. Как только я растолковал ему, что цель игры заключается не в том, чтобы топтать мяч, будто панцирь морского ежа, он быстро понял что к чему. В результате он снова устал, и после раннего ужина из холодной индейки и малой толики запеченной фасоли из быстро убывающих запасов моего отца он без возражений отправился в постель. Когда он крепко уснул, Клер взяла книгу, но вскоре начала позевывать. Утром она хотела выехать пораньше, а потому извинилась и ушла в комнату, которую делила с сыном, оставив меня в одиночестве.

Казалось, я был единственным, не способным заснуть. И вдруг поймал себя на том, что мне не хватает мистраля. По контрасту с буйством стихии снаружи дом внутри обретал иллюзорную безмятежность, которая теперь обернулась всего лишь застойной затхлостью. И мысль о том, чтобы добавить к ней еще и одурь сна, была невыносимой — сдача на милость бессознательной инерции всего лишь в одном вздохе от смерти. А потому я не стал ложиться и, чтобы одолеть сон, ходил взад и вперед, пил, курил сигареты Клер, вспоминал, как в пятнадцать лет ей прописали очки от близорукости, но из тщеславия или легкомыслия она не стала их носить. Как и следовало ожидать, сон победил.

Я разделся и прошел в ванную, не зажигая света в коридоре. Клер сказала мне, что у Дэниела, после того как его отец ушел, начались припадки ночных страхов. Мы согласились на том, что дверь в комнату для гостей останется открытой, а в коридоре на всю ночь оставили гореть небольшую настольную лампу. В их комнате было достаточно светло, чтобы он не впал в панику, если бы внезапно проснулся, но не настолько, чтобы свет мешал его матери спать.

Я прошлепал по плиткам пола в ванную, бесшумно закрыл за собой дверь, зажег свет и помочился. В мусорном ведре из черного пластика рядом с раковиной поверх смятой туалетной бумаги и прочего лежал длинный пустой бумажный цилиндр с зеленой надписью «тампакс». Я иронически улыбнулся при мысли, что романтический уик-энд Жан-Клода отяготится проблемами, которых он не ожидает.

Я спустил воду, выждал, чтобы бачок унитаза наполнился, и шум воды оборвался. Тогда я погасил свет, вышел в коридор и направился к своей комнате.

— Милый?

Голос донесся из открытой двери комнаты, где спали Клер и Дэниел. Я сразу его узнал. И подошел к открытой двери, и заглянул внутрь, но мои глаза еще не свыклись с полумраком после яркого света в ванной и ничего не различали. Я уже хотел уйти, но тут голос раздался снова, тихий и сонный.

— Что ты делаешь? Иди в постель. У меня месячные, и подурачиться мы не сможем, но мне нужно, чтобы ты меня обнял. Мне опять приснилось, что ты меня оставил и я совсем одна. Так обними меня, чтобы я опять уснула.

Я осторожно вошел в дверь, останавливаясь на каждом шагу. Теперь я уже рассмотрел Дэниела, раскинувшегося на раскладушке, сбросив одеяла. Я подобрал их и укрыл его. Потом обернулся к кровати, к фигуре, свернувшейся на дальней половине, половине Люси. Я подошел и как мог осторожнее лег рядом поверх одеяла. Секунду спустя к моему левому плечу прижалась теплая голова, щекоча меня пышной массой кудрявых волос, и раздался удовлетворенный вздох.

Некоторое время спустя мои ноги начали мерзнуть. Мой отец наладил котел так, что он ночью самоотключался, а я не позаботился его переключить. Я повернулся на другой бок и приподнялся. Фигура справа от меня зашевелилась и что-то пробормотала.

— Что? — спросил я.

— Воды не найдется?

Я нашел стакан на тумбочке и снова повернулся к женщине рядом со мной. Она приподнялась на локте, взяла стакан другой рукой и начала пить, откинув голову, обнажив горло до кружевного воротника розовой ночной фланелевой рубашки.

Секунду спустя она натянула на себя одеяла, перекатилась на бок спиной ко мне и уже мягко похрапывала, как бывало всегда.

Утром из кухонного окна не видно ничего, кроме белой пелены на земле, переходящей в выбеленное небо. Терраса, ограда, поленница, стол и стулья снаружи покрыты зернистым снегом в рельефных узорах, творениях ветра. А дальше — ничего, кроме на миг дразняще открывающегося взгляду виноградника нашего соседа и тотчас же исчезающего за новой завесой снега, закручиваемой ветром, который порывами проносится по предгорьям под высоким нагромождением туч.