Бледные - Шульц Гектор

– Ну, не знаю, – тихо протянул я. Бегающие горящие глазки Розанова заставили неуютно поежиться. – Про скрипку тут ни слова.

– А скрипка им не нужна. Им нужен басист. Вот ты басистом и будешь.

– Я?!

– Ты, – коротко подтвердил Слава. – Бас-гитара – инструмент для быдла. Даже ты его без проблем освоишь. Считай, что это как виолончель. Только в десяток раз проще. Знай себе, ритм держи.

– Слав, – больное горло снова подвело. Скривившись, я сипло кашлянул и продолжил. – Меня мама на выходные-то с тобой с трудом отпускает, а ты про полноценные репетиции с панками говоришь.

– Тебе придется найти выход. Без тебя я к этим дегенератам не сунусь, – нервно улыбнулся Розанов. – К тому же это на пару месяцев. Не больше. Мне нужно понять структуру хаоса в музыке, а что более хаотично, чем панки?

– Им басист нужен, а не скрипач. Меня завернут сразу же.

– Не беспокойся. Это я беру на себя, – заверил меня он. И так всегда. Если Слава что-то вбил себе в голову, он не успокоится, пока не добьется своего. Любыми средствами.

С «Грязной лоботомией» мы познакомились в тот же день, когда закончились занятия. Заглянув в шестую аудиторию, Славик поинтересовался, кто здесь Зед и в ответ получил дикий хохот. Сидящий у окна высокий пацан с грязно-зеленым ирокезом, сплюнул на пол и, вразвалочку подойдя к нам, скептично посмотрел сначала на Славика, а потом на меня.

– Ну, я Зед, – хмыкнул он, а потом в мутных голубых глазах загорелось понимание. – А! Ты по объяве?

– Ага, – кивнул Славик. – Вам клавишник и басист нужны.

– Ты ж тот задрот, да? Который Шопена шпарит на всех концертах, – уточнил Зед, почесав бровь. От него пахло кожей, железом и мочой. Наверное, так пахли все панки. Но запах Зеда заставлял слезиться глаза.

– Не только Шопена. Генделя, Гайдна, Прокофьева тоже, – спокойно ответил Розанов.

– Ну, секи сюда тогда. Шопена мы не играем. Нахуй его! Нам его за годы учебы хватило.

– Я знаю.

– Ну так хули ты тут тогда забыл? Не похож ты на панка.

– Твоя правда. Ссаться под себя и мыть блевотиной голову я не собираюсь, – улыбнулся Славик. Зед скрежетнул зубами и насупился. – Музыку просто люблю. Есть в этой агрессии свое очарование.

– Хуй с тобой. Инструмент есть? – неожиданно сдался Зед. – И я не про пианино. Синтезатор нужен.

– Есть.

– Ладно, – вздохнул Зед и повернулся ко мне. – А ты, кажись, Шептун, да? На скрипке лабаешь.

– Да, – подтвердил я.

– Ну, скрипач нам не всрался, – заржал толстый пацан, сидящий на стуле рядом с входом.

– Факт, – кивнул Зед. – Клавишника хватит.

– Он басист, – ответил за меня Славик.

– Пиздишь, – снова рассмеялся толстый. – Порожняк нам гонит. Какой он басист, бля буду. Пальчики вон нежные. Поди еще и бабу не мацал никогда.

– Он научится, – упрямо гнул свое Розанов. – Вы ему только гитару дайте.

– Объява уже неделю висит, брат, – встрял в разговор еще один – крепкий, короткостриженный пацан, одетый в потертую косуху. – Мож попробуем?

– Ладно, – ответил Зед. – Подваливайте сегодня к восьми. Мы в первой аудитории репетируем. Поглядим, что умеете, а там понятно будет.

– Вот и славно, – улыбнулся Славик и, махнув мне, отправился к выходу. Я поплелся за ним, гадая, как объяснить маме, что мне нужно будет уйти вечером. О том, чтобы сказать ей о репетиции в панк-группе и речи не шло. К современной музыке мама относилась всегда одинаково. «Говно. Дрянь. Мерзость». И неважно, попса это была или панк.

В одном Розанов оказался прав. Нескольких репетиций мне хватило, чтобы понять, что в бас-гитаре нет ничего сложного. Партии песен были настолько примитивными, что их сыграл бы и однорукий, слепой инвалид. Знай себе не выпадай из ритма. Но о ритме думали только мы со Славиком. Зед, Паштет и Косой играли обычно на отъебись, оправдывая это панковской философией. Когда Славик привел в пример другие панк-группы, которые ритму уделяли должное внимание, и обозвал компашку панков «ленивыми дегенератами», которые не умеют играть, то получил кулаком в лицо от Паштета и половину репетиции провел в туалете, пытаясь остановить кровь.

Впрочем, это не помешало Славику и дальше играть панк-рок, пусть его и бесили примитивные песни и пьяные одногруппники. Более того, он серьезно отнесся и к моему обучению на бас-гитаре, притащив откуда-то кучу учебников и до кучи снабжал меня кассетами с классикой рока и панк-рока. Так я познакомился с Metallica и Black Sabbath, Motorhead и Sex Pistols, Арией и Гражданской обороной. С удивлением, я понял, что мне это нравится. Нравится музыка, нравится низкий, тягучий и вибрирующий звук бас-гитары, нравится выплескивать злость в творчество. Впервые за долгое время домой я шел с улыбкой на лице, выжатый, как лимон.

– Это и есть панк, брат, – протянул бухой Зед, развалившись на стуле после двух отыгранных песен.

– Быть пьянью и отрепьем? – уточнил Славик. Зед в ответ рассмеялся и махнул рукой. Привык уже к загонам Розанова и теперь предпочитал объяснять, а не бить, как раньше. Чему Славик был только рад.

– Быть свободным, туебень.

– И в чем эта свобода?

– Во всем, – вздохнул Зед, переглянувшись с Паштетом, который, матерясь, пытался засунуть гитару в чехол. – Ты типа думаешь, что мы ебланы и обсосы, раз на ритм хуй кладем, да?

– Была такая мысль, – согласился Розанов, снова вызвав у Зеда улыбку.

– А на деле – это протест. Мы в музыкалке семь лет дрочимся. Пьесы эти ебаные играем, этюды, гаммы. Остопиздело все. Хаоса хочется. Ярости. Вот панк и дает это все. Понял?

– Отчасти.

– Зануда, блядь, – усмехнулся Паштет.

– Забей, – хмыкнул Зед. – Пацану интересна философия. Хули тут темнить-то? Свои же. Кто ему еще объяснит, как не мы? Короче, секи сюда. В мире, брат, вообще все от панка произошло.

– Так уж все, – усомнился Славик.

– Все. Метал – от панка. Кроссоверы всякие тоже от панка. Моцарт панком был. Да, бля, даже готика от панка произошла.

– Готика? – нахмурился Слава.

– Готика. Ну, бледные эти. Ебла белым малюют, по кладбищам тусуются. Как Терехина из твоего класса. Не видал?

– Не-а.

– Короче, готы – это тоже панки. Пассивные только.

– Как пидоры, – заржал Косой.

– Как пидоры, – согласился Зед. – Ежели чо панку не понравится, он это разъебет, отвечаю. А гот типа мысленно осудит и все. Но это правильные готы. Типа… как его там, Косой? Бледный, на вписках частенько нам встречался. Шрам у него еще над бровью.

– Бычков.

– Ага. Хуй знает, какое у него погоняло там, но фамилия Бычков. Вот это, брат, настоящий гот, а не еблан, что сметаной морду свою мажет и на Дракулу дрочит. Остальные пидоры про протесты знать не знают. Чахнут на кладбищах своих, о смерти мечтают.

– Значит, готы – это пассивные педерасты, а панки – активные? – уточнил Славик. И быть ему снова избитым, да у Зеда в тот день настроение определенно хорошим было. Он заржал так громко, что в итоге свалился со стула в лужу собственных харчков. Паштет, отсмеявшись, утер слезящиеся глаза и помотал головой.

– Бля буду, Розанов. Своей смертью ты не умрешь. Тебя точно кто-нибудь ебнет наглухо. Смотри не ляпни кому… Додумался, а? О протесте речь, дебил. Теперь понял?

– Вроде бы да. А Бычкова этого, где встретить можно?

– Да везде, – махнул рукой Зед, валяясь на полу. – Вписки, тусы, концерты. Погуляй, людей поспрашивай и точно найдешь.

– Ты ему главное эту телегу про активных и пассивных не задвигай. А то точно в зубы получишь, – добавил Паштет. – Эт мы тебя, дурака, знаем. А он от подобного в осадок выпадет и тебе пизды даст.

Ни Зед, ни Паштет, ни Косой тогда даже не догадывались, что Славик и впрямь будет искать этого гота. Потому что пресытится панковской движухой и будет искать другую гавань. Где агрессия может сосуществовать с музыкой, а не калечить ее.

С «Грязной лоботомией» мы расстались через два месяца, как и планировал Розанов. Обошлось без скандалов, потому что Паштету и Косому было насрать, а Зед был пьян, как обычно, и нашего ухода даже не заметил. На память о том времени у меня осталась самодельная бас-гитара, которую когда-то сделал отец Зеда, на редкость талантливый умелец. Гитару я попросту забыл вернуть панкам, а те и не вспомнили о ней. Славик потом сказал, что это судьба и грешно отдавать нормальный инструмент в руки дегенератов, которые им подопрут в итоге какую-нибудь стенку или раздолбают об чью-нибудь голову.