Селфхарм - Горошко Ирина

– …творчество Абрамович – это не просто сидеть весь день и смотреть людям в глаза! Вы ознакомьтесь с этой кинокартиной, «В присутствии художника», там прекрасно показано, как филигранно, до фанатизма, Абрамович продумывает каждую акцию, каждый свой перформанс.

Венера проводит Аню за свой стол и что-то говорит, но Аня слышит только:

– …и она основательно работает с телом и собственной энергией. «В присутствии художника» – это не абы кто сел и предлагает вам в глаза посмотреть, нет! Люди рыдали после этой акции, она с ними совершенно невообразимые вещи творила одним своим взглядом!

– Аня, Аня? Я тут, алё! – у Венеры резковатый, но приятный смех. – Петеньку заслушалась? Понимаю, – синие глаза Венеры блестят, – но давай всё ж о таможне поговорим, ладно?

Аня усердно кивает, блокнот и ручка наготове, записывает:

экспресс-почта картины фотографии фильмокопии арт-объекты реквизит для перформансов

посылки – на таможню Я – ВСЁ (жирно подчёркивает это слово) доки для посылок и по таможне

Рука устала, Аня не пишет, слушает, кивает. Как всё запомнить? Инвойсы, накладные, таможенные процедуры, импорт – временный ввоз…

– Заполняешь заявления, берёшь у Фаины Петровны деньги на билеты и едешь на таможню. Там тебе нужно получить пропуск. Будь готова к очередям.

Звонок телефона прерывает разговор, Венера выдвигает ящик стола, ищет что-то среди ручек, бумаг, карандашей, визиток. Нащупывает картонную коробочку с надписью Gillette, смотрит на неё удивлённо, кидает в мусорку и продолжает поиск. Находит нужную визитку, выходит из кабинета. Дубовский успел куда-то испариться. Аня аккуратно достаёт из мусорки коробочку с лезвиями и кидает в свой рюкзак.

Белый шкаф во всю стену забит каталогами выставок, театральных и кинофестивалей, биеннале… Сколько выставок «Искусства ради искусства» Аня впитала, будучи школьницей и студенткой, сколько открытий о себе и о мире благодаря им было сделано! А ведь эти же люди проводят и театральный фестиваль «Слёзы Брехта»! Ради спектаклей Аня специально моталась на день-два из Варшавы в Минск, иногда даже родителям не говорила, что приехала, ночевала у подружки.

Аня вытягивает прошлогодний каталог «Слёз Брехта», открывает на случайной странице. На фото – лохматый кудрявый мужчина в растянутом свитере. Танцует, глаза прикрыты. Аня знает этого мужчину, она видела этот спектакль – «Орхидеи» итальянского режиссёра Пиппо Дельбоно. Он в тот вечер словно вспорол Ане живот, бережно вытащил кишки, печень, почки, сердце, что-то с ними сделал, как-то по-особенному их погладил, и так же заботливо уложил обратно.

На видео, проецируемое на огромный, на всю сцену, экран, лежала старушка с тоненькими, прозрачными руками. Мама Пиппо умирала в больнице и прощалась с сыном, а он рыдал и продолжал снимать это на камеру телефона. И потом включил видео в спектакль, а сам танцевал странный танец любви, отчаяния, прощения и прощания. Критики потом ругали его за «запрещённый приём», называли это дешёвкой, вульгарщиной, манипуляцией.

А Аня влюбилась. В такую жизнь, в такое искусство. Где боль можно сделать красивой, где через скорбь приходишь к бесценности жизни. Аня вышла из зала, лицо было залито слезами, она не помнила, как оказалась дома.

«Честь, честь, честь – это такая честь», – стучит в голове, пока Аня медленно перемещается по кабинету, всматриваясь в детали.

– По рюмашечке в честь почина? – возвращается Венера и снова улыбается.

Аня кивает, Венера достаёт из шкафа бутылку вина и два пластиковых бокала. Разливает вино по бокалам, протягивает Ане.

– Добро пожаловать в «Арт энд блад», Аня!

Расслабление растекается по телу.

вот оно – моё место

5.

Взмыленная женщина влетает в офис, с ноги распахнув входную дверь:

– Давид, ёб твою мать!

Аня отрывает взгляд от таможенной декларации. Боже, это же она.

– Привет, Аня. Давида сегодня видела? Он в офисе?

– Н-нет… Добрый день, Джульетта Алексеевна!

– Ага, добрый, – Джульетта сбрасывает пальто и садится за стол. Достаёт из сумки огурец, салат в полиэтиленовом пакете, вилку. Откусывая от огурца, зачерпывает вилкой салат прямо из пакета. По офису разносится резкий запах специй.

Хлопает дверь – на пороге парень. Худой, высокий, взъерошенные тёмные волосы, серые джинсы заправлены в мартинсы. Кожаная косуха накинута на чёрное худи. Ни шарфа, ни шапки – словно не с мороза пришёл, а прямиком из апреля.

– Ну надо же, явился! Давид, что за хуйня?! Мне Яблонский из «Рояла» телефон оборвал с самого утра, до тебя они дозвониться не могут, открытие выставки на носу, срочно нужны акты! Сколько можно с тобой возиться, ты же вообще ни хрена не делаешь, ничего не могу поручить, всегда херню какую-то получаю!

– Джульетта, – спокойно отвечает парень, – я же ещё вчера вам про акты всё сказал. Они готовы, я их отправил Алёне Васильевой. Яблонский там уже вообще ни при чём, он вам по привычке звонит поорать. Он, как всегда, скучает по вам и ищет повод, а вы всё никак это не поймёте.

За окном сталкиваются два автомобиля, но Аня не слышит визга тормозов и ругани водителей.

– Ну и что!.. – в голосе Джульетты пробивается растерянность. – Почему утром не напомнил? Почему я, как дура, не понимаю, что ответить Яблонскому? Ты знаешь, сколько у меня дел, я не могу всё в голове держать! Ты должен был напомнить!

– Ну я же не мог знать, что он вам с самого утра звонить начнёт, Джульетта, – парень смотрит на Джульетту, еле заметно улыбается, в его глазах пляшет… насмешка?

– Утро, Давид, это восемь ноль-ноль, а ты на работу к двенадцати припёрся, у некоторых людей уже обед в это время, задолбало меня такое распиздяйство, – к концу фразы голос Джульетты как будто затихает, запал иссякает, энергия рассеивается.

– Кстати, а вы слышали, что Аня Петрова беременна? Вот почему она на гастроли с Золотым театром не едет! – Давид вольготно усаживается в кресле напротив начальницы, разве что ноги на стол не закидывает.

– Да ты что! – Джульетта аж привстаёт со стула, теперь она – ребёнок, которому пообещали рассказать жутко интересную историю. – Так, а отец кто? Неужто Владик?

– А вот этого никто наверняка не знает, – улыбается Давид, покручивая в руках сигарету.

– С ума сойти, сколько ж ей лет? Тридцать восемь? Сорок? Обалдеть!

– Тридцать девять. Говорят, она давно пыталась.

– Ну а ты, как обычно, всё про всех знаешь, да, Давид? – Джульетта откидывается на спинку кресла и обращается к Ане:

– Ты с этим парнишей поосторожнее, никогда не знаешь, что у него на уме, – Джульетта улыбается, как гордая мать обаятельного хулигана.

*

– Так ты Аня, да? – Давид стоит возле стола, крутит в пальцах сигарету. От него исходит терпкий аромат – что-то травянистое, тяжёлое, горькое. На худи надпись «ИДИКОМНЕ», в нижней губе – пирсинг-колечко. – Куришь?

– Да, но своих у меня нет.

– Идём, я угощу.

Оказывается, курят не на ступеньках возле входа в музей, как Аня думала, а в огороженном бетонными стенами внутреннем дворике: две длинные деревянные скамейки со спинками, три серебристые урны для окурков и сундук с песком. Серое небо висит над головой и угрожает опуститься ниже, со стороны проспекта беспрерывно сигналят застрявшие в пробке машины.

– Держи, – Давид протягивает открытую пачку, возле мальчишеских неровно обрезанных ногтей кожа обкусана до крови.

Он молча рассматривает Аню, его взгляд – изучающий, холодный, проникающий под кожу. Под таким взглядом неуютно, как на рентгене, при этом Ане почему-то хочется показаться классной, умной, интересной под этим взглядом.

Аня отводит глаза и вообще жалеет, что не осталась в офисе. Давид рассказывает о себе: он в «Арт энд блад» с самого основания, Громовскую знает лет десять, ставит спектакли в своём андеграундном театре Freedom. Аня про него слышала, но на спектаклях никогда не бывала.