У смерти два лица - Фрик Кит

Я медленно киваю, вспоминая, как его приятель Тим Ромер рассказывал в подкасте о полиции, пристально следящей за черными парнями в университете. Потому думаю, насколько странно знать о жизни Кейдена то, что он мне не рассказывал, насколько это грубое вторжение в его личную жизнь, и держу язык за зубами.

— А как твои родители приняли то, что ты на все лето поехала сюда няней? — спрашивает Кейден, меняя тему разговора.

— Мама сначала вела себя странно. Понадобилось время, но, похоже, она привыкает к тому, что деточка теперь живет отдельно, — улыбаюсь я. — Отца я не видела с тех пор, как мне исполнилось четыре, так что сомневаюсь, что его это хоть немного заботит.

— Хм… Значит, тоже безотцовщина, — натянуто улыбается Кейден.

— Да, выходит, так.

— Не будь слишком строга к матери, — говорит он. — Ты у нее одна?

— Да.

Он пожимает плечами, и я вижу, что он думает о своей матери, о собственном решении провести лето здесь, хотя, не сомневаюсь, он мог бы устроиться на какую-нибудь интересную практику, или отправиться учиться за границу, или что там еще делают студенты Йеля на летних каникулах…

— Кстати о мамах, — говорю я, протягивая руки за спину и скручивая волосы в толстый жгут. — В прошлые выходные я с твоей познакомилась.

Брови Кейдена ползут вверх. Это ужасно неловко, но если мы собираемся дружить, то я не хочу, чтобы миссис Толбот маячила между нами, словно какая-то неприятная тайна. Хотя это и может быть больно.

— На дне рождения Тома. Она заглянула и велела мне держаться подальше от тебя.

Кейден сцепляет руки за головой и протяжно вздыхает.

— Значит, она тебя тогда видела, — говорит он. — Когда ты приходила с печеньем. Значит, мне не показалось и она действительно выглядывала в окно, когда мы шли по дорожке.

Мои губы кривятся в хмурой усмешке.

— Все в порядке, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты поняла о моей матери кое-что: она любила Зоуи. Они были очень, очень близки. А у мамы шизофрения. Ей было чуть за двадцать, когда поставили диагноз. Никто точно не знает, как шизофрения развивается, но, поскольку вероятны генетические факторы, мои родители решились на усыновление. В любом случае доктора у нее хорошие, и она находится под их наблюдением, сколько я себя помню. Но после исчезновения Зоуи симптомы резко усилились.

Я молчу с минуту, пытаясь переварить услышанное. Я мало знаю о шизофрении — только то, что это очень серьезная болезнь и ее трудно лечить.

— Звучит довольно страшно.

— Так и есть, — говорит Кейден. — Я люблю маму. Она действительно чудесная женщина. А еще с ней очень тяжело жить. А Уиндермер… — его голос затихает, он обводит взглядом кинозал. — Когда я учился в школе, дому требовался мелкий ремонт, покраска. Она все откладывала это дело.

Koгда я переехал в Нью-Хейвен, перестала пускать людей в дом. А потом завела птиц. Я был так погружен в новую жизнь в колледже, что на первом курсе, пожалуй, старался совсем не обращать на это внимания. Мне хотелось притворяться, что дома все хорошо, что с ней все хорошо. Но к Рождеству не обращать внимания стало уже невозможно. А когда исчезла Зоуи, все пошло кувырком.

— Поэтому ты сейчас дома?

— Поэтому я сейчас дома, — Кейден расцепляет пальцы, и ладони падают на колени. — Поэтому, Анна Чиккони, раз мою жизнь мы уже разобрали по косточкам, расскажи теперь что-нибудь о своей.

Он прав, я весь вечер только и делала, что задавала личные вопросы. Уже почти девять, а мы еще даже не выбрали фильм. Прежде чем вернуться к стене с дисками, я должна дать ему что-то в ответ. Частичку своего прошлого. Крошечный кусочек правды о том, какой я была.

— Пока я не приехала сюда, я не совсем контролировала свою жизнь. Помнишь, тогда в конюшне я сказала, что решила пока не пить? — он кивает. — Мы с подругой, Кейли, большую часть прошлого сентября провели на вечеринках. Я постоянно влипала в разные истории и потихоньку начала себя ненавидеть. Ненавидеть того человека, которым становилась, когда выпью.

— А какой это человек? — спрашивает Кейден.

Я глубоко вдыхаю, задумываясь, как много можно ему рассказать. Я могу уничтожить любую возможность быть вместе с ним, если это вообще когда-то было возможно. Но поняла, что больше, чем парень, мне сейчас нужен друг. Ровесник, с которым я могу поговорить. Кто-то, кто сможет понять, каково это — жить с прошлым, oi которою трудно избавиться.

— Прежняя я? Кадрила парней, которых на следующее утро даже не могла вспомнить. Допивалась до отключки. Просыпалась на чужих диванах. Не раз приезжала домой в полицейской машине, — я останавливаюсь, давая ему возможность сказать что-нибудь, осудить меня. — Моя подруга Старр жила самостоятельно с шестнадцати. Я думала, что мне хочется того, что было у нее. Полной свободы, — я пожимаю плечами. — Но свобода надоедает. Моя мама работает на двух работах. У нее нет времени нянчиться со мной. Думаю, в глубине души я просто хотела привлечь ее внимание.

— И как, сработало?

— Не совсем, — смеюсь я. — Но зато от самой себя стало тошнить.

— И поэтому ты здесь? — спрашивает он, возвращая мне собственный вопрос.

— Когда отвечаешь за ребенка, ты не имеешь права облажаться. Пока я с этим справляюсь.

Еле удерживаюсь, чтобы не добавить «кое-как».

Я не говорю и еще одну вещь, которая ему уже известна. Что в каком-то роде я оказалась здесь из-за Зоуи. Но останавливаться на этом нет никакого смысла. Неважно, почему я получила эту работу. Главное — в основном я с ней справляюсь. В колледже я тоже буду справляться. Надеюсь. Я провела здесь меньше двух недель. Еще достаточно времени, чтобы стать новым человеком.

— Я в тебя верю, Анна Чиккони. — говорит он, снова называя меня полным именем, и я улыбаюсь. — Теперь ты больше расположена к домам с привидениями, одержимым детям, ведьмам или резне?

— Э… Может быть, страшные фильмы лучше оставить на другой вечер? Я больше в настроении для чего-нибудь легкого.

— Хорошая идея, — говорит он. — Мы как-то слишком углубились в серьезные материи.

Он вскакивает с кресла и ловко вытаскивает несколько дисков с фильмами. Я рассматриваю предложенные варианты — все мюзиклы и комедии — и останавливаюсь на «Поющих под дождем».

— Хороший выбор, — хвалит он и отправляется в заднюю часть зала налаживать аппаратуру. Вскоре весь экран заполняет морда льва из заставки «Метро-Голдвин-Майер», и Кейден усаживается в кресло рядом со мной. Я сбрасываю обувь и подтягиваю колени к груди, ни на секунду не забывая о его руке, лежащей на подлокотнике между нами. Он не убирает ее весь фильм, ни разу не пошевелившись, чтобы коснуться моей руки или дотронуться до моих пальцев. В другой ситуации я, возможно, огорчилась бы. Он симпатичный, умный и, в хорошем смысле, странноватый.

Но еще он не свободен. Вернее, не совсем свободен. Я напоминаю себе, что его невеста пропала без вести. Он приехал домой заботиться о матери, у которой серьезное психическое заболевание. Кейдену нужен друг, а не подружка на лето. И новой Анне этого тоже не нужно. Я бы соврала, если бы сказала, что не хотела положить ладонь поверх его ладони на подлокотнике, уткнуться головой в его плечо. Но мне кажется, что это начало серьезной связи, а не какой-нибудь интрижки. Я так и сижу, обхватив руками колени, и твердо решаю держать дистанцию между нами.

Той ночью мне снится, что я снова в Уиндермере. В лунном свете поместье кажется великолепным, неземным. Стены очищены от плюща, и крепкие колонны, поднимающиеся от земли к балкону третьего этажа, тянутся к небу белесыми пальцами. Никакой осыпающейся краски. Никакой пыли или паутины на креслах-качалках на переднем крыльце. Трава аккуратно пострижена и лоснится от предвечернего дождя, а перед домом, укрытый от дороги величественной свежеподстриженной изгородью, блестит пруд с золотыми рыбками. Их гибкие оранжево-белые тельца переливаются под самой поверхностью, потом вдруг проворно и бесшумно скрываются в черной глубине.

Я смотрю на поместье сверху, и вот я уже на балконе, сижу на самом краю, болтаю ногами, просунутыми через деревянные перила, и гляжу вниз, в ночь. Во сне высота меня совсем не пугает. Мои пальцы пляшут на перилах, словно перебирая клавиши пианино.