Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114

Показала подружкам Федосья Прокопьевна и чашу, сработанную царьградскими мастерами. Снаружи на золотом поле четыре царя в изумрудных одеяниях под четырьмя яблонями, на яблонях вместо яблок – рубины. Внутри чаша представляла собой свод небесный: по темно-синему – золотые звезды, месяц – крупный, с хорошую вишню, изумруд и янтарное солнце.

– Ах! – воскликнула Долгорукая. – Как же любит тебя твой муж!

– За молодость нашу платят! – сказала вдруг Анна Ильинична. Она, смугляночка, считавшаяся дома по красоте первой, – всего лишь первая боярыня, жена старца, а белоликая сестра ее – и царица, и за молодым.

Все несколько смешались от горьких слов Анны Ильиничны, первой нашлась Федосья Прокопьевна, ударила в ладоши.

– А пойдемте-ка за столы дубовые! Кушанья поспели и ждут нас.

Кушанья были все затейливы. Перепела, коими был начинен бык, зажаренный на вертеле, в шафране и под золотым соусом. Бобровые хвосты – еда тонкая, польская. На пятерых – три лебедя, а всяческих приправ не перечесть. Вино было подано фряжское.

От одного вида такого стола – душе веселие и легкость.

Поспрашивали хозяйку, что да как приготовляется, рассказали сами, что умеют, и наконец разговор перешел на главное, самое волнующее: кому быть патриархом.

– Да кому же, как не Никону! – будто даже удивилась Анна Ильинична. – Государь в нем души не чает.

– По мне, хоть бы кто, – сказала Долгорукая.

– Ну как же, матушка, хоть бы кто? – пристыдила ее Анна Ильинична, она в разговоре чувствовала себя свободно, в любом доме московском, всюду первая, окромя только Терема кремлевского. – Нет, матушка, так нельзя! Велик ли был прок от Иосифа, царство ему небесное! Ветром его колыхало, голоса не слыхать… А Никон – ростом с Ивана Великого, статью благороден, и на лице величье. А голос! Ясный, с рокотом. Глаза сверкающи, на челе отвага и ум.

– Стефан Вонифатьевич тоже неплох, – сказала Федосья Прокопьевна. – Седовласый, кроткий, разумный. Слова впопыхах не скажет.

– Стефан Вонифатьевич, верно, неплох, – согласилась Анна Ильинична, – только он опять же патриарх для старцев. А молодых на свете больше. Старик телегу не поменяет…

– Ну а что же можно в церковном деле поменять?! – удивилась Федосья Прокопьевна.

– О церковных делах я не больно знаю, – сказала Анна Ильинична, – а то, что в вере упадок, а в народе всяческий разврат – это есть. Народу нужен строгий пастырь. Громогласный. А то и попы-то как следует разучились службы служить. Про народ и не говорю. Ворожеям у нас верят больше, чем попам.

– Что правда, то правда, – откликнулась Долгорукая. – В моей деревеньке одна баба по злобе нашептала на корову соседкину, и та корова принесла теленка с двумя головами.

– Страсть какая! – ужаснулась Анна Ильинична. – Сама видела?

– Видела.

– Вместо хвоста голова-то?

– Да нет, хвост один, а головы две, рядышком.

– Ну и чего?

– А ничего! Забили того телка да сожгли за околицей от греха!

– Правильно сделали. Грех как вошь – заведется, потом не вычешешь!

– В девушках я еще жила, – разрумянясь, заговорила Долгорукая, – в селе, повадилась к нашей кухарке поповская дочка похаживать. Как придет, так что-нибудь и стрясется. То кухаркин сын в подпол упал, то истопнику по голове кирпичом попало: заслонку вытягивал – кирпич и выпади! Ну и всякое. Куры вдруг попередохли, поросенок на передние ноги сел. И вот пришла поповна в очередной раз, кухарка, не будь дура, и говорит: «Молочка холодного достану!» – и в подполье. Да в то самое место, где поповна на лавке сидела, и воткнула нож в доску. Все отобедали, а поповна, злыдень, сидит. Отвечеряли – сидит. Как шелковая! Постели уж постелили. Тут кухарка полезла в подполье да и вынула ножик. Вскочила поповна, как кошка, и бежать. Только ее и видели.

– А ты, голубушка, что помалкиваешь? – спросила Анна Ильинична полковничью жену Любашу. – Али кушанья боярские тебе в такое удивление, что и слова все позабыла?

Федосья Прокопьевна побледнела от такой высокомерной глупости, но как царицыну сестру на место поставить?

– Правда истинная! Всё мне в новинку за таким столом, – ответила с улыбкой Любаша. – А слова мои при мне. Только они глупые, не боярские.

– А расскажи нам, голубушка, чем вы, жены служилых людей, тешите себя в праздники? – продолжала допрос Анна Ильинична.

– У нас праздников мало. Работаем, хозяйствуем помаленьку. Неделю назад, на Леонтия, огурцы садили, рябину замечали. На Феодосия – рожь.

– Как это – рябину замечали? – не поняла Анна Ильинична.

– Если в приметный день цветов на рябине много, то овсы хорошие будут. Нынче как раз рябина вся в пене от цветов. А на Феодосия рожь должна колос дать. Она ведь две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, а там уж и две недели подсыхает. Еще у нас на Феодосия скотину печеными сочнями кормят, чтоб плодилась хорошо… Ну да разболталась я. Мне вас, больших людей, послушать.

– А ты еще скажи! Уж очень это презанятно – зеленится, колосится! – потребовала Анна Ильинична.

– Могу еще, коли желаете слушать, – снова улыбнулась Любаша, взглядывая на напрягшееся лицо Федосьи Прокопьевны. – Нынче третье, а первого восход солнца смотрят. Восход был на пасмурное небо, а это обещает хорошую коноплю да долгий лен, зато рожь будет не так обильна. В нынешний день течение ветров замечают.

– Ну и что сказали тебе ветры? – спросила Анна Ильинична.

– Сырая погода будет, ветер нынче – сиверко.

– Откуда же ты все знаешь?! – удивилась Долгорукая.

– Свекровь научила. Земли у нас было мало. Вот матушка и говаривала: «Нам с погодой прошибиться нельзя. Прошибемся – наголодуемся». Потому все замечала, стариков любила спрашивать, с нищими беседовала. Соберет всех в горнице, кормит и спрашивает.

– Скажи-ка мне чего-нибудь наперед, я Марию-сестрицу удивлю, – попросила вдруг Анна Ильинична.

– Восьмого, на Федора Стратилата, если гром и молния будут, – худой вестник. Сено замочит. Если большая роса будет, то лето жди сухое, но льну и конопле урону не станет. На Тимофея, десятого, к голодному году – мыши по чуланам стаями бегают. Бывает, что и земля стонет.

– А ты про хорошее скажи. – Анна Ильинична уже не насмехалась над бедной полковничихой, черные глаза ее сияли любопытством.

– На Мефодия, двадцатого, примета есть. Коли над озимым хлебом паутина или мошкара – жди на этом месте перепелов.

– Ну зачем это мне перепела? – закапризничала Анна Ильинична.

– Тебе-то, конечно, не надобны, у тебя все есть, а охотники такие места ищут и сидят во ржи до самой ночи, белого перепела ждут. Белый перепел хозяин всех перепелов. Великой данью от охотника откупается.

– А не желаете ли посмотреть павлинов? – спросила гостий Федосья Прокопьевна.

Все пожелали, и очень боярыням повезло, потому что все четыре самца раскрыли хвосты, и Любаша простодушно воскликнула:

– Я нынче как в тридевятом царстве!

Посидели боярыни в теремке молча, послушали райское пение заморских птиц.

– А не пора ли тебе к гостям выходить? – спросила Анна Ильинична хозяйку, и та встрепенулась, поспешила в дом переодеваться.

Мужчины праздновали отдельно, но хозяйка должна была каждого гостя почтить выходом.

В розовом шелку да атласе поздравляла чашей Федосья Прокопьевна старшего на пиру – Бориса Ивановича Морозова.

– Как заря утренняя! – воскликнул боярин, любуясь невесткой.

К князю Долгорукому Федосья Прокопьевна вышла в изумрудном наряде с изумрудными пуговками. И зеленое тоже было к лицу молодой боярыне.

Царева ловчего Матюшкина она приветствовала в тяжелом, золотом, византийской работы одеянии.

– Ах, еще бы чеботы из пурпура – была бы ты императрица царьградская, – снова не смолчал Борис Иванович.

В четвертый раз, к брату Федору, вышла она в белом атласе, в жемчуговом кокошнике. И молчали мужчины, изумленные благородством и красотою супруги Глеба Ивановича.

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114