Дикие питомцы - Медланд Амбер

Это же только на пару недель, возражает Рэй.

Представляю себе еще несколько недель без Эзры – двадцать один день, пятьсот четыре часа. Это ужасно много, потому что с недавних пор я скучаю по нему даже во сне.

Рэй продолжает – когда доживаешь до моего возраста, пара недель – это капля в море. Что ты теряешь?

Я подношу бутылку к его бокалу, но он прикрывает его рукой. Да и какой, собственно, выход? С каждым днем веселья становится все меньше, а разочарований все больше. Добро пожаловать во взрослую жизнь.

А что если я не хочу? – спрашиваю я.

Это ведь не только тебя касается. Больной, который не желает лечиться, становится тяжким бременем для любого партнера. Ты ответственна за своих близких.

Я устала, объявляю я и отставляю стакан. На столе остается круглый след.

В понедельник перед занятиями получаю имейл от Эзры. Само письмо пустое, заполнена только тема: предполагалось, что ноты будут словно наслаиваться друг на друга.

В письмо вложен аудиофайл. О, дитя молнии, ты гремишь и сверкаешь. Он совсем тобой ослеплен. Греми и сверкай по дороге в метро. Ослепи всех на семинаре.

Звоню Эзре и говорю – огромное спасибо, мне очень понравилось. И все-таки если бы ты хоть иногда звонил… говорил со мной…

Я писал ее с самого Рождества. По телефону я никогда не смогу такого сказать, возражает он. Почему тебе этого мало?

Вот, допустим, в аптеке. Я беру зубную пасту, иду к кассе, но кассирша меня не слышит, несмотря на то что говорю я довольно громко. Она смотрит на меня озадаченно, будто я только шевелю губами и невнятно булькаю. Мэм, вы в порядке? За моей спиной скапливается очередь. Я протягиваю кассирше зубную пасту. «Пробейте, пожалуйста». Но меня опять не слышат. И вот оно снова накатывает. Все вокруг тускнеет, а тюбик в руках начинает казаться каким-то ненастоящим. Одежда давит, душит и колется. Кассирша злится или, того хуже, проникается ко мне жалостью. И я отступаю, понимая, что до сих пор просто притворялась, что вся моя жизнь была ложью. Как это глупо – одеваться и раздеваться, расстилать постель и ложиться спать, мыться и пачкаться. Ведь я всегда была такой. Просто забыла об этом на время, как забывают о страшном сне или собственной тени.

С Эзрой мне не нужно ничего объяснять. А если я попытаюсь описать другим, насколько мне плохо, никто меня не поймет и я останусь наедине со своей бедой. Пока я не начала объяснять, всегда можно верить, что, если бы я вдруг все же решилась, меня бы услышали. Пока не просишь о помощи вслух, всегда остается шанс, что, в принципе, тебя могли бы спасти.

Когда я засыпаю, в голове у меня вертится слово «энтропия», а когда просыпаюсь – «только не снова».

В день, на который назначено обсуждение моих текстов, льет с самого утра. Стою и смотрю, как дождь сминает стекла. У кулера меня ловит Саша. Говорит, ей очень понравился мой рассказ о музах.

В нем есть энергия, заявляет она. Может, тебе и дальше о них писать?

Я отвечаю, что, по большому счету, ничего о музах не знаю.

Но неужели тебя в самом деле волнует история соли? Экономика, география? Ешь соль! Соли воду, когда варишь пасту! Бросай ее через плечо! Ни в чем себе не отказывай! Слушай, я не пытаюсь диктовать тебе, о чем писать. Но в этой твоей зарисовке есть очень неплохие моменты.

Неплохие?

Саша приглашает меня к себе в кабинет. Окидываю взглядом книжные полки и замечаю «Я сидела на Большом Центральном вокзале и плакала».

Джордж Баркер, мрачно произношу я.

Саша изумленно смотрит на меня. Ты знаешь, что Элизабет Смарт выдала себя за коллекционера рукописей, чтобы познакомиться с Джорджем Баркером? И оплатила ему билеты из Японии в США, зная, что его жена поедет вместе с ним.

И тем не менее пятнадцать детей.

Саша окидывает меня проницательным взглядом. У каждой истории есть две стороны. Некоторые пытаются найти выход из конфликта.

Во время обсуждения я делаю вид, что конспектирую отзывы, а на самом деле выписываю известные мне факты.

Финн говорит – знаете, бывает жизненный опыт, а бывает начитанность. А тут у нас что? Да ничего, просто девушка разглагольствует о соли.

Вернувшись домой, я сжимаю в руке одну из капсул. Она слегка похожа на «Лемсип», только одна половинка у нее темно-синяя, а другая – голубая. Наливаю в стакан воды из-под крана и выпиваю таблетку – это половина дозы. А потом сразу забираюсь в кровать и до конца дня больше уже не встаю. Очень надеюсь, что проснусь с крыльями за спиной.

6

Во рту какой-то ужасный химический привкус. Будто бы я жевала брикеты для растопки камина. Лежу на диване в компьютерном классе. Сверяюсь с календарем – все правильно, сегодня вторник, на дворе февраль. Огоньки покусывают кожу, как крошечные рыбки. К горлу подступает тошнота, но я точно знаю, что меня не вырвет. Ощущение, как будто я пытаюсь встать, то же напряжение в районе пупка. Но гуглить побочные эффекты нельзя, это часть сделки.

Я могу сделать тебя счастливой, пообещала Лидерман. Просто дай мне тебе помочь.

Мне теперь опасно быть на людях, я больше не отвечаю за свои слова. Здорово, Пол. Дай пять! Пол, у тебя нет, случайно, пирога с пеканом?

На семинаре я рассказываю анекдоты. Знаю, они довольно сомнительные, но ничего страшного не случается. Да у кого в наши дни хватает времени и терпения на шибари? Пора с этим завязывать.

Саша поздравляет меня с тем, что я решилась откровенно поговорить о своей сексуальности.

Ловлю такси и еду домой. У дома замечаю Линдси – она беседует со швейцаром, или осматривает тротуар, или бог знает, чем еще занимается. Я говорю ей, что мне пришлось уйти с занятий из-за мигрени.

Николай стоит со шлангом в руках. Мокрый тротуар блестит под ногами.

Звонит Эзра. Звук такой, будто он говорит со мной по рации. Северная Корея провела испытания баллистической ракеты. Я стою перед зеркалом и пытаюсь изобразить на лице ужас.

Эзра рассказывает мне, что начал бегать без кроссовок. Смастерил себе такие специальные сандалии…

Я изображаю «Крик» Эдварда Мунка.

Посмотрел, как это делается, рассказывает Эзра, и купил себе набор онлайн. Я пришлю тебе ссылку.

У него почти не остается времени на разговоры. Это все потому, что он заделался сапожником. И как я сама не догадалась?

Включаю телевизор. Представляю, что меня заперли в клетку, где двадцать четыре на семь звучит голос Трампа. Одиночное заключение придумано для того, чтобы вызвать состояние выученной беспомощности. Гуглю, как выжить в одиночном заключении. Оказывается, нужно разработать систему. Структурировать пространство и время. Пройдитесь по периметру камеры, считая шаги. Представьте, что бросаете и ловите теннисный мяч. Если вы будете верить каждому слову Трампа, поможет ли вам это сохранить рассудок?