ГенАцид - Бенигсен Всеволод Маркович

Фельдшер встретил его с молчаливым пониманием. Достал бутылку спирта – самогон он принципиально не употреблял, и всем прочим крепким напиткам предпочитал чистый спирт, который иногда просто разводил водой. Поставил два стакана и тарелку с холодной курицей. Они выпили. Антона слегка развезло, и он рассказал Зимину о своем паршивом настроении, предстоящем переезде и Серикове. Тему «эксперимента» он, как и обещал майору, опустил. Правда, упомянул участившиеся драки.

– Вот такие дела, Димитрий, – подытожил он и опрокинул вторую порцию спирта, не дождавшись Зимина.

– М-да, – проводил взглядом пахомовский стакан Зимин. – За Ущеры, не чокаясь, теперь, что ли?

Антон понял ошибку и, оценив юмор, кисло улыбнулся, а Зимин молча опрокинул свой стакан.

Затем выждал несколько секунд, пока жидкость бесповоротно окажется внутри его организма, и добавил:

– Досталось Большим Ущерам. А и поделом.

– В смысле? – не понял Антон.

– В смысле, что вся страна отдыхает, а большеущерцы в поте лица стихи учат и друг дружку морды бьют.

– Но так это... все ведь учат, – спросил Пахомов, почувствовав приближение чего-то нехорошего. – Правда, не все, может, морды бьют, – добавил он осторожно и пристально посмотрел Зимину в лицо.

Нехорошее сбылось быстрее, чем он думал.

– Да ты про что, Антон? Я про то, что мы одни во всей стране эту литературу хреначим. А я, впрочем, с самого начала и не учил. Вот еще глупости – будто мне заняться нечем.

– Как одни? Ты знал... знаешь? – поразился Антон. – Бу... бу... зунько?

– Да при чем тут Бузунько? Я сам сразу понял. Неделю назад позвонил знакомому в райбольницу, когда Серикова к нему направлял, так он мне сразу сказал, что у них ничего такого нет. Бузунько! Ха! Тоже мне, конспиратор хренов. А ты что, сразу не понял?

– Да нет, понял, – почему-то начал оправдываться Антон, как будто незнание ставило крест на его умственных способностях. – Просто не знал, что ты тоже знаешь.

– Я тебя умоляю. Это только наши быдломассы не поняли. Видать, даже на это ума не хватает.

– Скажешь тоже, – с укором произнес Антон. – Быдломассы. И это ты так про соседей своих?

– Про них самых. Братьев наших меньших.

– Не, ну откуда в тебе столько злобы? Ты ж, блин, клятву Гиппократа давал.

– Я давал клятву помогать людям, а не любить их. Да и вообще, Антон, ты клятву Гиппократа читал?

– Нет, – замотал головой Антон.

– А еще историк, – засмеялся Зимин. – Она, во-первых, уже давно заменена во всех странах на всякие «профессиональные кодексы» и «клятвы врача». А во-вторых, ты знаешь, что текст клятвы Гиппократа бесконечно редактировался? В одном из латинских вариантов было, например, обещание «не оказывать медицинскую помощь бесплатно». Как тебе такой вариант? А? Ха-ха. Да и потом, в самой клятве, в оригинале в смысле, были разные «несовременные» вещи, например, не помогать женщине, если она захочет аборт. Как тебе такое? Или, например, почитать научившего меня как своего родителя и даже делиться с ним моим достатком. Вот так. А меня учило столько народу, что.

– Ой, ну что ты прям завелся сразу? Я же так, для образности.

– Да я понял, Антон, – подобрел Зимин. – Я же тоже... для образности.

– Значит, не я один знаю про эксперимент, – облегченно вздохнул Пахомов. – Это радует. Слушай, так, может, и остальным сказать?

– Блин! Тебе только в народовольцы идти. Свет просвещения нести. Тоже мне, Данко большеущерского разлива. Да зачем им знать? Во-первых, они и без тебя узнают. Чуть позже. Во-вторых, им уже дали книги, а они что? А в-третьих... да ну их всех на хрен, давай лучше еще по одной! И они выпили еще по одной.

– Ты не обижайся, Антон. Я правда за все время здесь всякого насмотрелся. Накрывает какая-то тоска. Если б не дочка, я б спятил. Ей-богу. На прошлой неделе поехал я по вызову в одну семейку, так... Нет, всё. Даже рассказывать не хочу. Ты правильно делаешь, что сваливаешь, давно пора. Я тоже свалю. После тебя.

– К жене?

– Спятил? Нужна она мне больно. Как шалава последняя ребенка бросила, а я к ней поеду? Смеешься? Я даже не знаю, где она. За пять лет строчки не написала. Мне-то положить с прибором, но ведь Лерочка ждет. Точнее, ждала.

Зимин оскалился, выдохнул через сжатые зубы воздух и быстро опрокинул стакан.

– Теперь можно и не чокаясь, – сказал он, лениво закусив куском куриного крыла.

– С чего это?

– А я Лерочке сказал, что ее мать умерла.

– Да ты что, Дим, рехнулся?!

– Ага. Так и сказал. А то, знаешь, появится потом. Не, так не будет. Не звонила, не писала – всё. Мы тебя похоронили.

– Но ведь мать же!

– Слушай, Антон. Я тебя люблю, конечно. Может, даже никого не люблю так, как тебя. Но у тебя ж нет детей? Нет. Значит, ты меня не поймешь. И закроем эту тему. Давай лучше еще?

– Да нет, Дим, – зевнул Антон, – я, пожалуй, пас. Я с утра среди книг этих возился, еще надо дома собираться, Нинка звонила.

Антон решил не продолжать список, тем более что язык начал заплетаться, и только безнадежно махнул рукой.

– Понимаю, – кивнул Зимин. – Слыхал, завтра предварительный экзамен устраивают, балбесы?

– Не, не знал. Пойдешь?

– Вот еще. Мне одного собрания хватило.

Антон встал и понял, что явно переоценил свой вестибулярный аппарат, пока сидел за столом, – сейчас его неудержимо валило набок.

– Эк тебя! – засмеялся Зимин, подхватив Антона и выводя его в прихожую.

– Да, видать на пустой жел... желудок. Это у вас, у врачей, животы... луженые... а мы... слабая, то есть тонкая, короче... прослойка.

Зимин помог Антону одеться.

– Может, тебя проводить? Чего-то ты и вправду ослабел.

– Не, – замотал головой Пахомов. – Я сам. Да и идти-то тут.

– Ну смотри. Я предлагал.

– Предлагал, – засмеялся Антон, – говоришь так, как будто я на тебя в суд потом подам.

У самой двери он вдруг замер и спросил:

– Слушай, Дим, это у меня пьяный глюк или ты чтото сказал про Серикова, которого ты куда-то там направлял?

– Ну ты даешь. Только дошло, что ли? – заулыбался Зимин. – Было дело, говорил.

– А куда ты его нап... равлял?

– Да он кое-что проверить хотел.

– А по... конкретнее?

Зимин на секунду задумался, а затем посмотрел Антону прямо в глаза.

– Знаешь, Сериков мне не кум, не брат и не сват. Но ты, кажется, говорил что-то про клятву Гиппократа. Для образности. Так вот... будем считать, что я... для образности... не отвечу на твой вопрос. Не обидишься?

Антон икнул и замотал головой:

– Не-а, потому что я тебя как раз за это и ув... важаю.

– Ну вот, – усмехнулся Зимин. – Хотя, если честно, я немногим больше тебя знаю. Он просил направить его на спермограмму.

– На что? – приоткрыв один глаз, удивился Антон.

– На наличие возможности оплодотворения. Больше ничего не могу сказать. Всё?

– Всё, – кивнул Антон, не поняв ничего. – Тогда я пошёл.

– Тогда иди.

Когда Антон вышел на улицу, ему полегчало. Видимо, организму в условиях внезапного холода стало не до алкоголя в крови, и он все силы бросил на поддержание внутренней температуры. Антон дошел до калитки и обернулся. Дом Зимина был маленьким и темным. Но в окне одной из боковых комнат – ему вдруг показалось – он видит детское лицо. Может, померещилось, но тогда он был уверен – прижавшись к стеклу, на него смотрела Лерочка. Антон, стараясь выглядеть максимально доброжелательно, расплылся в улыбке и помахал ей рукой. Но Лерочка в ответ не улыбнулась – она выждала пару секунд, а затем приподняла плюшевого мишку, которого держала в руке и, взяв того за лапку, помотала лапкой в ответ.

«Даже Мишка со мной прощается», – подумал Антон, выходя за калитку. Правда, хорошо это или плохо, он уже был не состоянии понять.

Выйдя за калитку, Антон мучительно начал соображать, в какую сторону идти. Ему вдруг показалось, будто он впервые очутился в Больших Ущерах. Всё вдруг стало чужим и незнакомым – и фонари, и дорога, и темные ряды домов. Как будто и не жил он здесь вовсе. И не было восьми лет, проведенных среди пыльных библиотечных полок. И не было разговоров «за жизнь» с Зиминым и Климовым. И не было майора. И не было Гришки. Как будто вообще ничего не было. И никого. Нет, Нина была. Была. Но Нина была, потому что она есть. И будет. А всего остального уже нет, потому что уже не будет. Он перевел дыхание, наклонился, зачерпнул горсть снега, протер этим снегом лицо, фыркнул и, отплевываясь, поднял голову.