Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар

— Калеб! Касандра!

И тут же нас увидел, а может, еще раньше услышал наши шаги.

— Помогите снять вашу маму! — И затем: — Нельзя, чтобы Калия увидела! Мы не хотим нанести ей вред!

Когда ненавидишь своих родителей, как в моем случае, все их недостатки у тебя как на ладони. Значит, сейчас эта свинья беспокоится о Калии! Как бы не нанести ей вред! Бывают моменты, полные иронии, и не всегда они трагичны или драматичны, а скорее вызывают смех, они трагикомичны. И в тот миг мне пришлось собрать все свое терпение воедино, буквально собрать по частям и старательно пригладить. Не дай бог перед священным трупом матери из меня вырвется нервный смех или трагикомический хохот.

Сложно быть Касандрой. Я же говорю.

Отец повернулся к нам спиной и вновь принялся прогонять мух, время от времени глотая то одну, то другую, потому что продолжал выкрикивать приказы:

— Возьмите тряпку и помогите! Отгоняйте мух! Проклятые насекомые!

Я взглянула на Калеба. Не нужно было быть телепатом: моя мысль казалась настолько простой и ясной, что только такой тупой убийца кроликов, как он, не смог ее прочитать. Отец стоит к нам спиной. Не обращает внимания ни на что, кроме висящей мамы, похожей на простыню с рисунком из цветов и мух. Тот самый момент. То, что нужно, окей? К тому же фактор неожиданности. Накинуться на папу. Головой об пол. Размозженная тыква. Но Калеб посмотрел на меня и пожал плечами.

— Мы не можем ее так оставить, — прошептал он.

Мой нежный братик, убийца кроликов, ангелочек смерти…

Какалеб подошел к отцу и мухам. Что случилось дальше — понятно, не нужно быть гением, чтобы догадаться, достаточно идти по следам этой истории, и все становится ясно: мухи почувствовали присутствие Калеба и поддались зову смерти. Они поднялись с черного языка мамы, перестали садиться на отца и, жужжа, начали бороться за то, кто первой коснется провозвестника смерти.

Все закончилось очень быстро. Пол подвала устилало покрывало из мертвых насекомых, а перед нами слегка покачивался труп мамы, чем-то даже красивый, окей? У меня свои вполне обоснованные представления о прекрасном.

Отец без единой слезинки снял труп. Чем все кончилось? Сломанным каблуком. Маму бы взбесило то, что ее лучшие туфли были так глупо принесены в жертву при попытке спустить ее вниз, но в тот момент о маме никто больше не думал, даже Калия, которая продолжала рисовать у себя наверху мух — бессчетное количество мух: очень эффективная фабрика, исполнившая ее творческие планы.

Послышался голос отца:

— Мир потерял прекрасную жену и мать. — Он словно говорил речь перед собравшимися, и я бы сказала, хотя никогда не осмелилась бы произнести это вслух, что по его мушиному лицу скатилась фальшивая слезинка, достойная трагикомедии.

То, что произошло дальше, несколько меня разочаровало. Признаться честно, я бы предпочла, чтобы устроили долгие поминки. У нас уже появился предлог выйти из заточения, и кто знает, по моим расчетам, посреди слез и вздохов скорбящих и притворяющихся я смогла бы улучить момент и сбежать, по улице вверх, восемь кварталов, туда, где ждала меня моя шекспировская недвижимая возлюбленная, готовая позволить тереться кожей о ее металл, готовая вновь подарить мне свое ржавое счастье. Я даже выбрала красивый наряд — черное мамино платье, в котором я, по словам отца, была на нее похожа как две капли воды, и на довольное долгое время заставила Калию перестать жевать мелки, чтобы мы трое предстали перед всеми как идеальные скорбящие дети-притворщики. Даже Калеб приложил усилия и после эпизода с массовым убийством мух превратился в обычного подростка, сироту с поникшей головой. Выражение его лица казалось искренним.

— Думаешь, папа видел мою работу? — спросил он, усевшись рядом со мной на диване в гостиной.

— Да, но, наверное, не придал ей значения.

— Правда?

— Он бы тебя прибил. Может, он подумал, что мама ее сделала. Вроде логично. Судя по тому, как мама себя вела, она вполне могла собрать… Как ты называешь эту штуку?

— Пазл.

— Да, пазл.

Калеб сглотнул ком в горле, прежде чем сказать:

— Касандра, я должен тебе кое в чем признаться.

— Знаю, знаю, что ты предатель, тупица и ты испугался.

— С тобой невозможно разговаривать.

Калеб скрестил руки на груди, закусив нижнюю губу, — надулся. Он думал, меня это заденет, но я лишь поправила подол своего платья сиротки-принцессы. Он не выдержал первым:

— Ты видела, Касандра? Она вся была покрыта мухами.

— Это мухи Калии, — ответила я. — Мухи конца света. И что-то в этом роде.

— Я не уверен. Ты видела ее рисунки сегодня?

— Да, и что?

— Те мухи не были живыми.

— Да, но ты также видел и других, правда? Тех, предыдущих, ты же помнишь.

— Не знаю, Касандра. Скорее всего, да, но что, если нам все показалось? — Калеб пожал плечами: — Я думал, это будут бабочки. Разве мама не говорила, что…

— Думаю, это небольшая погрешность. У этих тоже есть крылья.

— Но ты разве не поняла? — Его глаза сияли.

— Что?

— Мама была вся покрыта мухами. Прямо напротив моей работы… Мама сделала это за меня.

— Сделала что?

— Закончила пазл. Мама оказалась той самой частью, которой не хватало.

— Мои поздравления, — иронично прошептала я. Честно говоря, не то чтобы я вкладывала в голос столько иронии, сколько прозвучало, но ничего не поделаешь.

— Да что ты понимаешь в творческих муках художника? — произнес брат.

— Калеб, ты убийца кроликов, а не художник. А теперь еще и убийца мух. Как жаль, что ты неспособен стать убийцей отца.

— Если нам повезет, мухи все сделают за нас, правда?

— Типа того. Наверное, когда-нибудь, — ответила я и пожала плечами.

Калеб ответил мне похожим, почти идентичным жестом. По правде сказать, иногда я забываю, что по нашим венам течет одна и та же кровь и мы ведем себя схожим образом.

— Не повторяй за мной. Это некрасиво.

Вместо ответа брат снова пожал плечами.

С Калебом все понятно — он безнадежен.

Так же как и я, он надеялся сбежать, воспользовавшись похоронами и поминками мамы. Сложно было сказать, чего хотела Калия, но она, во всяком случае, уже не грызла мелки и медленно водила карандашом по бумаге, словно прямо сейчас упадет без сил или заснет. Всем нам не повредило бы немного свежего воздуха, и каждый из нас лелеял надежду вдохнуть его уже сегодня, возможно, даже через несколько часов, когда папа все подготовит.

Мы так и сидели одетыми на старом диване в гостиной. Несколько часов подряд. Терпеливо ожидая. Может, папе нужно было время. Он остался наедине с маминым телом там, внизу.

Ожидание тянулось бесконечно.

Наконец отец поднялся из подвала, но даже не взглянул на нас.

— По комнатам, — приказал он.

— Мы хотим попрощаться с мамой, — попросила я мелодраматичным тоном старшей сиротки. — Это наше право. Мы хотим пойти на поминки.

— Поминок не будет.

— Ты оставишь тело разлагаться там внизу?

В глазах отца отразился ужас.

— Кремация, — услышали мы.

Так угасала в нас надежда выйти из дома.

Так умирала во мне мечта воссоединиться с возлюбленной и почувствовать на своей плоти ее ржавчину.

На Калебе лица не было. На поминках он мог увидеться с Тунис. Очень маловероятно, что правда, то правда, но, так или иначе, она наша двоюродная сестра, мама повесилась, не каждый день происходят такие вещи, чудеса случаются, и Калеб не терял надежды.

— По комнатам, — вновь прозвучал отцовский приказ. — Сейчас же.

И мы подчинились. Голос отца дрожал, как всегда перед вспышкой ярости.

Все из-за чертова страха.

Гребаный страх.

По дому уже не разносился звук маминых шагов — этот размеренный стук каблуков, по которому мы могли определить время.

По мне, мама спланировала эту страшную месть: оставить нас наедине с отцом и звуком его шагов, намного более тихих, чем звонкий стук ее каблуков.

Папа проходит по коридору.