Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович

У соседней квартиры с потускневшей цифрой «13» над входом Кольский остановился и виновато оглянулся на Горелова. Дверь была приоткрыта.

– Все-таки предупредим о себе, – пробормотал неуверенно комендант, – прежний хозяин еще там, – и нерешительно позвонил.

– Войдите, – донеслось из квартиры.

Следом за комендантом Горелов перешагнул порог и, не ставя в узком коридоре тяжелый чемодан, прошел в комнаты. На него пахнуло опустошенностью обжитого жилища, из которого только что вывезли обстановку. На стене след от снятого ковра. Пустой буфет с распахнутыми дверцами и дешевый стол без скатерти. На древнем диване с облезлым верхом и выпирающими пружинами сидела молодая светловолосая женщина в теплой незастегнутой шубке и держала на коленях двухлетнюю девочку, тоже одетую. Нежно и как-то жалко прижималась женщина щекой к белому личику девочки. Девочке было неловко, но она не отстранялась, будто понимала, что маме невесело. Меховая шапочка женщины лежала на столе, а все три приставленные к нему стула были заняты военной одеждой. На одном висела тужурка с летными капитанскими погонами и большим синим значком парашютиста. Увидев его, Алеша про себя отметил, что много, видно, попрыгал ее хозяин на своем веку. На другом стуле лежала шинель, а на спинке третьего – серый зимний офицерский шарф.

Алеша ощутил на себе чужой тяжелый взгляд. Поднял голову. У окна стоял невысокий темноволосый офицер в рубашке с расстегнутым воротом и всклокоченной густой шевелюрой. Засунув руки в карманы, он бесцеремонно продолжал разглядывать Горелова, не обращая никакого внимания на Кольского, словно того здесь и не было. Карие глаза с темными желтоватыми зрачками под очень густыми бровями казались горькими, и Алеше подумалось, что руки незнакомца, засунутые в карманы брюк, сжаты сейчас в кулаки. Весь он был, как боксер, сделавший первый шаг на ринге.

– Здравствуйте, Слава, – неуверенно приветствовал его комендант, но на лице капитана не дрогнул ни один мускул. Его внимание было целиком приковано к Алеше. Крупные губы насмешливо покривились.

– А-а, новый искатель счастья прибыл, – протянул капитан с оскорбительным пренебрежением. – Старший лейтенант Горелов, если не ошибаюсь?

– Почему искатель счастья? – обиженным голосом спросил Алеша.

– Да по той простой причине, – зло пояснил капитан, – что теперь каждый летчик-истребитель, только пальцем его помани, готов бежать в космонавты, улыбаться под Гагарина, носить прическу Титова и даже копировать походку Терешковой, полагая, что, овладев всем этим, он будет немедленно запущен в космос. Но вам выпал не тот номер, старший лейтенант. В этой квартире вы не найдете ни пера жар-птицы, ни маршальского жезла. Не забывайте, что она тринадцатая.

– А я их не ищу, – покоробленный такой встречей сказал Алеша.

Женщина на диване болезненно поморщилась и большими светлыми глазами взглянула на капитана:

– Слава, не надо…

– Подожди, Марьяна, – сказал он несколько мягче, – должен же я товарища старшего лейтенанта в курс ввести. Он от радости, что зачислен в отряд, парит в облаках, а я его на грешную землю хочу спустить и напомнить, что отныне он жилец квартиры номер тринадцать.

– Можете не волноваться, товарищ капитан, – безобидно улыбнулся Алеша, – я тринадцатого числа не боюсь. Да и вообще летчик, верящий в коварство тринадцатого числа, в наши дни уже атавизм.

– Не скажите, вмешался в разговор Кольский, решивший сгладить их перепалку, – и сейчас еще можно встретить таких. А раньше было в авиации… мама моя! Кто бриться в этот день не хотел перед полетами, кто вообще бунтовал, если его в плановую таблицу ставили. Один комэск, вот запамятовал фамилию, дело до войны было, тогда на Р – 1 летали… так тот даже жаровню под сиденье норовил положить, если взлетали тринадцатого числа.

– Не знаю, – пожал плечами Алеша, – лично мне на тринадцатое везет. Самые удачные полеты выполнял. И если в космос когда-нибудь придется, я бы тоже не стал возражать против тринадцатого.

– В космос! – почти взревел мрачный капитан. – Посмотрите-ка на этого юнца. Да знаете ли вы, как до этого «когда-нибудь» далеко? Скажу и больше. Оно и совсем может не наступить в вашей жизни, это «когда-нибудь»… вот как в моей. Вам, пришедшему в отряд на мое место, об этом следует знать.

Алеша удивленно попятился:

– Я назначен на ваше место?.. Но ведь мне об этом никто не говорил.

– А какое это имеет значение?! – горько махнул рукой капитан.

– Нет, постойте, – тихо проговорил Горелов, – я ничего не понимаю. Я – на ваше место, а вы…

У него эти слова вырвались так искренне, что мрачный капитан сразу потеплел и раздражение уступило место тихой грусти. В голосе у него улеглись вызывающие нотки. Капитан вынул руки из карманов, протянул правую.

– Давайте хоть познакомимся напоследок… Я тут зря шумлю. Вы, конечно, ни в чем не виноваты. Капитан Мирошников я. Вячеслав Мирошников. Можете просто Славой звать, на равных.

– А я Горелов, Алексей.

– Вот и ладно, – кивнул лохматой головой капитан и на несколько секунд отвернулся, чтобы скрыть волнение. – Квартиру я вам оставляю в полном порядке… вся кэчевская казенная мебель налицо. Кран холодной и кран горячей в полной исправности. Можете даже с дороги мыться. Ну а насчет того, почему я ухожу, тоже в двух словах выскажусь…

Женщина отпустила девочку с рук на пол и глухо попросила:

– Слава, может, не надо?

Он подошел, положил широкую ладонь на ее светловолосую голову, не стыдясь нежности этого жеста.

– Не бойся, Марьяна, я уже пережил все, а нашему новому знакомому Алеше Горелову знать полезно, что не все достигают цели… Так вот, Алеша, есть такая штука на земле – космической медициной именуется. И не смотрит она ни на вашу элегантность, ни на эрудицию, ни на ваши затаенные помыслы, какими бы чистыми и высокими они ни были. Она беспощадна и объективна. И достаточно сурова при этом. Три года отдал я отряду. Тренировался, учился, мечтал о старте на космодроме. А месяц назад сел очередной раз на центрифугу и еле с нее встал. Вся спина синяя, сосуды полопались и – короткое заключение: повышенная чувствительность кожи делает капитана Мирошникова неспособным к перенесению больших перегрузок. Снова в авиацию. В старую дивизию. Это я уже сам попросился. – Он замолчал, бросил в окно быстрый взгляд и кивнул жене: – Нам пора, Марьяна, ребята уже к машине подошли, ждут.

Женщина молча встала, а Мирошников быстро оделся. Потом они все четверо присели, как это и положено перед дальней дорогой. Взволнованный Алеша пожал им руки.

– Товарищ капитан, – попросил он, – подарите что-нибудь на память. Все-таки я ваш преемник и должен что-то получить в наследство.

– В наследство, говорите, Алеша? – остановился в дверях капитан. – Зачем же? Меня еще не хоронят, я еще в авиации постараюсь свое слово сказать, раз не довелось стать космонавтом. В наследство не надо. А вот на новоселье я вам действительно подарок сделаю. – Он порылся в портфеле и достал твердый белый комочек. – Держите, Горелов, мал золотник, да дорог.

– Что это такое? – недоуменно спросил Алексей. – По форме напоминает хлеб.

– Это хлеб и есть, – подтвердил Мирошников, – хлеб, побывавший в космосе в бортовом пайке корабля «Восток-1». Из рациона Юры Гагарина. Видите, какой сувенир! И если у вас все сложится удачнее моего и вы полетите в космос, возьмите его с собой.

– Я возьму, – растерянно согласился Горелов.

Шаги Мирошниковых замерли на лестнице. Кольский ушел с ними.

Затворив плотно дверь, Горелов вернулся в комнату, встал у окна. Сквозь свободное от наледи пространство он увидел ту же стоявшую внизу трехтонку. Кузов был закрыт и солдат в ней не было. Рядом с машиной стояли те пятеро, что повстречались, когда Алеша и Кольский шли к дому. Вероятно, они прибежали попрощаться с капитаном Мирошниковым прямо из физзала, потому что были в голубеньких шапочках и синих спортивных костюмах.

С каким-то тоскливым любопытством наблюдал Алеша за коротким прощанием. Пятеро по очереди обнимали Славу Мирошникова и его жену, а один из них даже расцеловался с ними. Грузовая машина отъехала, и ее место под окном заняла черная «Волга». С улицы донеслись последние прощальные возгласы: «Ты же пиши, Славик», «Помни», «Ну, до встречи, когда бы она ни состоялась», «Марьяна, пиши моей Вере».