Назови меня по имени - Аникина Ольга

Андрей часто и надолго уезжал по делам, но иногда мог приехать к Иртышовым без предупреждения, сесть на кухне и устроить пространную беседу с Ираидой Михайловной.

– Извините, что не позвонил заранее. Плотный график, знаете ли. Вечером самолёт.

– Куда летите?

– На Тенерифе.

– Отдыхать?

Андрей делал утомлённое лицо, но было видно, что расспросы о работе ему нравятся.

– Да нет… – говорил он небрежно. – Помидорные дела.

– Какие? – удивлялась Машина мама.

– Вы покупаете помидоры черри?

– Иногда.

– Что там написано на упаковке? Правильно. «Выращено в Голландии». Так вот, эти наклейки клеят рабочие одной из московских овощебаз. По правде говоря, все томаты в наших супермаркетах – испанские. А знаете почему? Потому что на фермах Тенерифе собирают по четыре урожая в год.

Во время подобных визитов Маша сидела рядом и занимала свою голову какими угодно мыслями. Если Андрей начинал разговор о помидорах, это было надолго. Он часто повторялся, но Ираида Михайловна слушала, кивала и подливала чаю будущему зятю.

– Подумать только! – восклицала она.

Мать бросала на Машу строгий взгляд, и та была обязана улыбнуться.

– Ой, Машка… – Только за ухажёром закрывалась дверь, мама скрещивала руки на груди и строго смотрела на младшую дочь. – Ой, не упусти мужика. Такой хороший!

Наверное, самый важный эпизод из тех лет, который отложился в Машиной памяти, – несколько часов, проведённых в машине Андрея однажды вечером.

Присыпанный мокрым мартовским снегом, автомобиль стоял в углу Машиного двора и легонько раскачивался, в такт движениям двух людей, которые находились внутри.

Маша лежала на разложенных сиденьях и чувствовала спиной каждую складку, каждую пуговицу своего весеннего пальто; его изнанка теперь была покрыта красно-бурыми разводами. Сжав зубы, Маша считала толчки: восемнадцать, девятнадцать, двадцать…

Наконец всё закончилось, но, чтобы вернуться домой, ей следовало пройти через весь двор и подняться по лестнице, преодолев четыре пролёта. Ноги болели и разъезжались. Поясницу ломило так, словно в неё вбили металлический штырь.

Маша разрешила Андрею довезти её до парадной, потом вышла из салона. Она прошла несколько шагов до двери и скрылась за ней, не оборачиваясь и не прощаясь. Притаившись за дверью, она слушала, как по лужам и по рыхлому тающему снегу, удовлетворённо урча, уезжает дорогая иномарка. Выждав минуту для верности, Маша выглянула на улицу. Снаружи никого не было; на дорожке отпечатались следы шин.

На Машиных руках, на шее и на лице всё ещё остался чужой запах, его хотелось побыстрее смыть. Она подошла к покатому козырьку крыши общего погреба: на ржавой рифлёной поверхности остался свежий снег. Маша зачерпнула пригоршню и обтёрла руки. Зачерпнула ещё и опустила лицо в холодную шершавую массу с отчётливым привкусом железа. Она скребла щёки и шею, пока запасы снега на козырьке не иссякли.

Потом она долго стояла, прислонившись спиной к стене, и смотрела на полосу света от старого электрического фонаря. Словно он предстал перед ней впервые – настоящий, телесный, жёлтый свет, похожий на ноющую боль.

«Я не люблю его. Не люблю, не уважаю, не ценю его деньги и его бизнес. Он чужой и навсегда останется чужим».

Это не были её собственные мысли, вернее, только что услышанное было не совсем мыслями: наверное, это мёртвый маленький сверчок пробрался через тёмный лес артерий и нервных сплетений, достиг ушной раковины и прямо рядом с барабанной перепонкой что-то тихо прострекотал.

Маша рассмеялась. Какая чушь иногда лезет в голову! Конечно же, я люблю Андрея, сказала она себе. И никакой он мне не чужой. Просто это… неудачный первый раз, первый секс, с кем не бывает. Наверное, потом всё исправится.

Маша и в самом деле слишком многого ждала от первой ночи. Именно на эту наживку Андрей её и поймал: на ожидание и предвкушение.

Когда лицо и руки обсохли, она вернулась в парадную и проковыляла четыре пролёта вверх по лестнице. Открыла дверь своим ключом. Дома, на удивление, никто не спал.

Алька, помахивая полотенцем, молча прошла перед ней из комнаты в ванную. В ванную, которая Маше сейчас была необходима более, чем когда-либо.

Ираида Михайловна тоже бодрствовала. Она сидела на кухне в китайском халате с хризантемами, читала книгу и пила кофе. Судя по количеству окурков в коробочке, это была не первая её чашка. Когда младшая дочь вошла, она оглядела её с ног до головы.

– Покувыркались?

Маша сжала зубы и решила ничего не отвечать. Достала сахарницу и нащупала на верхней полке свою кружку. По бокам этой кружки были нарисованы садовые цветы – воинственные фиолетовые гладиолусы.

Взгляд матери прожигал ей спину, но это уже ничего не значило.

– Я к тебе обращаюсь. Отвечай! Ему хоть понравилось? Мужчина всегда должен оставаться довольным.

Случайная мысль, нашёптанная ей на ухо непонятно кем, мелькнувшая и растаявшая в свете жёлтого уличного фонаря, как выяснилось, растаяла не навсегда. Иногда эта мысль возвращалась, пугая Машу, тревожа её своей неправильностью, неуместностью. Смутное предположение о том, что Андрей мог оказаться «не тем человеком», будило в ней чувство стыда; ведь ошибки в её выборе быть не могло – Маша попросту не имела права допустить в своём поведении такую ошибку. Если бы её попросили объяснить причину тревоги, Маше бы нечего было ответить: её избранник умный, успешный, красивый, сильный – так чего же ей ещё надо?

Тревога появлялась только в определённые моменты. Например, Маша заметила, что во время бесед с некоторыми бизнес-партнёрами Андрей претерпевал удивительное превращение. Рядом с «большими людьми» Заряднов хрустел шеей, втягивал живот, расправлял плечи, а на лице его, наоборот, проступало что-то суетливое и нервное. Кончик носа и верхняя губа начинали непроизвольно двигаться, подёргиваться – он словно принюхивался к чему-то. В эти редкие моменты Андрей походил на мелкого хищника – то ли на хорька, то ли на горностая, – а может, на умную, крупную крыску с продолговатой мордочкой.

Такое превращение Машу поначалу пугало, но, изучив своего мужа, она наконец уяснила одно: Заряднов никогда не ввяжется в сомнительные предприятия, связанные с явным криминалом, потому что его внутренняя крыса была хитра и обладала стопроцентной интуицией. Как показало время, навык выжидать и строить долгосрочные планы сыграл ему на руку. Среди его партнёров весьма немногие пережили девяностые и сумели сколотить такое состояние, как у Заряднова.

Приумножая свои владения, Заряднов иногда делал вещи, которые Маша понять не могла. Например, несмотря на доходы, он очень тщательно планировал семейный бюджет. В случаях, когда Маша хотела потратить пятьсот рублей сверх нормы, брать эти деньги ей приходилось из резерва следующего месяца. Домашнюю бухгалтерию Андрей проверял очень тщательно. Маше всегда чувствовала себя виноватой, если её траты превышали ожидания мужа. Его расчёт был верен: из профессорской дочки, в меру избалованной, но не испорченной ни роскошью, ни мужским вниманием, со временем должна была получиться хорошая и, главное, нетребовательная хозяйка.

Роскошных шуб и золотых украшений у Маши не было; платиновое колье с бриллиантами, купленное перед свадьбой, лежало у мужа в сейфе, а меховые манто Андрей брал напрокат у проверенных людей. Вещи Маше приносили на один вечер, чтобы ей было в чём показаться на официальных приёмах.

А ещё Маша хорошо помнила то время, когда Заряднов покупал золотые слитки; имелось у него и такое увлечение, сродни коллекционированию. Каждый слиток весом от ста до двухсот граммов Андрей приобретал после удачной сделки и вместе с сертификатами хранил их в сейфе – там же, где лежало платиновое колье. Со слов Андрея, золото и драгоценности имели для него не материальное, а символическое значение. Однако, лишь только сведущие знакомые стали поговаривать, что инвестиции в золото приносят больше мороки, чем прибыли, Андрей избавился от своих богатств и вместо этого обзавёлся акциями известной золотодобывающей компании.